Поль Виалар - Пять сетов

Никогда игра не кончалась так быстро.

Кончено. И сам Рейнольд присоединяется к толпе, приветствующей Жана, и аплодирует ему.

Безбрежная радость волной нахлынула на победителя. Он выиграл второй сет. Теперь он начнет третий, чувствуя себя сильнее, чем когда-либо.

Украдкой он мысленно возвращается к Женевьеве, но не как ранее, а неотделимо от Рафаэля. Так будет до самого конца игры. Быть может, кто-нибудь сообщит ей последние новости на корте, где она сейчас должна играть. Тогда она поймет, что творится у него на душе.

Возле вышки судьи Рейнольд вытирает шею мохнатым полотенцем, которое оставил здесь при выходе на корт. Жан на сей раз чувствует, что грудь, руки, тело сухи.

Рейнольд пьет. Жан воздерживается от минеральной воды. А в мыслях у него лишь одно: поскорее начать, выиграть третий сет! Судья на линии — тот, в глубине, ближайший к выходу игроков — поднимается со стула. У него в руке маленький листок бумаги, который ему только что вручили. Он протягивает его судье, и видно, как толстяк наклоняется, чтобы взять записку. Он внимательно прочитывает ее, затем откашливается, прочищает горло.

— Алло! Алло! — произносит он в наступившей тишине. — Перед возобновлением игры и началом третьего сета теннисная федерация просит меня объявить следующее: финал женского Кубка, так называемого Кубка Санджерс, будет разыгран здесь, как предусмотрено нашей программой, после встречи между Рейнольдом и Гренье — последней игры на Кубок Дэвиса. Встречаются мадемуазель Ван Оостен и госпожа Армстронг, выигравшая вчера полуфинальную встречу. Мадемуазель Перро получила легкое повреждение в только что состоявшейся встрече с мадемуазель Ван Оостен и выбыла из состязания.

Третий сет

С Женевьевой случилось что-то!

«Легкое повреждение», — сказал диктор.

Что с ней могло приключиться?

Должно быть, один из несчастных случаев, являющихся ходкой монетой спортивных встреч: вывих ноги, неудачное падение, легкое растяжение связок.

И все же известие это задевает Жана как неожиданный удар судьбы. Хотя он и успокаивает себя — для этого он снова вынужден отвлечься мыслями от игры, которая вот-вот начнется, — он не может не задавать себе вопросов.

Судья делает знак Рейнольду и Жану занять свои места. Жан направляется уже к своему месту, но, не сделав и трех шагов, возвращается к вышке судьи и, подняв голову, спрашивает:

— Ничего серьезного?

Судья пожимает плечами, затем подымает брови и показывает на бумажку, которая у него в руках.

— Больше я ничего не знаю!

На это ушло всего несколько секунд. Но когда Жан доходит до правой стороны пространства, которое он должен защищать, Рейнольд уже занял место напротив него и, полный решимости, готов к атаке.

Женевьева пострадала! Если бы это носило серьезный характер, не объявили бы: «легкое повреждение».

Надо сосредоточить мысли на другом.

Вот с невероятной силой мяч американца попадает на линию между квадратами подачи. Каким-то чудом Жан отражает его слева (к счастью, кисть у него очень крепкая!). Но противник убивает мяч.

Вторая подача такого же качества, как и первая. Жан бросается на штурм, хотя мяч и очень сильный. Он как ни в чем не бывало набрасывается на него. Он ищет брешь, ищет в защите противника слабое место. Но Рейнольд играет весьма жестко. Выходит к сетке. Жан пытается переиграть его свечой. Недостает малого, чтобы мяч перелетел через голову противника. Рейнольд делает огромный прыжок и принимает его. Он отвечает неотразимым смешем. Мяч — вне досягаемости француза.

Рейнольд подает в третий раз.

Он мажет свой первый мяч. Судья на линии крикнул: «Нет!» Второй мяч менее стремителен. Жан атакует, отвечает косым. Рейнольд принимает слева с такой же силой, как и справа. Мяч возвращается по кратчайшей траектории. Рейнольд тоже ищет брешь. Жан отвечает резаным ударом справа, ударом, который он так любит. В ударе этом активное участие принимает кисть, направляющая мяч и придающая ему траекторию, отклоняющую его вправо. Мяч попадает на землю, полностью потеряв способность подскакивать, и расплющивается. Но Рейнольд уже знаком с этой опасностью. Он соответственно перемещается и принимает. Еще раз он отсылает, но от сделанного усилия поскальзывается и растягивается на площадке. Мяч попадает в сетку. Одно мгновение он застревает на тросе сетки и как бы колеблется, куда упасть, затем перелетает на другую сторону, так близко от Жана, что он не может его отразить и проигрывает этот третий мяч.

Рейнольд уже поднялся. Это ничего, с ним ничего не случилось. Толпа выражает свое одобрение Гренье. Она думает, что он не захотел воспользоваться падением противника. Рейнольд стряхивает землю, приставшую к его трусам, и улыбается. Он невредим. А Женевьева?

Что с Женевьевой?

Рейнольд продолжает свою подачу, но делает двойную ошибку и проигрывает этот мяч. Должно быть, падение расстроило его игру.

Жан чувствует, что наступил подходящий момент, и пользуется им.

Это не очень трудно. Достаточно играть, не прилагая большого усилия. Жан уже было проиграл три мяча, но очень скоро сравнивает счет. Он быстро выигрывает игру, но еще до окончания ее знает, что овладел собой.

Но вот в момент, когда он подает — совершенно бессмысленно, как будто бы она могла там находиться,— он ищет на трибуне Женевьеву. Хотя он и знает, что она получила «легкое повреждение», он обеспокоен. Лонлас, должно быть, сейчас массирует ей ногу или руку; Рафаэль перевязывает ее, если она при падении содрала кожу. Однако раз она прекратила игру, следовательно, повредила себе что-то. Достаточно поскользнуться и ранить себе ладонь, чтобы не быть в состоянии держать ракетку.

Ему чудится уже рана, красное пятно хромистой ртути, растекающейся до пальцев. Он видит, как Рафаэль деликатно ухаживает за Женевьевой...

— Подача господина Жана Гренье! — повторяет судья.

Жан спохватывается; он не слышал судью в первый раз.

Недоставало только этого несчастного случая!

«Легкое повреждение». Но сказали ли правду? Да, конечноЛ Играй и не занимайся ничем другим! Ты же видишь, что Рейнольд ждет. Он не пострадал при падении. Этому падению ты обязан выигрышем игры. Но другие игры ожидают тебя впереди в этом сете и еще другие — до окончания встречи.

Да, впереди еще не одна игра. И Рейнольд не намерен их отдавать.

В свою очередь, Рейнольд сознает: надо прекратить уловки, все дело в быстроте. Систематически он старается добиться темпа. Он пользуется каждым случаем, чтобы ускорить игру. От падения у Рейнольда не осталось никаких неприятных последствий. Наоборот. Можно подумать, что потеря игры, в которой он, казалось, вел, но проиграл (возможно, лишь по невезению), подстегнула его. Он устремляется на мячи, делает броски, поспевает везде своевременно. Жан тоже играет замечательно.

Он запрятал глубоко в себе тревогу, порожденную недавним сообщением судьи. Ради самой Женевьевы (в особенности если она пострадала) надо победить Рейнольда, надо уничтожить... уничтожить Рафаэля.

Толпа возбуждена.

Ей редко приходится испытывать такое наслаждение. Есть что-то сверхъестественное, превышающее человеческие силы в том, как оба противника атакуют друг друга, отражают удары, проигрывают, затем снова добиваются преимущества. Вот, казалось бы, неотразимый удар, выполненный Рейнольдом! Но Жан принимает его. С удивительным мастерством ему удается обводящий удар. Однако ракетка Рейнольда тут как тут. Он отбивает низко с лета. В этой игре всегда что-нибудь новое! Возможности никогда не исчерпываются. И замечательная красота тенниса проявляется в те моменты, когда можно подумать, что оба игрока парят в воздухе.

Они полностью проявляют себя. На этот раз никаких дешевых уловок, никаких узких замыслов. Игра, одна лишь игра, в которой так хорошо вырисовывается характер, так хорошо выявляется индивидуальность каждого игрока.

С тех пор, как Жан состоит членом теннис-клуба и принимает участие в провинциальных соревнованиях, с тех пор, как он играет с «большими» игроками, он приобрел немалый опыт. Жан знает, что человек с ракеткой в руке раскрывается, как если бы он обнажил свою душу. Есть щедрые игроки, есть джентльмены, буржуа, скряги, деляги, посредственности, которым иногда удается выиграть, ловкачи; малодушные; сдержанные; плуты; игроки, ищущие всегда самооправдания; игроки, играющие лишь ради выигрыша; гордецы; горемыки; игроки, заранее примирившиеся с проигрышем; слабовольные; идиоты; простаки; игроки, принижающие теннис, обрабатывающие каждый мяч, пытаясь «слямзить» у противника хоть один; великодушные; расточительные; мужланы, попадающие всегда «за» и все же полные восторга от мощности своего удара; злые, приходящие в ярость, настроенные мстительно, и в чьих глазах, когда они проигрывают, загорается жажда убийства; вспыльчивые; демонические; застенчивые и псевдоскромные. Есть среди игроков и безумцы, есть и мудрые. Есть всякого рода люди! Его противник— Рейнольд.

И если Рейнольд еще недавно прибегал к тому, что некоторые ошибочно называют мастерством, но что в действительности является набором незначительных уловок, ударов, позволяющих перевести дух или в случае необходимости дать себе отдых, то теперь перед Жаном — подлинный игрок, без ухищрений и задних мыслей, теннисист, играющий ясно, отчетливо и благородно.

Это-то и придает теннису, который оба противника демонстрируют сегодня, то удивительное качество, проявляющееся в каждом ударе. Это большой, очень большой теннис. Толпа понимает это. Она всегда бессознательно чувствительна к красоте. Что бы ни случилось, она разойдется после игры, все еще полная возбуждения, напоенная тем, что время от времени необходимо человеку, дабы он имел возможность возвыситься над самим собой.

Жан проигрывает вторую игру. Он почти счастлив, ибо Рейнольд превзошел себя, заслужил этот выигрыш. Толпа, хотя в большей своей части и состоит из французов, рукоплещет американцу.

Теперь с каждой секундой спор между противниками становится острее, яростнее. Кажется, что, все еще сохраняя свою удивительную пружинистость, оба противника закалились. Все в их игре— широта и щедрость. Если бы при помощи какого-нибудь аппарата можно было в замедленном темпе наблюдать их мощные удары, их взлеты— игра показалась бы чудом.

Счет в третьем сете 2:1, ведет Жан Гренье.

Ведет, да...

Но Рейнольд тут как тут— и нагоняет его.

Оба противника хотят выиграть этот, вероятно, наиважнейший сет.

В самом деле, ничто никогда окончательно не потеряно. Но не надо дать себя опередить. Достаточно потери одной игры, чтобы сделать победу сомнительной.

Во время передышек Жан производит подсчет игр. Он выиграл двенадцать, в то время как у Рейнольда в активе их всего десять. Разница — ничтожна. Достаточно минутной слабости, достаточно...

Достаточно поддаться тревоге, гнездящейся в глубине души, или разочарованию, подобному тому, которое— он это чувствует— испытывает любимая девушка. Ведь сегодня в присутствии десяти тысяч зрителей ей представлялся случай, наконец, положить на лопатки американку, до сих пор всегда побеждавшую ее. Вот невезенье! Не везет Женевьеве!

А ему?

Везенье ли это, что Женевьева так задета, так расстроена случившимся? Он не находит ответа на этот вопрос и испытывает беспокойство. Бог мой! Почему он так чувствителен, так впечатлителен? Но разве мог бы он стать чемпионом, не будь у него этой повышенной чувствительности?

Да нет же, ничего серьезного с ней не произошло: "Легкое повреждение! Легкое повреждение!.."

Он спохватывается, что на какое-то мгновение в мыслях его образовался как бы черный провал и он отсутствовал в игре. Новым усилием воли еще раз он овладевает собой. К нему возвращается собранность. Все же, когда кончится эта игра и наступит десятиминутный обязательный перерыв между третьим и остальными сетами (четвертым, пятым, если необходимо), он выяснит, что случилось с Женевьевой.

Рейнольд играет замечательно.

Надо играть еще лучше, а это трудно.

Счет игр 2:2.

Это пятая — для каждого из них— игра поворотная. Тот, кто теперь поведет, имеет шанс взять и следующую. Он оторвется тогда от противника, если будет хорошо играть до конца сета, у него есть шанс выиграть и сет.

За Женевьеву и против Рафаэля. Надо выиграть.

— Подача Рейнольда. Счет — "ровно".

Жан отбрасывает от себя все, что отвлекает его мысли от игры. Он трудится прилежно, но в его игре сейчас отсутствует творческая мысль. А игра в теннис, подобно созданию поэмы, рассказа,— это творчество. Всякое же творчество опирается на солидную, незыблемую основу — законы, которые в прошлом открыли, уточнили великие предшественники.