— Мы сделаем остановку в Льюисе, чтобы напоследок запастись припасами. Там Марсали сойдет на берег, я пошлю двух матросов, и они проводят ее домой, к матери.

— Я ничего такого не сделаю! — сердито воскликнула Марсали и выпрямилась, буравя отчима взглядом. — Я поплыву с Фергюсом!

— Вот уж нет, девчонка! — отрезал Джейми. — Неужели у тебя нет ни любви, ни почтения к своей матери? Сбежать, не сказав ей ни слова, не оставив записки, бросить ее в таком волнении…

Марсали вздернула подбородок.

— Я оставила записку. Послала письмо из Инвернесса. В нем я написала, что вышла замуж за Фергюса и мы отплываем за море вместе с вами.

— Раны Христовы! Да она же вообразит, будто я знал о вашей затее!

Джейми выглядел не на шутку напуганным.

— Мы… я… попросил леди Лаогеру оказать мне честь и удостоить меня руки ее дочери, милорд, — вставил Фергюс. — В прошлом месяце, когда приезжал в Лаллиброх.

— Ага. Ладно, тебе нет нужды рассказывать мне, что она сказала, — сухо произнес Джейми, увидев румянец на щеках Фергюса. — Поскольку я догадываюсь, что общий ответ был «нет».

— Она сказала, что он бастард! — возмущенно заявила Марсали. — И преступник, и… и…

— Он и есть бастард и преступник, — заметил Джейми. — А еще калека без какой-либо собственности, что, я уверен, тоже известно твоей матери.

— А мне все равно! — Марсали схватила Фергюса за руку и посмотрела на него с пылкой любовью. — Он нужен мне.

Захваченный врасплох, Джейми потер пальцем губы, глубоко вздохнул и только потом возобновил наступление.

— Начать с того, — сказал он, — что ты слишком молода для замужества.

— Мне пятнадцать, я достаточно взрослая!

— Ага, а ему тридцать! — парировал Джейми и покачал головой. — Нет, девочка, прости, но я не могу позволить тебе сделать это. И помимо всего прочего, морское путешествие слишком опасно…

— Ты берешь ее!

Марсали презрительно мотнула головой в мою сторону.

— Оставь Клэр в покое, — невозмутимо сказал Джейми. — Она не твоя забота и…

— Вот как? Ты бросил мою мать ради этой английской шлюхи, сделал ее посмешищем всей округи, и это не моя забота? — Марсали вскочила и топнула ногой. — И тебе хватает наглости указывать мне, что я должна делать?

— Хватает, — сказал Джейми, с трудом сдерживая себя. — Мои личные дела не твоя забота!

— А мои — не твоя!

Встревоженный Фергюс встал, пытаясь успокоить девушку.

— Марсали, ma chиre, ты не должна так говорить с милордом. Он всего лишь…

— Я буду говорить с ним, как хочу!

— Нет, не будешь!

Удивленная неожиданной суровостью в тоне возлюбленного, Марсали заморгала. Всего на пару дюймов выше своей новоиспеченной жены, француз обладал некой внутренней силой, позволявшей ему выглядеть значительнее, чем он был на самом деле.

— Нет, — произнес он более мягко. — Сядь, ma p’tite[5].

Фергюс усадил ее обратно на койку и остановился перед ней.

— Милорд для меня больше чем отец, — деликатно сказал он девушке. — Я тысячу раз обязан ему жизнью. И к тому же он твой отчим. Как бы ни относилась к нему твоя мать, он, несомненно, поддерживает и оберегает ее, тебя и твою сестру. Ты обязана, по крайней мере, уважать его.

Марсали закусила губу, глаза ее сверкали. Наконец она неловко повернула голову к Джейми.

— Прошу прощения, — пробормотала она, и обстановка стала чуть менее напряженной.

— Все в порядке, девочка, — хрипло произнес Джейми и вздохнул. — Но все равно, Марсали, мы должны отправить тебя обратно к матери.

— Я не поеду.

Девушка успокоилась, но подбородок по-прежнему был упрямо вздернут. Она бросила взгляд на Фергюса, потом на Джейми.

— Он говорит, что мы не спали вместе, но мы спали. Во всяком случае, я так скажу. Если меня отошлют домой, я всем заявлю, что он лишил меня невинности. Поэтому выбор простой: или я выхожу за него замуж, или окажусь опозоренной.

Ее тон был рассудительным и решительным. Джейми закрыл глаза.

— Да избавит меня Господь от женщин, — процедил он сквозь зубы, открыл глаза и хмуро посмотрел на нее. — Ладно! Женитесь, что с вами поделаешь. Но как следует, с венчанием. Мы найдем священника в Вест-Индии, когда сойдем на берег. А пока вы не сподобились благословения церкви, Фергюс не притронется к тебе. Понятно?

Он грозно взглянул на обоих.

— Да, милорд, — сказал Фергюс, сияя от радости. — Merci beaucoup![6]

Марсали сузила глаза, собираясь спорить, но вовремя смекнула, что Джейми ей не прошибить, а потому, покосившись на меня, скромно потупилась и пролепетала:

— Да, отец.

Суматоха вокруг бегства и женитьбы Фергюса хотя бы на время отвлекла Джейми от движения корабля, но этот эффект продлился недолго. Мой муж мрачнел, зеленел с каждым мгновением, но ни в какую не хотел уходить с палубы и спускаться вниз, пока побережье Шотландии оставалось на виду.

— Может быть, я уже больше не увижу родной земли, — хмуро сказал Джейми, когда я попыталась убедить его спуститься вниз и лечь, после того как его в очередной раз вырвало.

Он тяжело опирался на поручень и с тоской смотрел на остававшуюся позади невзрачную береговую линию.

— Нет, ты увидишь ее, — уверенно произнесла я. — Ты вернешься. Я не знаю когда, но знаю, что вернешься.

Он озадаченно взглянул на меня, но потом едва заметно улыбнулся.

— Ты видела мою могилу, — тихо сказал он. — Верно?

Я заколебалась, но он не казался расстроенным, и я кивнула.

— Все в порядке. — Он закрыл глаза, тяжело дыша. — Только не говори… не говори мне когда, если не против.

— При всем желании не могу, — ответила я. — Там не было никаких дат. Только твое имя. И мое.

— Твое?

Он вытаращил глаза.

Я снова кивнула, чувствуя, как при воспоминании о гранитной плите у меня встал ком в горле. То был так называемый брачный камень, высеченный таким образом, чтобы в сочетании с другим, парным, образовывать полную дугу. Я, конечно, видела только одну половину.

— На нем значились все твои имена. Поэтому я поняла, что это ты. А ниже было высечено: «Любящий муж Клэр». В то время я не поняла, что это значит, но теперь понимаю.

Он медленно кивнул, вбирая в себя услышанное.

— Понятно. Ну что ж, если я все же вернусь в Шотландию, причем в качестве твоего мужа, то вопрос «когда», пожалуй, не имеет особого значения, — Он слабо улыбнулся и добавил: — А еще это значит, что я обязательно найду Айена-младшего живым, потому что, говорю тебе, англичаночка, нога моя не ступит в Шотландию без него.

— Мы найдем его, — твердо сказала я, положила руку ему на плечо и стояла рядом, глядя, как Шотландия медленно исчезает вдали.

К вечеру скалы Шотландии скрылись в морском тумане, и продрогший до костей, белый как простыня Джейми позволил отвести себя вниз и уложить в постель. Именно в этот момент и обнаружились неожиданные последствия ультиматума, предъявленного им Фергюсу.

На корабле, не считая капитанской, были только две маленькие отдельные каюты, и коль скоро Фергюсу и Марсали было запрещено проживать в одной каюте до венчания, получалось, что Джейми придется делить каюту с Фергюсом, а мне с Марсали. Это весьма усложняло все предстоящее путешествие, причем по многим причинам.

Я надеялась, что морская болезнь утихнет, если Джейми не будет видеть, как медленно поднимается и опадает линия горизонта, но и тут мне не повезло.

— Опять? — спросил сонный Фергюс, приподнявшись на локте в своей койке посреди ночи. — Как он может? Он же весь день ничего не ел!

— Ты ему об этом скажи, — сказала я, стараясь не дышать носом, когда бочком продвигалась к двери с тазиком в руках, протискиваясь через крохотное тесное помещение.

Палуба качалась под моими непривычными ногами, и сохранять равновесие удавалось с трудом.

— Позвольте мне, миледи.

Фергюс сбросил с постели голые ноги, встал и, пошатнувшись, чуть не налетел на меня.

— Вы должны пойти и поспать, миледи, — сказал он, забрав у меня тазик. — Я позабочусь о нем, будьте уверены.

— В общем…

Мысль о сне, бесспорно, искушала. День выдался нелегкий.

— Иди, англичаночка, — пробормотал Джейми, чье покрытое потом лицо казалось призрачно-белым в свете масляной лампы. — Со мной все будет в порядке.

Разумеется, это утверждение представляло собой чистейшее вранье, но, с другой стороны, сомнительно, чтобы от моего присутствия была особая польза. То немногое, что требовалось, мог сделать и Фергюс, а средства от морской болезни все равно не существовало. Оставалось лишь надеться, что Джаред прав, и когда «Артемида» выйдет в Атлантику, где качает не так резко, недомогание пройдет само.

— Хорошо, — уступила я. — Может быть, утром тебе полегчает.

Джейми открыл один глаз, застонал и, дрожа, закрыл его снова.

— А может быть, я умру, — предположил он.

На этой радостной ноте я направилась в темный проход, где споткнулась о мистера Уиллоби, свернувшегося калачиком у двери каюты. Он крякнул от удивления, потом, увидев, что это всего лишь я, медленно поднялся на четвереньки и заполз в каюту, покачиваясь в такт с судном. Оставив без внимания недовольное восклицание Фергюса, китаец свернулся вокруг ножки стола и тут же снова погрузился в сон с выражением полного блаженства на маленьком круглом лице.

Моя собственная каюта находилась как раз напротив сходней, но я задержалась, чтобы подышать свежим воздухом, поступавшим с верхней палубы. Меня окружало невероятное разнообразие шумов: от скрипа и треска досок, щелканья парусов и завывания снастей наверху до слабого эха криков где-то на палубе.

Несмотря на шум и холодный воздух, хлынувшие из открытой двери, Марсали крепко спала, расположившись на одной из коек. Меня порадовало, что не нужно проводить с ней необходимую беседу. Но при этом я невольно ощутила сочувствие: что ни говори, а на свою брачную ночь у девчонки наверняка были другие планы.

Было холодно, и я, не раздеваясь, заползла на свою узкую койку и некоторое время лежала, прислушиваясь к доносившимся со всех сторон звукам. Всего в футе или двух над моей головой плескалась рассекаемая корпусом вода, но это, как ни странно, успокаивало. Под аккомпанемент песни ветра и приглушенные звуки рвоты, доносившиеся из каюты напротив, я мирно заснула.

На «Артемиде», как и положено на корабле, старались поддерживать чистоту, но когда на пространстве в восемьдесят футов длиной и двадцать пять шириной вместе с шестью тоннами грубо обработанных шкур, сорока двумя бочками серы и достаточным количеством листов меди и жести обитают тридцать две особи мужского и две — женского пола, о соблюдении всех правил гигиены говорить трудно.

На второй день я уже вспугнула крысу — маленькую, как сказал Фергюс, но все равно крысу! — в трюме, куда отправилась за своим большим ящиком со снадобьями, по ошибке помещенным туда во время погрузки. Ночью в моей каюте было слышно тихое шуршание, издаваемое, как выяснилось, когда зажгли светильник, несколькими дюжинами довольно крупных тараканов, мигом разбежавшихся по щелям.

Два гальюна по обе стороны от корабельного носа представляли собой крошечные дощатые кабинки с дыркой в полу, футах в восьми над волнами, так что пользователя могло в самый неподходящий момент окатить снизу морской водой. По моему предположению, конструктивные особенности отхожих мест способствовали распространению запоров в не меньшей степени, чем рацион, состоящий преимущественно из свиной солонины и галет.

Мистер Уоррен, штурман, гордо сообщил, что палубы драят каждое утро, металлические детали полируют и вообще все находится в полном порядке. Надо полагать, в подобных условиях трудно было требовать большего, однако никакая чистка палубы не могла повлиять на тот факт, что на весьма ограниченном пространстве размещались тридцать четыре человека, причем мылся из них только один.

Учитывая обстоятельства, я сильно удивилась, когда на второе утро в поисках кипятка открыла дверь камбуза.

Вместо ожидаемого привычного неряшливого полумрака моему взору предстали ряды сверкающих на солнце медных кастрюль и чанов, начищенных так, что казалось, будто они светятся изнутри. Я поморгала, привыкая к этому блеску, после чего смогла разглядеть встроенные в стенки камбуза надежные полки и шкафы, сработанные с расчетом на нешуточный шторм.

На полке выше кастрюль мелко подрагивали обернутые в войлок синие и зеленые стеклянные склянки со специями. Впечатляющий набор ножей, тесаков и вертелов позволил бы, возникни такая надобность, разделать и китовую тушу. На полке, подвешенной к переборке, стояли глиняные плошки и стеклянные стаканы, в которых были посажены срезанные верхушки репы — для получения зеленых побегов. Над огромным, тихо побулькивающим котлом поднимался благоухающий пар. А посреди всего этого безупречного великолепия стоял кок, вперивший в меня убийственный взгляд.