– Спасибо, чайори, – недовольно сказал Илья. – Думал – до ночи от него не избавлюсь.

– А ты чего хотел? – сдерживала улыбку Варька. – Парень родню пять лет не видал. Девочка, хватит там у печи вертеться, садись с нами, дай на тебя посмотреть! Господи, ты и не растолстела, кажется, совсем… Четверых родила, а все как невеста! Затягивалась, что ли? Иди, посиди!

– Сейчас вернусь. – Дашка улыбнулась, взяла пустое ведро и вышла на улицу.

– Золото, а не девочка, – с нежностью сказала Варька, глядя ей вслед. – И в кого только?

– Да уж не в меня.

– Знамо дело. – Варька снова достала трубку, долго раскуривала ее, придавив табак вынутым из печи угольком.

Илья молча ждал, рассматривал на свет красное вино в стакане. Дашка все не возвращалась. Со двора доносилось мокрое шлепанье: Маргитка у колодца стирала белье.

Варька наконец управилась с трубкой, затянулась, выпустила облако дыма. Илья искоса, сердито взглянул на нее:

– Долго дымить будешь? Рассказала бы лучше, как наши.

– А что наши? – невнятно переспросила, не вынимая трубки изо рта, Варька. – Я в таборе с весны не была. Но, кажется, все живы-здоровы, только старая Стеха на Святках померла. Правда, и пора уже было, ей лет девяносто точно стукнуло. Сиво последнего сына женил и всех при себе держит, отделяться не дает, добро жалеет. Смех и грех глядеть, как девять невесток у одного костра толкутся да задами стукаются! Маша своего пьяницу похоронила, теперь веселая бегает: отмучилась… Ванька Жареный из тюрьмы пришел и в первый же день чуть жену не убил, еле цыгане развели: что-то ему про нее наболтали. Брат его дочь сосватал за каких-то ростовских, весной хотят свадьбу делать, а денег нету, даже занимать не у кого… Илья, что с тобой?

Он опустил глаза. Перевел дыхание. Сквозь зубы спросил:

– Ты что, издеваешься надо мной? Что мне до таборных? Я их пять лет не видал и видеть не хочу. Ты мне про детей моих расскажи. И… и про Настьку.

– А-а, вон ты чего… – Варька положила трубку рядом со стаканом на стол. Долго молчала. Илья ждал, глядя на вино в своем стакане, и в глазах уже рябило от красного блеска. – Ну, что тебе рассказать… Про то, что Гришка на Анютке женился, ты знаешь? Петька тоже жену взял, красивая девочка, но бесталанная, в хоре только за красоту и держат, сидит посреди первого ряда богородицей… А месяц назад и Илюшка женился на Катьке Трофимовой. Прелесть девчонка, и пляшет хорошо… Нет, ты меня не слушаешь, я вижу! Илья! Сам ведь просил рассказывать!

– Прости. Слушаю. – Илья отпил вина. И, так и не заставив себя поднять глаза, спросил:

– А что же… Настька?

– Настька? – Варька помолчала. – Настька замуж собирается. За князя Сбежнева. Если все хорошо будет, осенью обвенчаются. Он ее в Париж увозит.

Вот так, ошалело подумал Илья, сжимая внезапно заплясавший в пальцах стакан. Вот так. Не зная, куда деть задрожавшие руки, злясь на себя за это смятение, он все же сумел усмехнуться:

– Что ж… Слава богу, быстро утешилась.

– Помолчи! – резко сказала Варька. – Что ты знаешь?

– А чего тут знать?! – рявкнул Илья, стукнув стаканом по столу. Он разбился вдребезги, на пол посыпались осколки, по столу растеклась гранатовая лужа, а сам Илья сдавленно выругался, порезав руку.

Варька молча смотрела в окно. Когда Илья перестал материться, спросила:

– Слушай, а ты чего ждал? Что она до конца дней своих по тебе убиваться будет? Много чести…

– Ничего я не ждал. Выходит замуж – и слава богу. Может, еще детей ему нарожает. – Илья встал, прошелся по комнате. Дрожь в руках не проходила, саднила порезанная ладонь. В висках стучало, как маятник: Настька… князь… Настька… князь…

Да, конечно, прежнего не воротишь. Да, у него теперь другая семья, Маргитка, скоро будет ребенок, но… Но почему он так не ждал такой новости? Ведь права Варька, не сохнуть же Настьке одной, она совсем не старая еще, красивая, любой такую с радостью возьмет, небось и не один князь в очереди стоит… Права Варька, и Настька права, хоть поживет по-человечески. И ничего другого быть не могло… но отчего же, господи, худо-то так?

– Что ж она за него сразу не вышла? – спросил он, стоя у окна и глядя на двор. – Зачем тянула пять лет?

– Не знаю. Может, тебя ждала. Может, боялась. Наши-то все ее уговаривали, Митро – тот с утра до ночи зудел, как бабка древняя: выходи, выходи, дура… А сейчас уж тянуть некуда, князь в Париж с посольством уезжает, а туда только законную супругу можно.

– Понятно. Ну – дай бог.

– Подойди ко мне.

Он не послушался. Упрямо стоял у окна до тех пор, пока Варька не подошла сама, не взяла его за руку и не усадила насильно у стола.

– У тебя кровь. Сильно порезался? Как был бешеный, так и остался… Чего разошелся-то? Совсем, что ли, плохо здесь?

– С чего ты взяла? – Илья опустил голову, понимая, что сейчас хочешь не хочешь, а придется врать. Противно было до дрожи в коленях, но Илья знал: правды о своей жизни с Маргиткой он не расскажет под ружьем. Никому. Даже Варьке. – Что ты на меня так смотришь? Чего ты сама себе напридумывала? Слава богу, хорошо живу. Что детей пока нет – это пустяки, Маргитка сейчас тяжелая, к зиме управится. Деньги есть, лошади есть, дом есть… Внуков вон целая охапка, покою в доме никакого… Чего еще надо?

Варька молчала. Умолк и Илья. Через минуту тишины он осторожно поднял взгляд. Сестра сидела, подперев голову рукой, и изумленно смотрела на него.

– Слушай, Илья, ты что – голову мне морочишь? – почти с испугом спросила она. – Ты ума лишился?!

Он не ответил. Варька в сердцах ударила ладонью по столу, вскрикнула, уколовшись о лежащий на столешнице осколок стакана.

– О, черт возьми… Все из-за тебя, леший!

– И тут я виноват, – пробурчал Илья, смахивая осколок на пол и беря сестру за руку. – Дай мне…

Варька молча позволила ему зализать ранку на пальце. Когда от той осталась лишь красная полоска, отняла руку. Тихо, глядя в окно, сказала:

– Вот не думала, что у нас с тобой до такого дойдет. Ты что, Илья, решил, что я за эти годы ослепла? Или из ума выжила? Хорошо он живет, посмотрите на него, люди добрые… А то я не знаю, зачем ты в эту дыру зарылся! Жену от цыган прячешь, позориться не хочешь, только и всего! Была я в Симферополе, мне крымы рассказали, почему вы оттуда съехали! И в Кишиневе была, там вас лаутары местные тоже хорошо помнят! А что ты с девочкой сделал? Во что ты ее превратил?! Да для того она, что ли, родилась, чтобы за твоей кобылой по свету таскаться?

– Ну, тут ты меня не совести! – вспылил Илья. – Она, что ей лучше, сама выбирала! Я ей не навязывался!

– Дурак, ты ей в отцы годишься! Думать надо было, прежде чем на девчонку зеленую лезть!

Варька, забывшись, снова заколотила по столу, охнула от боли в порезанном пальце, умолкла. Илья опустил голову на кулаки. В комнате стало тихо. На улице о чем-то разговаривали Дашка и Маргитка, орал петух, звенели голоса детей.

– Знаешь, я, когда вы пришли, Маргитку даже не узнала. Присмотрелась, только тогда поняла: она… Что ты с ней сделал? Она же веселая была, красивая, светилась вся… А теперь глаза как у кошки одичалой. И что это у нее с лицом? Бьешь ты ее, что ли?

Варька спросила это будничным тоном, но ему вся кровь бросилась в лицо. Не глядя на сестру, Илья пожал плечами.

– Ну, было.

– И есть за что? – поинтересовалась Варька.

– Да вроде пока особо не за что…

– Молодец, морэ… Ну, а чего ты отворачиваешься? Твои дела. Живи так, коли в радость. Но только я тебя попросить хотела…

– О чем?

Варька отпила вина из стакана. Вздохнув, сказала:

– Мы сегодня в вашем городе поем, в парке. Народу будет много, знаю, что и цыгане явятся… Прошу тебя – не приходи.

– Это почему еще?

– Незачем.

– Ну, давай, расскажи, сестренка, куда мне ходить! – взорвался Илья. – Знаю я, чего ты беспокоишься: за Настьку боишься. Да не бойся, не полезу я к ней!

– Еще бы. Этого не хватало. Она ведь только в последний год понемногу успокаиваться начала, а раньше все тебя ждала. Как я в Москву приеду – вцепляется, как репей: «Где Илья, что с ним, как живет?» А я ей и рассказать-то ничего не могу, сама не знаю, где тебя носит. Настька мне не верила, обижалась, плакала… Впору было вовсе в Москву не приезжать. И только-только в этот год униматься стала… И замуж выйти мы ее наконец-то уговорили.

– Уговорили они… – процедил сквозь зубы Илья. – А вы ее-то спросили, ей этот князь нужен?

– Стало быть, нужен, раз замуж идет, – невозмутимо сказала Варька. – Настька – не телка летошная, ее на привязи не потянешь… И ты зря бесишься. Тоже ведь, по-моему, не один кочуешь. Ты себе такую жизнь сам выбрал. Лучше она или хуже – мне решать не с руки. Но к Настьке не лезь. Не мути ее, не трогай. Дай ей жить спокойно, мало она от тебя терпела? Отстань от нее, Илья. Хоть на это у тебя совести хватит?

– Хватит, – мрачно сказал Илья, не поднимая головы. – И не говори так со мной. Я знаю, тебе Настька роднее сестры. Но… ведь и я тебе не чужой? И ты лучше всех знаешь, как все было. А за Настьку не беспокойся. Не пойду я туда. И своих никого не пущу. Хоть бы вы сгорели все…

Варька молча погладила его по плечу. Очень хотелось отстраниться, но Илья сидел неподвижно, глядя на дрожащую вокруг бутылки лужицу красного вина. И когда час спустя Варька ушла, он продолжал сидеть так же, не выйдя даже проститься с сестрой. Провожать ее до города пошел Яшка, за ним увязались дети. Маргитка тоже куда-то делась, и во дворе стало непривычно тихо. День клонился к вечеру, пыльное стекло окна порозовело от закатного света. Нужно было вставать, идти заниматься обычными делами, но отяжелевшая голова не поднималась с кулаков, хоть убей.

Правильно, конечно. Незачем туда ходить. Еще не хватало попасться на глаза кому-нибудь из хоровых. Права Варька, он и не собирался никуда, но… Сжимая руками голову, Илья с горечью думал, что никогда, ни разу сестра не говорила с ним так. Словно не родня, словно он давно ей не брат. Он, конечно, святым никогда не был, всякое случалось… ну и что? Когда Варька на него смотрела такими чужими глазами? Будто не после пяти лет разлуки встретились. Искала, говорит… Зачем искала, вдруг со злостью подумал Илья. Чтобы сказать: «Не лезь к Настьке»? А то он без нее не знал! И не рвался никуда, и в мыслях не держал, и Маргитка пока при нем, так чего же ему дергаться? О чем жалеть?

Илья перевел дыхание, снова уткнулся лбом в кулаки. Шепотом позвал: «Настька…» и привычно представил себе жену в ее темном платье, с тяжелым узлом волос на затылке, со спокойной улыбкой. Когда было плохо, Илья всегда думал о Насте, представлял ее себе так же, как сейчас, иногда спрашивал о чем-то, иногда она даже отвечала, если дело было во сне или Илья был пьян. Но сегодня это не помогло. Сволочи, горько подумал Илья, навязали ей все-таки этого князя. Ведь не любила же она его никогда! Не нужен он ей был! Зачем же согласилась, зачем пошла? Не иначе Яков Васильич, перед тем как помереть, заставил!

Илья закрыл глаза. Криво усмехнувшись, подумал о том, что заставить Настьку что-то сделать против ее воли не удалось бы даже богу. Значит, сама захотела. Что ж… пусть. Значит, успокоилась. Значит, его, Илью, больше не ждет. Но отчего же он тогда сидит тут, как пес цепной на привязи, и не может встать и пойти в город, чтобы хоть посмотреть на свою же собственную жену? Почему нет, если ей все равно теперь?!

Да, все равно… И никто из московских не знает, почему они расстались. Как, какими словами Настька объяснила цыганам, что муж ушел с другой? Сколько дней, недель ей приходилось ловить на себе любопытные взгляды, отмахиваться от притворного бабьего сочувствия и молчать, молчать… И ждать его. Ждать, зная – не вернется, не придет. Варька сказала – до последнего года ждала. Почему же, отчего все так вышло?!

Внезапно Илья подумал о том, что Варька, скорее всего, расскажет Насте о встрече с братом. Да, расскажет непременно – чего ей скрывать? И Настька узнает обо всем. И об этих пустых пяти годах, и о болтаниях из города в город, и о его бестолковой, дурацкой жизни с Маргиткой, и о синяках на ее лице, и о ее взгляде затравленной кошки… И пусть знает, отчаянно подумал Илья, сжимая кулаки. Пусть знает, что он за все сполна заплатил и ни одного дня за эти годы счастлив не был. А то, может быть, Настька думает, что у него тут не жизнь, а мед с сахаром… Взвыть впору от такого сахара… но стоит ли? Позориться перед дочерью? Дать Маргитке похохотать вволю? Стервенеть от презрительного взгляда сосунка Яшки? Осталось теперь только сидеть одному в пустом доме, смотреть в стену… и понимать, что никто, кроме тебя самого, в этом не виноват. Так чего же теперь рваться с привязи, в чем каяться? Сиди и давись этой жизнью, пока не сдохнешь.

Илья поднял голову, взглянул в окно. Красное солнце уже висело над самыми крышами поселка, небо темнело. Выступление хора в Одессе, должно быть, скоро начнется… В парке, значит… Ну, так пусть покажут того, кто не даст ему, Илье Смоляко, пойти и посмотреть, на ком переженились его старшие сыновья! Илья резко встал и, не подняв упавшей табуретки, вышел из дома.