Через несколько дней после этого ее увезли из Хемптон-Корта. Ее отвезли в лодке по реке в менее комфортабельную тюрьму, в Сион-Хауз.


Вдовствующая герцогиня лежала в постели.

Своим прислужницам она сообщила, что не может встать, что слишком больна и чувствует приближение смерти. Да, она была больна, и эта болезнь была вызвана страхом. Она слышала, что Калпеппера и Дерхэма обвинили в измене. Она понимала, что над ними не будет настоящего суда. Как можно судить за то, что не может быть доказано, в чем они не признались под жестокими пытками, и приговорить их к смерти! Но эти двое отважных людей не смогли убедить своих мучителей, что не признают свою вину даже на дыбе. Уже после приговора их ежедневно пытали, стараясь добиться от них признания. Но ни разу ни один из них не сказал, что королева изменяла королю.

Герцогиня не помнила еще такого суда. Тех, кого обвинили по делу Анны Болейн, судил, по крайней мере, суд, хотя и смехотворный. Калпеппера же и Дерхэма отвезли в Гилд-Холл, где они предстали перед лордом Мэром, по обе стороны которого сидели Саффолк и Одли. Приговор был произнесен очень быстро. Оба были признаны виновными и приговорены к ужасной смерти, уготовленной предателям.

Лежа в постели, герцогиня думала обо всем этом, с ужасом вздрагивая при каждом шуме, раздававшемся внизу. Она знала, что все ее имущество переписано, и знала также, что король будет стремиться завладеть им, потому что она очень богата.

Могла ли она надеяться избежать смерти? Даже герцог, старый солдат, решил, что единственно правильным шагом для Ховарда является отставка. И он добровольно подал в отставку, надеясь, что король на время забудет о нем, а потом судьба Ховардов может измениться, и им повезет.

Итак, пока она лежала в кровати, то, чего она больше всего опасалась, произошло. К ней прибыл Риотесли в сопровождении графа Саутхэмптона.

Лицо ее было желтым, когда они вошли к ней. И они подумали, что она не притворяется, а действительно чем-то серьезно больна. Они даже не осмелились подойти к ней близко, опасаясь, что у нее чума.

– Мы пришли повидаться с вами, ваша милость, – сказал ей Риотесли, не спуская с нее глаз. – Не пугайтесь, это обычный визит вежливости с нашей стороны. Мы хотим выразить вам соболезнование по поводу печальных событий, произошедших в вашей семье.

Лицо герцогини немного порозовело, и прибывшие увидели, что к ней вернулась надежда. Они обменялись взглядами. Их маленькая хитрость удалась. Герцогиня всегда была глупой женщиной, готовой поверить тому, чему ей хотелось поверить, а не тому, что было на самом деле. Она не могла скрыть своей радости по поводу того, что она все же может оказаться в безопасности. Вдовствующая герцогиня, поняли эти двое, страдает не чумой, а угрызениями совести.

Они стали ее допрашивать. Она плакала и говорила бессвязно.

Она ничего не знала, ничего! Она уверяла их, что думала, привязанность между ее внучкой и Дерхэмом – обыкновенные, просто родственные чувства. Она не знала, что они предаются распутству. Но разве она не видела, как они целовались? – спросили у нее. Разве она считает это приемлемым для девушки, которую король выбрал себе в жены? О, но ведь это было так давно. Катерина была еще совсем ребенком, и в этом не было ничего плохого… Ничего… Она ничего такого не знала. Но разве ей не говорили о ее недостойном поведении? Разве она не избила за это свою внучку? И разве Дерхэм не бежал?

– Я ничего об этом не знала! Ничего не знала! – плакала она.

Хитрые глаза Риотесли внимательно оглядывали комнату.

– Я полагаю, – сказал он, – что вашу милость следует отправить в Тауэр.


Толпа собралась в Тайбурне, чтобы посмотреть, как будут умирать любовники королевы. Первым настала очередь Калпеппера. Как королева могла любить такого человека? Лицо его было измученным, губы синими, кожа напоминала засохший сыр, глаза глубоко запали в черные дыры глазниц. Люди вздрагивали, понимая, что они видят не любовника королевы, а то, что сделали из него мучители, пытавшие его. Счастливый Калпеппер: он был человеком высокого происхождения. И ему должны были отрубить голову.

Так мог считать Дерхэм. Он не был очень знатным. И хотя он просил у короля милости, чтобы ему отрубили голову или повесили, король не пошел на это. Он считал, что должен быть приведен в исполнение приговор, назначенный судьями.

Глаза Дерхэма ничего не видели от боли. Он столько страдал со времени своего ареста. Он не думал, что люди могут быть такими жестокими. Он знал об этих комнатах пыток в подвалах Тауэра, но знать понаслышке и знать по опыту – это совсем разные вещи. Он не хотел жить, потому что если бы он остался в живых, он не смог бы забыть эти мрачные и влажные серые стены, жуткие крики, вызванные агонией, боль и запах крови и уксуса и эти страшные орудия пыток, этих чудовищ, не умеющих мыслить и строго подчиняющихся злой воле людей.

Он страдал, и он должен был страдать еще больше. Он весь состоял из одной боли, но, возможно, он еще не испытал всей полноты боли. Природа более милосердна, чем люди, и тем, кто сильно страдает, она дает возможность потерять сознание. Но люди жестоки, они выводят свои жертвы из обморочного состояния и заставляют их снова страдать.

И он думал о бессознательном состоянии, которое обязательно приходит от невыносимой боли. И еще у него была одна радость: он не предал королеву! Они могут убить Катерину, но ни одна капля крови не замарает его рук. Он любил ее, его намерения по отношению к ней всегда были честными. Он был страстно влюблен в нее, не мог противостоять ей. Но это было вполне естественно. Это не было грехом. Он называл ее своей женой, а она называла его своим мужем. И он больше всего в жизни желал жениться на ней. А теперь, в Тайбурне, когда его ожидали еще ужасающие мучения, сердце его было спокойно, потому что конец близок, сколько бы они не приводили его в сознание для мучений. Эти люди, которые с безразличием взирали на его мучения, чудовища, бывшие только подручными этого отвратительного убийцы, который подмял под себя всю Англию и залил ее кровью, подверг пыткам и смерти, вызывали жалость, как и сам Генрих. Потому что настанет день, и они умрут, но умрут не так, как умрет Дерхэм – они не будут знать тех физических мучений, которые познал он, но они и не будут знать его сердечного спокойствия.

Петля стянулась у него на шее. Он повис в воздухе. Его сковала страшная боль. А потом он лежал на холодных досках и не мог дышать. Но они пытались привести его в чувство, чтобы снова заставить страдать.

Он пришел в себя, чтобы увидеть толпу, окружившую его, услышать гул голосов. Он окинул взглядом человека с кинжалом, приблизившегося к нему, и почувствовал агонию боли. Холодный кинжал и резкая боль. Он закричал, но одновременно с этим услышал успокаивающий его голос. Уже скоро, Дерхэм. Еще немного – и конец. Это не может продолжаться долго. Запомни, они помогают тебе покинуть этот ужасный мир.

Он слышал запах дыма. О Господи, подумал он и снова застонал. Он чувствовал запах своих горящих внутренностей. Сотни горячих ножей впились в него. Он попытался встать. Попытался взмолиться, чтобы они пожалели его. Но он не мог ничего сказать. Он мог только чувствовать боль. Боль была невыносима. Не было казни страшнее, чем та, когда человека вешают, потом снимают с петли, чтобы вспороть живот и сжечь его внутренности.

И он погрузился в темноту. Удар топора, отрубивший ему голову, был для него как нежная ласка.


Джейн Рочфорд опять оказалась в Тауэре. Она была довольно спокойна, когда ее взяли. Но теперь глаза ее дико блестели, волосы спутались и свисали по щекам. Она не знала, почему она здесь. Она разговаривала с теми, которых уже не было в живых.

– Джордж, ты здесь, Джордж? – спрашивала она, безумно хохоча. – Вот мы и встретились, Джордж! Как это справедливо.

Она умолкала, как бы прислушиваясь к разговору других. Потом ею снова овладевал дикий смех, переходящий в рыдания. Леди Рочфорд сошла с ума.

Она выглянула в окно, увидела Темзу и сказала:

– Почему ты окружена великолепием, а я сижу в Тауэре? У тебя есть все, а у меня ничего. Король тебя любит. Джордж тебя любит. О, Джордж, не прячься в тени. Где твоя голова, Джордж? Да, я помню. Они отрубили ее.

Люди боялись с ней оставаться. Было ужасно слышать, как она разговаривала с теми, кого уже не было в живых. Было страшно смотреть в ее глаза, устремленные мимо, в пространство.

– Она разговаривает с призраком Джорджа Болейна, – шептались люди. – Неужели он действительно там? Возможно, мы просто не можем его видеть. Наверное, он преследует ее потому, что она послала его на смерть.

Ее визги и крики пугали тех, кто их слышал. Через некоторое время она стала вести себя спокойно, но глаза ее оставались сумасшедшими.

Однажды она сказала:

– Он пришел, чтобы посмеяться надо мной. Он сказал мне, что моя злоба привела меня к плахе. Он берет в руки свою голову и приподнимает ее, чтобы показать мне, что он не Джордж, а его призрак. Он сказал, что топор, убивший его, был поднят также и мною, а это не что иное, как безумие. Он говорит, что я дважды убийца, потому что убила его, а теперь убью себя.

Она садилась у окна, умоляюще протягивая руки. Следившие за ней люди были в страхе. Их пугал ее безумный вид.


Королева плыла в лодке по Темзе из Сион-Хауза в Тауэр. Она была спокойна и выглядела очень красивой в своем черном бархатном платье. Она благодарила Бога, что было темно и что она не увидит разложившиеся, усиженные мухами головы мужчин, которых она любила. Напряжение прошло. Томас мертв, Фрэнсис мертв. Осталось умереть только Катерине. Она с глубокой нежностью думала о своей старой бабушке, которая арестована и сидит в Тауэре. Она думала о Мэноксе, Дэмпорте и лорде Уильяме, которые вместе с членами семьи и домашними ее бабушки попали под подозрение из-за нее. Она думала о том, что Мария Ласселс была осуждена за свою честность, рассказав о проделках королевы. Она слышала, что король, который был ужасно расстроен и взбешен, теперь приходит в себя и разрешает развлекать себя самым красивым леди при дворе.

Катерина чувствовала себя спокойно, не ненавидя никого, за исключением, может быть, своего дяди Норфолка, который, чтобы спасти себя, хвалится повсюду, что это благодаря ему вдовствующая герцогиня получила по заслугам и находится теперь в Тауэре. Катерина чувствовала к нему презрение. Она вспомнила рассказы бабушки о его жестоком отношении к Анне Болейн.

Леди Рочфорд была с Катериной. Она немного пришла в себя, хотя иногда безумие возвращалось к ней, и никогда нельзя было предсказать, когда она снова увидит призраки. Но Катерине нравилось быть вместе с Джейн Рочфорд, потому что та была свидетельницей и участницей трагедии, постигшей Анну.

Она рассказывала об этих печальных временах – это произошло всего шесть лет назад. Катерина черпала отвагу из рассказов о том, как благородно вела себя Анна даже у плахи.

Сэр Джон Гейдж, занявший место сэра Уильяма Кингстона в качестве констебля Тауэра, пришел к ней на второй день ее пребывания в крепости.

– Я пришел попросить вас приготовиться к смерти, – объявил он торжественно.

Она старалась казаться храброй, но ей это не удавалось. Ей еще не было и двадцати лет, она была так молода, так красива и так любила жизнь. Она впала в истерику и плакала так безысходно, что была на грани безумия.

Люди на улицах осуждали короля.

– Что все это значит? Еще одна королева, на этот раз почти девочка, приговорена к плахе!

– Говорят, она жалела даже своих врагов.

– Не странно ли, что человек может быть проклят с помощью своих жен?

Гейдж вернулся и сказал, что она должна умереть на следующий день.

– Я готова, – ответила ему Катерина. И попросила, чтобы ей принесли плаху и она могла бы попрактиковаться, как класть на нее голову.

– Я слышала, что моя кузина умерла с честью. Я хочу последовать ее примеру. Но она была великолепной леди, а я боюсь, что у меня ничего не получится. То, что она делала естественно, я должна выучить.

Это была странная просьба, но он не мог ей отказать, и плаху принесли к ней в комнату. Она заставила поставить ее в центре. Она грациозно подходила к ней, выглядя такой юной и невинной, что казалось, играет в детскую игру, которая называется казнью. Она положила свою голову на плаху, и так долго держала ее там, что дерево намокло от слез.

Потом она сказала, что устала и хочет немного поспать. Она уснула глубоким и мирным сном, едва коснулась головой подушки. Во сне ее рыжевато-каштановые волосы растрепались, лицо было спокойным, она улыбалась.

Во сне она видела свою кузину Анну, которая ласкала ее, как она это делала, когда Катерина была ребенком, и сказала ей, чтобы она ничего не боялась, потому что умереть очень легко. Резкая боль, а потом мир. Но Катерина не была спокойна, потому что, хотя она и не изменяла королю, когда была за ним замужем, она считала себя виноватой в том, что делала до замужества. Но кузина продолжала ее успокаивать, говоря: «Это ничего. Я была виновна больше, чем ты, потому что была честолюбива и очень горда. Я многим причиняла боль, тогда как ты никого не обижала, кроме себя самой».