Кейт кричала все громче, но Ричард понимал, что Китти еще не скоро оправится от потрясения, поэтому обернулся и строго прикрикнул:

– А ну, прекрати, Кейт! Спи, кому говорят! – И к его удивлению, малышка тут же замолчала.

– О, Ричард, я думала, ты умер, как начальник работного дома, и не знала, что делать! Ты сидел совсем как мертвый… а ведь ты так меня любил… а я ничего не понимала, я ни разу не сказала, что люблю тебя! Я люблю тебя так, как ты любишь меня, больше самой жизни. Когда мне показалось, что ты умер, я поняла, что не смогу жить без тебя! Ричард, я люблю, люблю тебя!

Он уткнулся лицом в ее волосы.

– Ушам не верю, – пробормотал он. – Наконец-то для меня настал праздник… Но почему ты вся мокрая?

– Я уронила ведро, вода расплескалась. Поцелуй меня, Ричард! И позволь поцеловать тебя!

Чудо взаимной любви превратило губы в тончайшую преграду между телом и духом. «Отныне у нас не будет тайн друг от друга, – думал Ричард. – Я могу поделиться с ней всем, что у меня на душе. Теперь Китти знает, как душа поет от любви и как трепещет сердце. Любовь уже давно живет в ней».


Стивен зашел к ним в гости в первый день рождения Кейт – пятнадцатого февраля тысяча семьсот девяносто третьего года – и принес изумительный подарок.

Увидев гостя, Ричард, Китти и даже малышка застыли: лейтенант Донован был облачен в парадный мундир королевского флота с золотым галуном, черные башмаки, белые чулки, белые бриджи и жилет, рубашку с пышными оборками. На боку у него красовалась шпага, на голове – парик, а треуголку он держал под мышкой. Он был не просто на редкость красивым, но и внушительным мужчиной.

– Ты уезжаешь! – ахнула Китти, и ее глаза наполнились слезами.

– Вот это наряд! – подхватил Ричард, смехом пытаясь скрыть свое горе.

– Мундир привезли из Порт-Джексона, как видите, он пришелся мне почти впору, – улыбаясь, отозвался Стивен, – только слегка жмет в плечах. Слишком уж они широки!

– В самый раз для капитана. Поздравляем! – Ричард протянул руку. – Я сразу понял, что нам предстоит разлука, когда пришел этот злополучный корабль.

– Да еще с таким названием – «Китти»! Я облачился в парадный мундир в честь юной Кейт, уезжать я пока не собираюсь. «Китти» отплывает только через неделю, нам хватит времени попрощаться. – И он с облегчением стащил с головы парик. Подражая Ричарду, он коротко подстригся. – Черт, как в нем жарко! Это орудие пытки изобрели для ЛаМанша, а не для душного февраля на острове Норфолк!

– Стивен, где же твои волосы? – воскликнула Китти и вновь чуть не расплакалась. – Они так нравились мне! Я все время уговариваю Ричарда отпустить волосы подлиннее, но он уверяет, что они будут ему мешать.

– И он совершенно прав. После стрижки я почувствовал себя свободным как птица, пока не надел парик. – И Стивен направился к Кейт, сидящей на высоком стульчике, сколоченном Ричардом. – С днем рождения, дорогая крестница! – произнес он и протянул подарок.

– Дай! – воскликнула малышка, улыбнулась и потянулась ручками к лицу гостя. – Стиви, – пролепетала она, перевела взгляд на Ричарда и выговорила еще одно любимое слово: – Папа!

Стивен поцеловал ее, украдкой убрав сверток, что, впрочем, ничуть не огорчило малышку: когда отец был рядом, она больше ничего не замечала.

– Сохрани это для Кейт, – попросил Стивен, протягивая сверток Китти. – Через несколько лет она оценит мой подарок.

Охваченная любопытством, Китти развернула обертку и не сдержала возглас удивления:

– О, Стивен! Какая прелесть!

– Я купил ее у капитана «Китти». Ее зовут Стефани.

В свертке была кукла с искусно раскрашенным фарфоровым личиком, глазами с поблескивающей радужкой, тонкими ресничками, волосами из желтого шелка, одетая по моде тридцатилетней давности – в розовое шелковое платье с кринолином.

– Значит, ты вернешься в Порт-Джексон на «Китти»? – спросил Ричард.

– Да, а в июне отправлюсь на ней в Портсмут.

Они поужинали жареной свининой и отведали именинный пирог; Китти ухитрилась испечь его воздушным, взбив яичные белки в медной миске веничком, который Ричард смастерил для нее из проволоки. Он охотно выполнял все ее просьбы.

Корабли изредка появлялись у берегов острова, привозя чай, настоящий сахар и маленькие предметы роскоши, в том числе гордость Китти – хрупкий фарфоровый чайный сервиз. На открытых окнах вскоре затрепетали занавески из зеленого бенгальского хлопка, но ни картин, ни вилок в доме пока не было. Не беда! Через три месяца должен родиться Уильям Генри – Китти твердо знала, что ее следующий ребенок будет мальчиком. А с Мэри было решено подождать – не так долго, как хотел бы Ричард, но все-таки выждать срок. Китти понимала, что не может подарить ему ничего, кроме детей. А их никогда не бывает слишком много: жителей Норфолка повсюду подстерегали опасности. В прошлом году бедный Нат Лукас так неудачно срубил сосну, что она с треском обрушилась прямо на Оливию, держащую на руках малыша Уильяма, и близнецов, цеплявшихся за ее юбку. Оливия и Уильям спаслись чудом, но Мэри и Сара умерли мгновенно. Да, детей должно быть много. Тяжело видеть, как они умирают, но надо быть благодарными за тех, кого Бог пощадил.

В жизнь Китти прочно вошла радость – потому что она любила и была любима, потому что ее дочь отличалась крепким здоровьем, а сын, растущий у нее в животе, непрестанно бил ножкой. Китти сожалела только об отъезде Стивена. Впрочем, без Ричарда ей пришлось бы гораздо тяжелее. Расставания и встречи – обычное дело. Все в мире меняется, все идет своим чередом, и тайное становится явным, лишь когда подступишь к нему вплотную. Стивен уплывает в Англию на корабле, носящем ее имя, а это много значит. «Китти» убережет его от беды, рассекая волны, словно нож – масло.

– Ты оставишь нам Тобиаса? – спросила Китти.

Темные брови высоко взлетели, ярко-синие глаза блеснули.

– Расстаться с Тобиасом? Ни за что! Он морской кот, он поплывет со мной куда угодно. Рядом со мной он чувствует себя как дома.

– А ты навестишь майора Росса?

– Непременно.

Ричард задал мучающий его вопрос, провожая Стивена до дороги на Куинсборо.

– Ты не окажешь мне одну любезность, Стивен?

– Какую угодно. Ты хочешь, чтобы я навестил твоего отца? Или кузена Джеймса-аптекаря?

– Только если у тебя хватит времени. Я хочу попросить тебя отвезти письмо Джимми Тислтуэйту в Лондон, на Уимпоул-стрит, и передать ему в собственные руки. Я знаю, что больше никогда не увижусь с ним, поэтому мне будет приятно, если он получит письмо из рук моего самого близкого друга.

– Так я и сделаю. – Возле дороги Стивен стащил парик и с печалью окинул Ричарда взглядом. – Чтобы написать письмо, у тебя в запасе есть целая неделя. Я уплываю на «Китти», если не передумаю.


С появлением на Норфолке преподобного мистера Бейна посещение воскресной службы перестало считаться обязательным. Но вице-губернатор Кинг настоятельно советовал всем каторжникам посещать каждую службу, а поскольку в церковь являлись и свободные колонисты, там царила страшная давка. Каторжники нуждались в покровительстве Бога больше, чем свободные островитяне.

Зная, что, если он пропустит службу, его все равно никто не хватится, Ричард предупредил Китти, что в ночь с субботы на воскресенье будет писать мистеру Тислтуэйту, а утром поспит подольше. Радуясь тому, что Ричард отдохнет несколько лишних часов, – все-таки писать письмо легче, чем пилить бревна, – Китти отправилась спать.

Ричард осторожно снял с полки лампу, купленную вместе с чайным сервизом, но стоившую гораздо дороже, потому что к ней прилагался пятидесятигаллонный бочонок ворвани. Ричард редко зажигал ее – от усталости он почти перестал читать по вечерам, но обладая лампой, сознавал, что рано или поздно перечитает все книги, присланные Джимми Тислтуэйтом, хотя это единственное развлечение каждый раз вызывало у него такое чувство, будто он предал своих близких. Он уже понял, что Китти никогда не научится грамоте, у нее есть дела поважнее. Поскольку единственным источником знаний для нее остается он, Ричард, он просто обязан читать.

Придвинув поближе лампу, отбрасывающую на бумагу пятно теплого золотистого света, Ричард окунул стальное перо в чернильницу и начал писать, почти не обдумывая фразы, поскольку они давным-давно сложились у него в голове.

* * *

«Джимми, это письмо меня убедил написать лучший человек из всех, кого я знаю, и теперь, расставаясь с ним, я утешаюсь лишь одной мыслью – что ты познакомишься с ним и полюбишь его. Так вышло, что мы с ним жили бок о бок с тех пор, как «Александер» покинул устье Темзы, мы вместе перебирались с корабля на корабль, из одной колонии в другую. Он свободный человек, а я каторжник, и все-таки мы друзья. Не будь у меня Китти и детей, разлука с ним стала бы для меня сокрушительным ударом.

На этих страницах ты прочтешь то, чего не узнал из письма, которое я отправил, получив твою посылку. Первое письмо было послано с почтой, его могли вскрыть чужие руки, увидеть чужие глаза. Странно, что наши письма вообще доходят до адресатов, но ответы, которые мы получали с тысяча семьсот девяносто второго года (а также письма, привезенные в этом году «Беллоной» и «Китти»), – свидетельство тому, что почтальоны, увозящие их в Англию, сочувствуют нам. Однако некоторые из нас ни разу не получали вестей из страны, которую почти все мы по-прежнему называем родиной. Не знаю, случайность это или злой умысел. О судьбе этого письма позаботится Стивен. В нем я могу высказать все, что пожелаю, зная, что он молча дождется, когда ты прочтешь его, не пытаясь вмешаться.

В этом, тысяча семьсот девяносто третьем году мне минуло сорок пять лет. Как я теперь выгляжу, тебе расскажет Стивен – он знает это лучше, чем я сам, ведь на острове Норфолк нет зеркал. Мне известно лишь то, что я сумел сохранить здоровье и даже окреп, поэтому теперь мне по плечу любая работа, в том числе и та, которая была не под силу в молодости.

Я пишу это письмо ночью, слыша только шорох ветра в ветвях могучих деревьев, ощущая запах смолы и свежесть дождя, который прошел несколько часов назад, увлажнив землю.

Я никогда не вернусь в Англию – больше я не считаю ее своим домом и даже мысленно не называю так. Мой дом здесь, на острове Норфолк, где я останусь навсегда. Дело в том, Джимми, что я не хочу иметь ничего общего со страной, которая отправила меня в Ботани-Бей на невольничьем судне. Страдания и лишения, которые я пережил за время плавания, продолжавшегося целый год, до сих пор преследуют меня в ночных кошмарах.

Конечно, и мне выпадали радостные минуты, но отнюдь не по милости тех, кто распоряжался нами, – алчных подрядчиков, равнодушных писцов, налитых портвейном капитанов и адмиралов. Нам, каторжникам, первыми увезенным в Ботани-Бей, еще повезло – по сравнению с теми, кто последовал за нами: Стивен расскажет тебе, что он увидел на борту «Нептуна», прибывшего в Порт-Джексон.

Первыми добравшись до Ботани-Бей, мы стали и самыми счастливыми, и самыми несчастными. Никто из нас не знал, за что взяться, даже отчаявшийся губернатор колонии Филлип. Его не снабдили ни планами, ни инструментами, ни материалами. Никто в Уайтхолле не позаботился о доставке грузов, подрядчики мошенничали без зазрения совести, доставляя на суда грубые ткани, тупые инструменты и другие необходимые, но ни на что не годные вещи. Представляю себе, что сказал бы Юлий Цезарь, увидев, в каких условиях нам пришлось существовать!

Но каким-то чудом мы выдержали первые пять лет этого непродуманного, неудачного опыта над живыми мужчинами и женщинами. Не знаю, как это получилось, мне известно только, что мы стали живыми свидетельствами человеческого упорства и решимости. Было бы неверным утверждать, что Англия предоставила нам еще один шанс. Мы не получили никакого шанса – ни первого, ни последнего. Скорее мы действовали так, как советовал нам внутренний голос. Одни из нас просто поклялись выжить и, выжив, заторопились на родину или только стремятся к этому. А другие решили начать все заново – с тем, что мы теперь имеем. Я отношусь ко вторым, таким, кто, будучи каторжником, упорно трудился, не доставлял хлопот властям, не подвергался наказаниям, не предавался порокам и старался быть полезным. Получив помилование или отбыв срок каторги, мы осели на своей земле и занялись непривычным делом – фермерством.

Как много потеряла Англия – ум, изобретательность, выносливость, упорство! Перечень ее потерь мог бы занять несколько страниц. А сколько еще хороших, работящих людей прозябает в каменных и плавучих тюрьмах? Что случилось с Англией, неужели она ослепла, если выбрасывает такое сокровище, как никчемный мусор?

Справедливо будет заметить, что лишь немногие из нас имели представление о том, из какого мы сделаны теста. Сам я об этом даже не догадывался. Прежний тихий, терпеливый Ричард Морган, которого не привела в ярость даже потеря трех тысяч фунтов, умер. Он был бездеятельным, удовлетворенным, лишенным тщеславия и ничтожным. Он скорбел лишь о том, о чем скорбят все люди, – о потере близких. Ему были присущи самые распространенные человеческие пороки – потакание своим прихотям и поглощенность самим собой. У него были свои маленькие, ничем не примечательные радости и добродетели, такие же, как у многих других людей, – вера в Бога и свою страну.