Когда рассказывать стало нечего и Гришка замолчал, Илья долго, не поднимая глаз, выбивал о каблук трубку. Закончив и сунув ее за пояс, спросил:

– Говоришь, это дочь Митро?.. М-гм… Ну, а с ней самой ты разговаривал?

– Было… – Гришка передернул плечами. – Она не хочет со мной ехать, у ней дети. Уже четвертым тяжелая.

– И что с того?

Гришка изумленно поднял голову. Лицо отца, казалось, ничего не выражало, лишь черные раскосые глаза странно поблескивали в свете огня. Поймав взгляд сына, он пожал плечами:

– Когда цыганам дети мешали?

– То есть ты говоришь… – не веря своим ушам, начал Гришка.

– Я ничего не говорю. – Илья снова полез палкой в угли. – Тебе жить-то. Только смотри – упустишь, потом все локти искусаешь.

Гришка больше не задавал вопросов. Молча сидел, глядя в костер, чувствовал, как бегут по спине горячие мурашки, как мешают дышать, теснясь в груди, внезапно навалившаяся радость и бесконечное удивление: как он мог сам за столько лет не додуматься до такой простой мысли? Ведь всего-то и надо было – взять Иринку вместе со всей ее оравой… Всего-то! Такой пустяк! Святый боже, какой он дурень беспросветный…

– Отец, прости меня, я пойду, – сказал он, быстро вставая. – Мне до ночи успеть надо.

– Куда пойдешь? – все так же безразлично спросил Илья. – Так они тебе и дадут с ней поговорить.

– А… как же? – потерянно спросил Гришка, вновь опускаясь на место.

Илья присвистнул сквозь зубы, с сожалением сказал:

– И в кого вы такие получились? Я за тебя думать должен? У тебя ведь, кажется, сестра есть. Дашкой зовут.

– И что?..

– Пошли ее к Картошкам, лапоть. Она все как надо сделает. Понял или еще раз повторить, олух царя небесного?

На «олуха» Гришка не обиделся. Улыбнувшись во весь рот, вскочил на ноги, кинул быстрый взгляд на сумрачное небо и заявил:

– Я побежал!

– Стой, жеребец, забрыкал… – Илья, крякнув, тоже поднялся. – Куда ты с ней потом денешься?

– Не… Не знаю.

На сумрачном лице Ильи сменились все оттенки издевательского изумления, но вслух он ничего не сказал. Лишь спросил:

– Деньги есть?

– Есть, но мало…

– Ладно, дам. Приедешь с ней сюда, в табор. Возьмете мою бричку и коней.

– А…

– Мать-то знает?

– Нет…

– Скажи. А лучше пусть потом Дашка скажет.

– Спасибо, дадо.

– Пошел прочь. Торопись!

Гришка уже зашагал было в сторону дороги, когда отец окликнул его:

– Эй, погоди…

Он тут же вернулся. Илья стоял возле костра, широко расставив ноги, снова вертел в пальцах трубку, не сводил с нее глаз. Мальчишка, кутаясь в полушубок, переводил внимательный взгляд с него на Гришку.

– Дашке про меня не говори. И никому из цыган тоже. Подойди только к Митро и скажи, что я его сегодня до ночи буду ждать в кабаке у Парфеныча, на Рогожской. Не забудешь?

– Нет…

– Ну, с богом! – И, не дожидаясь, пока сын уйдет, Илья нагнулся и полез в шатер.

– Твой сын? – поинтересовался снаружи голос Митьки. – Похожи вы.

– Заткнись! – Илья лег на рваную перину, закинул руки за голову, прикрыл глаза. Лениво спросил сам себя: зачем ему все это понадобилось? Еще, не дай бог, вляпается Гришка в историю, а с Картошками шутки плохи… И кто его учит чужих жен красть? Родной отец! Вон как обрадовался, сопляк, невесело усмехнулся Илья, поскакал, как поджаренный… Только бы Дашке с матерью на радостях не проболтался. К встрече с дочерью Илья готов не был – не говоря уже о Насте.

Значит, все-таки отказала Настя князю. К своему изумлению, Илья не обрадовался этому. Известие о том, что жена по-прежнему свободна, свалилось как снег на голову, и он чувствовал, что теперь совсем не знает, что ему делать. Тогда, ночью, когда умирала Роза, он поклялся ей вернуться в Москву… но про себя даже тогда знал – не вернется. А если и вернется, то не к Настьке, а лишь затем, чтобы выплатить старый долг Митро. А теперь вон как обернулось. Настька отказала князю. Знать бы еще, почему?

– Уж не из-за тебя, дурака… – вслух ответил сам себе Илья.

– Чего? – немедленно поинтересовался снаружи Митька.

– Господи, замолчишь ты или нет? – горестно спросил Илья, вставая и выходя из шатра. – Беги, черт, к Ваське в шатер, проси наковальню. Коней перековать надо, чтоб ночью незадачи не вышло.


В девятом часу вечера на углу Верхней Болвановки и Большой Гончарной, неподалеку от дома богатых цыган Картошек, стояла извозчичья пролетка. Молодой извозчик смолил самокрутку, грел дыханием ладони, озабоченно поглядывал на падающие с темного неба хлопья снега.

– Эк его не вовремя разобрало, а, барин? Ну как в минут завалит, а мы на резиновом ходу? Далеко ли уедем? Эх, говорил Тимофеич, сани вывози, а я, лапоть… Барин, долго ль ждать еще?

– Жди, леший, червонец дам! – сквозь зубы рыкнул Гришка, стоящий возле пролетки и всматривающийся в калитку дома Картошек. До сих пор он не был уверен, получится ли что-нибудь.


Вернувшись из табора домой, Гришка сразу же отыскал сестру. Выслушав торопливую, сумбурную исповедь брата, Дашка, как и ожидалось, первым делом принялась реветь. Затем, едва успокоившись, кинулась отговаривать его: мол, и грех, и опасно, и Картошки – не ангелы небесные, и до смертоубийства дойдет, если поймают… Но Гришка упрямо молча качал головой, а под конец рявкнул:

– Последний раз спрашиваю – поможешь аль нет?!

– Знамо дело, помогу… – икнув от неожиданности, сказала Дашка. – Что нужно?

Через полчаса Дашка, взяв с собой для приличия двух малолетних племянниц, торжественно укатила на извозчике в сторону Таганки. Обратно она вернулась уже в глубоких сумерках. Гришка извелся, дожидаясь сестру на крыльце, и, едва увидев приближающийся экипаж, выбежал навстречу:

– Ну, что, что? Что она сказала?

Дашка сделала ему страшные глаза, показывая на выпрыгнувших следом за ней девчонок, и пришлось заткнуться. Когда дети убежали в дом, Дашка слабо улыбнулась:

– Кажется, согласна она.

– Как это – «кажется»?

– Ну, я ее на кухне подловила, говорю тихонько: «Брат мой сегодня вечером будет ждать тебя со всеми детьми на углу с пролеткой». Она сначала обмерла, смотрит на меня, глаза по плошке, ничего не отвечает… А потом как заревет! И плачет, и плачет, и не останавливается… Я ее за руку трясу, спрашиваю – что брату сказать? А она не отвечает ничего. А тут еще и Картошиха нос в кухню сунула. Не знаю я, Гриша… Может, не ездить тебе туда?

– Поеду, – коротко сказал он.

Дашка пожала плечами и ушла. Вернулась через десять минут со своей лисьей шубой.

– Возьми, пригодится. Ехать-то долго по холоду, а Иринка в тяжести.

Сейчас эта шуба лежала в глубине пролетки. С неба все гуще падал снег, иногда сквозь обрывки облаков проглядывала мутная луна, и Гришка тревожился все сильней. В доме Картошек уже не горели огни. Ну, как Иринка испугалась и легла спать? Ну, как не хочет ехать с ним? Ведь, ежели вспомнить, они за пять лет и поговорить толком не смогли ни разу…

Со стороны дома донесся чуть слышный скрип. Гришка замер, прислушался. Тихо. Он подождал немного – и звук повторился: кто-то осторожно прикрывал за собой входную дверь. Одним прыжком Гришка оказался возле высокой, без единой щели калитки. Несколько мгновений, тягучих, мучительных, – и калитка отворилась.

– Ты почему раздета? – ошеломленно выговорил он, глядя на бледную Иринку, на которой поверх домашнего платья была всего лишь наброшена шаль с кистями. За ее юбку держалась тщательно укутанная старшая девочка – четырехлетняя, очень похожая на мать, грустноглазая Машенька. Та, в свою очередь, обнимала за плечи двухлетнего мальчишку, а маленького, годовалого, завернутого в пуховое одеяло, Иринка держала на руках.

– Тебе тяжело… Дай. – Гришка бережно принял из ее рук ребенка, прижал к себе. Мальчик заворочался, сонно хныкнул, и у Гришки похолодела спина: сейчас разревется, и вся семья высыплется из дома… Но ребенок прижался щекой к холодному Гришкиному кожуху, сладко чмокнул и заснул.

– Скорее, – шепотом скомандовал Гришка, и они молча побежали через пустую, засыпанную снегом улицу к ожидавшей пролетке.

– Мать честная, сколько вас! – поразился задремавший было извозчик. – И куда с дитями на ночь глядючи?

– Не твое дело, трогай!

– А червонец?

– За заставой получишь. – Гришка передал Иринке ребенка, торопливо посажал в пролетку детей, помог им и Иринке усесться и вскочил сам. – Пошел!

Извозчик вытянул кнутом застоявшихся лошадей, и пролетка быстро покатилась к заставе.

Всю дорогу Гришка украдкой выглядывал из пролетки – нет ли погони. Но улицы были пусты, лишь в близких к заставе кабаках слышались крики и пьяные песнопения. Дети вскоре заснули. Иринка сидела неподвижная, застывшая, глаза ее смутно блестели в темноте, и Гришка видел: она смотрит на него. Он поглядел на детей, убедился, что все трое спят, и лишь тогда протянул руку, и ледяные маленькие пальцы осторожно скользнули в его ладонь.

– Ничего не бойся… Слышишь? Ничего со мной не бойся. Мы уедем далеко-далеко… Хорошо будем жить. Я всегда с тобой буду. Веришь мне? – Он говорил и говорил, стараясь словами заглушить свою тревогу, не дать беспокоиться и ей. А Иринка молча слушала, не вытирая слез, прижимая к себе головку спящего сына и свободной рукой изредка пожимая Гришкины пальцы. Снег, все усиливаясь, летел в лицо, залеплял ресницы. Потом вдруг прекратился, небо разом очистилось, луна осветила побелевшие холмы, и Гришка увидел, что они уже проехали заставу, что впереди – огни табора, что пролетка стоит, и услышал знакомый сердитый голос:

– Гришка, жив? Сделал, что хотел?

Он выскочил из пролетки. Отец в том же обрезанном полушубке, но без шапки, стоял рядом с лошадьми, а за его спиной, казалось, толпился, смеялся, скалился и глазел на них весь табор, от детей до стариков. Несколько смущенный таким вниманием, Гришка неловко поздоровался с цыганами, сунул извозчику обещанный червонец и под подбадривающие крики зрителей принялся вынимать из пролетки спящих детей.

– Вон как! Глядите, ромалэ, теперь можно и самому не стараться!

– Один, два… Трое! Ну, бога-атое приданое взял!

– Одна девка? Ну, слава богу – один раз жениха искать!

Но когда из пролетки в свет высокого костра спустилась, кутаясь в лисью шубу, успевшая вытереть слезы Иринка, насмешливые возгласы смолкли. Лишь кто-то из молодых восхищенно присвистнул, а толстая старуха с мешком на плечах довольно крякнула:

– Не прогадал, кофаре!

Смущенная Иринка поклонилась Илье. Тот сначала озадаченно молчал, вглядываясь в ее лицо, затем протянул:

– Ну, кажется, помню тебя, красавица. И за что моему дурню такое счастье, а?

– Благослови, Илья Григорьич… – опустив глаза, прошептала Иринка. Как была, с ребенком на руках, встала на колени в снег. Рядом, со спящим двухлетним мальчишкой на плече, опустился Гришка. Глядя на них, бухнулась на колени и проснувшаяся Машенька, и цыгане, наблюдавшие за сценой, негромко рассмеялись.

– Господь бог с вами… – коротко сказал Илья, за неимением иконы помахав перед ними трубкой. Затем перекрестил Иринку, поднял ее с колен, поцеловал в лоб. – Будь счастлива, девочка. Полезай вон в бричку, не замерзнете. Там сена мешок навален, подушки, да я еще тулуп положил. Да детей, детей укрой, путь не близкий! А ты чего стоишь – вставай! – Это уже относилось к Гришке, резво вскочившему на ноги. Илья показал ему на бричку с крытым верхом, в которую Иринка укладывала детей.

– С лошадьми управишься? Вам лучше будет в первой же деревне на ночь остановиться. А доберетесь до Смоленска, сразу ищите цыган, там мы долго жили, все помнить должны. Спросишь Андрея Калоро, если жив еще. Если помер – к сыну его пойдешь. Помогут. Не забудь потом матери отписать.

– Спасибо, дадо.

– На здоровье. – Илья помолчал. – Ты Митро про меня сказал?

– Сказал. Он тебя в Рогожской у Парфеныча будет ждать.

– Дашке не болтнул чего?

– Нет. Ей-богу, нет! – побожился Гришка и удивился, заметив на миг в глазах отца искорку сожаления. Но на вопросы не было времени, Иринка уже с тревогой выглядывала из брички, и Илья толкнул сына в плечо.

– Давай, иди к ней. С богом!

Они обнялись, Илья перекрестил сына, и Гришка побежал к бричке. Вскоре над спинами гнедых взвился кнут, лошади тронули с места, и цыганская кибитка, покатившись по заснеженной дороге, исчезла в темноте. Илья молча смотрел ей вслед.

– Ох, и лихой ты, морэ! – задумчиво произнес переминающийся рядом с ноги на ногу Митька. – Такое дело в полдня обтяпать… Другие по три года собираются.

– Угу… Кому не сильно надо, те и собираются. – Илья хлопнул мальчишку по плечу, слегка подтолкнул его в сторону шатра. – Иди спать. Да огонь не упусти, замерзнешь еще под утро! Я в город пошел.

– Тебе не помочь? – привычно спросил Митька. – И куда нелегкая несет на ночь глядя?