И только сломанные ветви деревьев, еще валявшиеся на задворках зданий и кое-где под заборами вперемешку с обрывками грязных газет и стеклом битых бутылок, еще не убранные нерадивыми дворниками, напоминали о недавней плохой погоде.

Мы с Кондратом приехали в Кишинев с единственной целью – отдохнуть и погулять, поэтому ничто кроме увеселительных заведений, а также местных девушек, нас в этом городе не интересовало. А вот раньше, вспомнилось мне, в свои детские и юношеские годы, я, провинциал, будучи в восхищении от Кишинева, когда с мамой, а когда с группой одноклассников, неоднократно обходил все местные музеи, художественные галереи и всевозможные выставки, но особенно часто бывал в планетарии – почему-то меня неизменно, на протяжении всей жизни тянет к звездам. Это не потому, что я лунатик, нет, просто я большой фантазер и романтик.

Потом в моей жизни был еще один этап, очевидно возрастной, когда нам перевалило за двадцать, мы с моим товарищем еще по школьной скамье Серегой Березкиным, проживающим прежде в Кагуле, а теперь в Кишиневе, в течение довольно продолжительного времени (тогда я еще мог приезжать в столицу каждые выходные) интенсивно знакомились с местными забегаловками, кафе, буфетами, шашлычными, и заодно с бильярдными, а также со всеми имевшимися в городе залами игровых автоматов. Иногда нам также удавалось попасть в гастролировавший в Кишиневе чешский луна-парк или цирк, и тогда я считал, что время было потрачено интересно и с пользой.

Ну, а теперь в моей жизни наступил следующий, очередной этап, когда, приезжая в Кишинев, я посещал исключительно злачные места, при этом выбирая лишь те, где прилично обслуживали и вкусно кормили.

Не слишком мучаясь вопросом, куда именно на сей раз податься выпить и повеселиться, мы с Кондратом брали туристический проспект и зачитывали незнакомое нам прежде название предприятия общепита таксисту, который тут же отвозил нас в требуемое место. Однако уже через год мы вынуждены стали повторяться, так как общепитовские «достопримечательности» проспекта к тому времени были нами полностью исчерпаны. Ну, а в то место в лесу под Кишиневом, где «достоверно» А.С.Пушкин пил из местного источника воду кружкой, причем кружка та, пристегнутая металлической цепочкой к металлическому же столику, странным образом сохранившись до нашего времени, тоже имелась в наличии, я, при всем моем уважении к Александру Сергеевичу, ехать не собирался.

Итак, мы с Кондратом, наслаждаясь хорошей погодой и чистым свежим воздухом, обладая неограниченным свободным временем, отправились бродить по центру города, не забывая по ходу дела обсудить внешние данные почти всех встреченных нами девушек и молоденьких женщин, а они, по всеобщему признанию мужчин Советского Союза, были здесь прехорошенькие, не зря ведь Кишинев чуть ли не официально считается всесоюзным «городом невест». По прошествии двух-трех часов, утомившись прогулкой, мы стали искать пристанища, где можно было бы посидеть и отдохнуть, и в результате этих поисков у нас хватило сил добраться лишь до расположенного в полуподвале жилого дома питейного заведения, о чем свидетельствовала привлекшая наше внимание огромная вывеска, установленная в торце здания. Заведение, как было указано на вывеске, оказалось коктейль-баром; и мы, не сговариваясь, остановились перед входом.

Я взглянул на часы: время для посещения подобных заведений было не совсем подходящее – всего лишь полдень, но двери в бар были гостеприимно распахнуты, а внутри призывно звучала легкая музыка.

– Зайдем? – спросил Кондрат, тоже посмотрев на часы. – Посмотрим, что представляет собой этот бар, так как мы знакомы уже со многими.

– Ну что ж, зайдем, пожалуй, – согласился я. – Заодно посмотрим, чем тут занимаются наши коллеги, на чем они, так сказать, лавэ наваривают. Кстати, и кофейку выпьем.

Войдя, мы сразу поняли, почему входные двери были распахнуты настежь – помещение проветривалось.

– Гужбан, видать, по вечерам здесь бывает неслабый, – сказал я Кондрату, когда нам в нос ударило смешанным запахом испарений алкоголя, табака, духов и пота. Впрочем, для нас с коллегой этот запах был как бы составной частью бытия, мы с ним давно свыклись и даже, пожалуй, сроднились.

Миновав низкий вход, для чего Кондрату пришлось нагнуться, мы попали в полутемный зал, в глубине которого виднелась высокая темного дерева стойка бара. Посреди нее возвышалась кофеварка с множеством чашечек и блюдец на ней. Бармен тоже наличествовал, вернее за стойкой мы увидели даму, барменшу. Это была пышная блондинка лет 30-ти с небольшим – я сразу представил себе, что на ее широкой и высокой груди, туго обтянутой белой форменной накрахмаленной курткой, можно было без труда разместить стоя в ряд бокалов шесть шампанского. Но вместо них на одной из двух объемных выпуклостей при ближайшем рассмотрении я обнаружил небольшой желтый с коричневым значок, где значились имя и должность его хозяйки.

При виде этого знака мне вдруг вспомнилось, что в одно время я тоже хотел приобрести себе такой же отличительный знак, но потом передумал: меня в нашем городе и без таблички все знают, а на выход его не прицепишь, это же не значок мастера спорта СССР, который некоторые сельские парни, не имеющие каких-либо спортивных достижений, покупают на кишиневском рынке за тридцать рублей, а затем с напускной гордостью носят.

Подойдя к стойке, мы с Кондратом вежливо поздоровались, и я с невинным видом обратился к барменше:

– Будьте добры, барышня, поднесите знак поближе, я хочу прочесть ваше имя.

Я даже привстал на цыпочки, словно норовя заглянуть барменше в прорезь курточки, или действительно собираясь прочесть написанное в табличке – мое движение любой сторонний наблюдатель мог расценить по-своему, в меру своей, как говорится, испорченности.

Кондрат тем временем уселся на пуфик и с интересом принялся глазеть по сторонам, изучая бар.

– А зачем вам мое имя? – певучим грудным голосом спросила меня блондинка, но все же, видимо, скорее из любопытства, снизошла, подошла и остановилась напротив. – Меня зовут Марина, – сообщила она, улыбнувшись, при этом обнажив парочку золотых коронок во рту.

– Вот и замечательно, – произнес я. – Очень приятно познакомиться, Мариночка, а то ведь не скажешь вам бармен, а барвумен у нас говорить как-то не принято.

Марина смерила нас долгим ироничным взглядом.

– Будете что-нибудь пить, мальчики? – спросила она кокетливо.

– Ага, – сказал я, – что-нибудь легко-алкогольное, для начала можно какой-нибудь прохладный вкусный сок на ваше усмотрение.

– А товарищу вашему принести стакан молока? – не растерялась белокурая красавица, вперив свой взгляд в Кондрата; она явно намекала на юный возраст моего товарища.

– Да, пожалуй, – кивнул я, в то время как Кондрат уставился на Марину своим «фирменным» пьяняще-томным взглядом. – Ему можно и стакан молока. Но при этом желательно, чтоб коровка та была бешеной! – тут же веселым тоном добавил я, пытаясь разрядить напряжение, возникшее в месте пересечения их взглядов, а то, казалось, от него можно было уже прикуривать.

На протяжении всего нашего разговора по залу порхала молоденькая стройная официантка, собирая посуду и снося ее в подсобку.

– Ну как, славно тут вчера народ погулял? – спросил я, кивнув в сторону столиков. Марина, переведя свой взгляд с Кондрата на меня, вопросительно приподняла выщипанные в ниточку брови, и я пояснил: – Это заметно по тому, что девочке вашей приходится немало побегать.

– Да так себе, ничего особенного, обычный день, – пожала плечами Марина.

– Налейте-ка нам, пожалуй, в дополнение к соку, по рюмочке лимонного ликера, – попросил я, располагаясь поудобнее на высоком пуфике.

Пока Марина наливала ликер, к стойке подошла официантка, явно привлеченная нашим разговором.

– Я– а– а– на, – медленно прочел я вслух имя, обозначенное у нее на значке, одновременно ощупывая девушку пытливым взглядом.

– А что вы, девушка, предпочитаете пить в это время дня? – послышался голос молчавшего до сих пор Кондрата, который, развернувшись на своем пуфике, с интересом уставился на Яночку. – Я бы выпил чего-нибудь на ваш вкус.

Девушка от неожиданности остановилась и облокотилась на ближайший пуфик. Она была моложе барменши лет на десять, то есть ей было не больше двадцати, короткая стрижка каштановых волос обрамляла ее продолговатое лицо со слегка выпирающими монгольскими скулами и, если красивой ее назвать было затруднительно из-за оригинальной, неклассической внешности, то хорошенькой – вполне. В ответ мы услышали ее приятный голос:

– Я в это время дня только кофе пью.

– Так вот, Мариночка, – радостно подхватил Кондрат, вновь оборачиваясь к барменше, – сделайте нам, пожалуйста, еще и по кофейку, и не бочкового, знаете, а фирменного, сваренного на песочке. (Бочковым мы называли примитивно разведенный горячей водой или просто плохой кофе).

Барменша с мнимым удивлением обернулась к Яне:

– Вот ведь какие веселые ребятки иногда нам тут попадаются. И, что интересно, такие идут обычно с утра. – Затем, обращаясь к Кондрату, добавила: – И чего это ради двух клиентов я должна песочек разогревать? – в голосе барменши слышалось удивление. – А на воде из чайника вы растворимый кофеек не попьете?

– Не-а, – сказал я. – Нагрейте песочек, затем возьмите в свои нежные ручки кофеварку, джезве, турочку или феджан, уж не знаю, как вы предпочитаете эту штучку называть, и сварите нам кофе по-восточному.

– А что это – феджан? – удивленно спросила Марина, явно сраженная моими познаниями в этой области. Она протянула руку куда-то под стойку и щелкнула электрическим тумблером.

– Феджан – это то же самое, что и джезве, только по-арабски, – пояснил я.

– Вот и хорошо, сейчас попьем настоящего кофе, – наблюдая за действиями Марины, смешно склонив вбок голову, сказал Кондрат. И добавил с ехидцей: – А то ведь, как я погляжу, от вас все равно обещанного молока не дождешься.

– Немедленно скажите ему, что молока у вас нет, Марина, – произнес я испуганным голосом.

– Почему же немедленно, к чему такая срочность? – спросила она, вновь удивленно подняв бровки.

– А то начнет требовать, – сказал я, – а ведь в последний раз, насколько мне помнится, он молоко из мамкиной титьки добывал.

И я выразительно уставился на Маринину грудь. Тут уж мы все, включая Яну, рассмеялись, а Марина слегка растерялась и даже покраснела.

– Откуда вы, ребятки, такие смешливые? – явно пытаясь выручить свою барменшу, поинтересовалась Яна.

– Расслабьтесь, девчонки, – весомо произнес Кондрат. – Мы свои.

– Свои – это из милиции, что ли? – усмехнулась Марина.

– Нет-нет, – шутливо поднял руки я, и следующей фразой окончательно запутал хозяек бара: – Сегодня-то мы уж точно не из милиции.

– Ну, так откуда вы? – буквально взмолилась Яна, вставая, и собираясь, наверное, опять бежать по своим делам. – Мы почему-то раньше вас здесь не видели.

– С юга мы, девочки, с теплого юга, – подбросил я еще одну загадку.

– Ну конечно, так я и подумала, – вздохнув, сказала барменша. – Мы, Яна, могли бы и раньше догадаться, что ребятки из Одессы.

– Ну, раз вы нас уже вычислили, тогда давайте, милые девушки, знакомиться, – сказал Кондрат. – Моего старшего братца зовут Савва, – он указал на меня, – а меня – Кондратий. Он старше меня всего на пять минут, поэтому, как вы сами уже догадались, мы – молочные братья-двойняшки.

Теперь уже обе женщины не смогли удержаться от смеха.

– Ха, молочные братья, ты слышишь, Яна? – И Марина, оглядев нас, зашлась в новом приступе хохота.

– Не молочные двойняшки, а разнояйцовые близнецы, – с упреком в голосе поправил я товарища, чем вызвал новый приступ веселья.

– Да, а почему у вас, ребятки, такие имена? – Грудь Марины мощно вздымалась, глаза смеялись.

– Это потому, что папа наш, Прокопий Аполинарьевич, был чудак и любил замысловатые имена, – охотно, но с ноткой грусти в голосе стал объяснять Кондрат, – а так – ничего особенного. Да мы уже и привыкли. – (Тут, пожалуй, к сведению читателя следует отметить, что оба мы выросли без отцов). Затем, обращаясь ко мне, он нахмурил лоб и спросил:

– Да, Савва, я что-то никак в толк не возьму: какая разница между двуяйцовыми и разнояйцовыми близнецами?

– Я объясню тебе, брат, в этом нет никакого секрета, – откликнулся я. – Просто у нас с тобой по одному яйцу, тебе досталось левое, а мне – правое. И, раз ты уже начал разговор об этом, так расскажи людям все как есть: что мы с тобой от рождения были сиамские близнецы, сросшиеся весьма интересными, то есть интимными местами, а не так примитивно, как всем известные в нашей стране сиамские сестры Маша и Даша…

– Да, от рождения, дорогие девушки, мы были сращены любовными корешками, – подтвердил Кондрат, – чего уж там скрывать. – Затем он горестно, и при этом весьма правдоподобно, вздохнул, после чего продолжил: – А когда однажды ночью мы одновременно проснулись – ужасно хотелось пи-пи, – вскочили и дернулись в разные стороны кровати, чтобы встать, и вдруг – дикая боль, кровь по всей постели, мы оба закричали, и вскоре оказалось, что корешок лопнул практически пополам, после чего у каждого из нас осталось по половинке полноценного писюна.