Поль Виалар - Пять сетов

Совсем не так представлял себе Жан разговор с Женевьевой. Он полагал, что они будут одни. Думал, что сумеет найти слова, чтобы признаться ей в своих чувствах, чтобы убедить ее принять решение. Теперь же Рафаэль тут как тут. И не уйдет. У него своя машина, и он предложит Женевьеве отвезти ее потом домой.

— Вам не следовало выходить из дому, друг мой! Ведь вы обещали мне. Думаю, вы отдаёте себе отчет в том, какая ответственность ляжет на ваши плечи завтра?

— Я не нуждаюсь в вашем напоминании! — резко отвечает Жан.

— Боюсь, что, к сожалению, нуждаетесь! Скажите ему сами, Женевьева!

Она хорошо знает, что он привел ее сюда, потому что хотел с ней о чем-то поговорить. Должно быть, она знает даже о чем. Но Рафаэль тут— и удобный момент прошел. Придется отложить до другого дня. На когда?

То же думает и Жан. Но он решает, что это должно, как он поклялся себе, произойти сегодня. Он смутно чувствует, что удачный момент безвозвратно уходит. Рафаэль пропускает мимо ушей его язвительные слова и как ни в чем не бывало продолжает:

— Дорогой мой, избегайте всего, что способно привести вас в нервное состояние. Оставьте этот джин! Он не больно-то способствует вашему удару справа. Я отвезу мадемуазель Перро домой.

— Нет,— цедит Жан сквозь сжатые зубы.

Итак, открытого конфликта, скандала не избежать. Все трое знают это теперь. Рафаэль, чувствуя себя сильным благодаря полуобещанию, которого он добился в тот вечер, думает, что может воспользоваться случаем, чтобы поставить точки над «и». С издевкой и немного фатоватой усмешкой он заявляет:

— Могу ведь я остаться с ней, раз мы — вам-то можно сказать, это еще не официально,— раз мы жених и невеста?

Жан вскакивает. Он не обрушивается на Рафаэля с руганью. Не говорит: «Вы лжете». Не задает он вопросов и Женевьеве, не спрашивает ее: «Это правда? Так ли это в самом деле?» Он только встает. Вся кровь отхлынула у него от лица, и внезапно, без слов, он поворачивается и идет к выходу.

— Жан!— вырывается у нее. Он не оборачивается.

— Жан!— несется ему вслед.

Но он как будто и не слышит. Он уже отворяет дверь на улицу. Тогда она срывается и, бросив Рафаэля, устремляется за Жаном. На тротуаре, среди прохожих, она догоняет его и идет с ним рядом, не отставая:

— Послушайте, Жан!.. Мы еще не обручены, Рафаэль и я... В общем, еще пока нет...

Он не говорит ей о своей любви, не упрашивает ее. Он широко шагает, и ей трудно угнаться за ним.

Есть что-то смешное в том, как для того, чтобы говорить с ним и не отставать, она должна почти бежать. Да и слова излишни. Один его вид: ни кровинки в лице, со сжатыми кулаками — говорит о всем значении происходящего.

— Жан... Клянусь вам, я еще не приняла решения!.. Я не способна так быстро решиться ни на что! Рафаэль, правда, просил меня выйти за него замуж. Но я дам ответ не раньше... не раньше, чем мы возвратимся из Австралии. Три месяца... Впереди три месяца!.. Прошу вас!..

— Вы ведь знаете,— говорит он,— что эти три месяца он-то, во всяком случае, проведет возле вас, тогда как я...

— Но вы тоже!..

— Никакой уверенности в этом нет!

— Вы выиграете этот полуфинал и поедете, чтобы отобрать кубок.

— А если не поеду?

Она умолкает. Ей не хочется брать на себя никаких обязательств. Она не уверена в своих чувствах. Он резко останавливается, круто оборачивается, схватывает ее за плечи. На пороге бара он замечает Рафаэля, вышедшего за ними вслед и пытающегося разглядеть, что происходит. Но он не идет за ними. Впрочем, Жану наплевать на него, как наплевать и на любопытствующих прохожих, которые, проходя мимо них, замедляют шаг, прислушиваются. Что ему!

Никому, даже Рафаэлю, нет дела до драмы, разыгрывающейся между ними. Это касается только их обоих. У Жана нет никаких прав на Женевьеву,— он никогда не признавался ей в любви. Но он убежден, что она «знает», и почти жестоким, яростным взглядом впивается в ее глаза. Взволнованно он произносит:

— Я думал, никто никогда не встанет между нами, не сможет заменить для одного из нас то, чем другой является для него! Прошу вас сделать выбор немедленно! Хочу, чтобы вы дали мне слово: если я проиграю этот полуфинал и не поеду в Австралию, вы откажетесь от поездки!

Взбешенная, она вырывается. В самом деле, он от нее требует слишком многого! В конечном счете, она ведь сама себе хозяйка. По какому праву этот парень, никогда ничего не говоривший ей о своей любви, предъявляет к ней требования, приказывает? Пусть пытает свое счастье, как Рафаэль!

Жан не обманывается. Он знает лишь одно: если она сейчас же не даст слова, он потеряет ее. Знает он и то, что у его команды нет и тридцати шансов из ста побить американцев. А если его команда потерпит поражение, заодно он лишится и Женевьевы. Это так же математически верно, как дважды два — четыре. Да и Рафаэль мужчина. Он на двенадцать лет старше Женевьевы. Такой мальчишка, как он, Жан, даже при всей его моральной чистоте не под стать противнику, который имеет за собой опыт, а главное— будет неотлучно с ней. Если бы Женевьева осознала, что любит его,— Жан не сомневается, что в действительности это так и есть, уж очень много моментов, проведенных в совместной борьбе, подтверждают это!— она бы сказала «да» не споря.

— Нет!— почти кричит она.— Не терплю принуждения! Я поеду в Австралию!..

— Даже если я останусь?

— Что бы ни было!

— Вы хорошо подумали?

Они злы друг на друга. Каждый замыкается в себе, затягивается в броню. Ни один не хочет уступить. Он требует — она не терпит, чтобы он чего-то требовал. Часто люди расходятся из-за меньшего. Он так молод и не понимает, что вот так и расстраивают себе жизнь!

Рафаэль остается в отдалении и не вмешивается. Он ждет. И не в том дело, что он очень уверен в себе, но ему известно многое, чего не знают еще эти дети.

— Если вы не обещаете мне, Женевьева... — почти выкрикивает отчаявшийся юноша.

Но она уже встала на дыбы:

— Что за манера!

— Это ваше последнее слово?

— Другого и не ждите!

Теперь она поворачивается спиной к нему и возвращается к бару, к Рафаэлю, ожидающему ее у входа. В глазах Жана это приобретает значение, которого она не желала придать этой сцене. Он кричит: «Прощайте!» — и стремительно удаляется. Жан долго блуждает, прежде чем возвратиться к Гийому, который с беспокойством уже больше часа поджидает его.

Жан угрюмо отмалчивается. Он тяжело дышит и чувствует боль в мышцах икр. Он хорошо знает, что не следовало так мерить асфальт в обуви без каблуков, как он это сделал со зла. Ну и пусть!

Внезапно он берет себя в руки, справляется со своей слабостью, со своим смятением. Он успокаивается, овладевает собой. Эта нелепая ходьба только изнурила его. Он ложится. Лонлас ждал его три четверти часа и ушел. Жан вызывает его по телефону, умоляет прийти. Необходимо, чтобы массажист размял его мышцы, вернул им упругость. Жан с удовольствием на некоторое время отдается в эти опытные руки, которые разминают все его мышцы, даже на спине и плечах, но не грубо, а только-только чтобы снять усталость, расслабить всего.

Ему хочется спать. И он засыпает. Утром, при пробуждении, мысли его сразу же возвращаются к Женевьеве.

Всей своей волей он сопротивляется этим мыслям. Ставка чересчур значительна — вся его жизнь! Он знает: нельзя допускать ни малейшей слабости.

Надо победить. И он победит.

Теперь у него снова ясная и трезвая голова. Перед ним проблема, решить которую может лишь он сам.

Жан знает: завоевать Кубок — это завоевать Женевьеву.

Наступает пятница. Обстрел через некоторое время откроет он. Он готовится к этому, весь собирается. Хотя это только первый день, но, по всей вероятности, он и решительный. В три часа Жан встретится с Накстером или с Крушем (американцы еще не решили, с кем именно). Жан предпочел бы Круша, которого он дважды бил. С Накстером он встречался лишь однажды, в Уимблдоне. Он, правда, раздавил его. Но тот тогда был нездоров, страдал фурункулезом и был не в форме. Жан спрашивает себя, каким может быть Накстер, когда он в полной форме.

Он заказал такси на два часа. Ему не хочется, чтобы, как это бывает обычно перед важными встречами, Рафаэль заехал за ним на машине. В четверть третьего Жан — на «Ролан Гарросе». Народ толпится и осаждает кассу. Ему дают пройти. И в то время как с удостоверением в руке (сегодня всюду новые распорядители, которые не знают его) он пробирается сквозь узкое горлышко одного из входов, он слышит, кто-то говорит: «Против Гренье играет Накстер».

В раздевалке, отведенной для теннисистов, играющих в этот день, возле «центрального» его поджидает Лонлас. Жан растягивается на столе и в продолжение пяти минут дает себя осторожно массировать.

Накстер! Вот и он. Длиннющий малый в очках. Они подают друг другу руку. У обоих сжимается сердце. Вскоре эта тревога, это беспокойство пройдут у того и другого. Их всецело захватит игра. Жан побьет Накстера! Он хочет этого, убежден в этом.

Он бьет его. Все же понадобилось пять сетов, чтобы справиться с ним. Впрочем, ни одну минуту он не сомневался в окончательном результате. Когда по окончании они обмениваются рукопожатием, Жан опередил американца на девять игр. Хороший разрыв! Он счастлив: очень хорошо сыграл! Теперь очередь за Франкони.

Франкони встречается с Рейнольдом. Эх, если бы Франкони был таким, как три года назад! Правда, играет он хорошо. Но ему недостает — и Жан сразу же чувствует это — чего-то неосязаемого, что утверждает, обеспечивает победу. Франкони нет и тридцати лет, а он выглядит пожилым человеком. Он бережет силы. Моментами он пользуется уловками, ломающими игру. Но это отдает его в руки уверенного в себе противника, полностью владеющего всей гаммой ударов и своей моральной и физической силой. Необходимо все же, чтобы Франкони выиграл!

За время этой партии, которую Жан наблюдает с трибуны игроков, он расходует больше энергии, чем когда его судьба зависела от собственных усилий.

Первый сет выигрывает Рейнольд. Во втором игра становится яростней. Противники цепляются за победу. Все же выигрывает Рейнольд. В третьем — надежда: Рейнольд немного сдает. Можно подумать, он делает это нарочно, чтобы сохранить силы для следующего сета, после перерыва. Третий сет быстро кончается победой Франкони со счетом шесть—два.

Четвертый сет. Франкони нашел себя. Он выигрывает. Толпа вопит от восторга. Счет сетов два—два, и почти верная победа. Если сегодня в активе французов будут эти две встречи, Жан может позволить себе проиграть Рейнольду. Ведь так или иначе Франкони Разгромит Накстера!

Рейнольд в самом деле выдохся, дошел до предела. Сейчас начнется последний сет. Но внезапно разражается ливень. Игра была столь напряженной, увлекательной, что никто не обратил внимания на зловещую черную тучу, подплывшую к стадиону. Зрители спасаются под трибуны, куда вода проникает широкими потоками. Жан идет в комнату отдыха игроков. Его снова поздравляют. Он не хочет подходить к Франкони, когда тот отдыхает. Не надо слов, которые могут сбить с толку. Нужно, чтобы игрока ничто не волновало, чтобы до начала игры никто его не беспокоил. Годде пожимает руку Жану. Он ликует:

— Дело в шляпе! На сей раз кубок за нами, потому что австралийцы в этом году...

— Мы проиграем парную,— отвечает Жан.

— Конечно. Но вы возьмете вашу вторую одиночную! И, быть может, Франкони — свою... Четыре победы против одной... Славный год!.. Заслуженно!..

Дождь не стихает. И теперь уже нет никакой надежды, что он прекратится. Зарядил на весь вечер, на всю ночь. Время идет. Стемнеет, прежде чем можно будет возобновить игру, потому что «центральный» совершенно затоплен.

Дождь на минуту прекращается, и алжирцы, обслуживающие корт, делают все, чтобы дать стечь воде. Напрасно! У задних линий остаются большие лужи. А дождь начинает снова идти. Издалека доносятся раскаты грома.

— Подвезти вас, Гренье?

Гренье с сожалением принимает приглашение Годде. Он не видел Женевьеву. Между тем она на стадионе, так как играла сегодня после обеда. Вот и Рафаэль. Он ничуть не смущен. Удивительный человек! В любых обстоятельствах он не чувствует неловкости.

— Браво, Гренье!

Он с пылом жмет ему руки, не скупится на похвалы по поводу игры Жана с Накстером.

— С победой Франкони...— начинает было Годде. Рафаэль качает головой, делает гримасу:

— Надо было бы кончать сегодня вечером. Но теперь уже решили отложить игру. Встреча закончится завтра до парной. А я знаю Рейнольда... Знаю и Франкони. Первый сразу же расходится, второй же вел сегодня лишь потому, что у Рейнольда было недомогание...