(Англия) Элизабет Чедвик - Ради милости короля

– Да, небогато, – произнес он. – Если бы я видел его вашими глазами, то недоумевал бы, зачем я привез вас сюда. Надо было остаться в Тетфорде.

Ида придвинулась к мужу и коснулась его руки.

– Хорошо, что стены голые, – сказала она. – У меня есть идеи насчет драпировок и фризов. Этот дом похож на нас: готов к новой жизни и способен на многое.

Роджер повернулся к ней и взял за руки. Ида сумела улыбнуться, говоря себе, что это место – вызов и приключение, а не разочарование. И действительно, она испытывала трепет предвкушения при мысли, что пробудит дом к жизни своим мастерством. Она сжала руку мужа и импульсивно поднялась на цыпочки, чтобы поцеловать его.

– Я хочу увидеть остальное, – сказала она. – Как насчет комнат наверху?

Роджер засмеялся и закружил ее, тем самым сведя на нет всю торжественность, с которой они вошли.

– Идемте, – сказал он. – Я покажу. Уверен, они тоже способны на многое.

Ида обнаружила, что спальня хуже, чем зал, поскольку ее стены не подверглись побелке, они потемнели от копоти свечей и масляных ламп. Однако, в отличие от зала, тут было четыре хороших арочных окна, хотя и закрытых ставнями от декабрьского холода. Свет падал только из проема внутренней лестницы, да еще две толстые свечи горели в кованых подсвечниках и мерцал огонь в очаге. Большая кровать могла похвастаться пологом из добротной толстой шерсти, но ее темно-зеленый оттенок напомнил Иде прудовую тину. Сама кровать была сработана аккуратно и застелена чистым бельем приличного качества, хотя покрывало было одного цвета с пологом. У кровати стояло кресло-бочонок, но без подушки, которая должна служить посредником между ягодицами и жестким деревом.

– Это были покои отца, – чуть грустно произнес Роджер. – Летом, когда окна открыты, здесь лучше. Все залито солнцем. Отец распродал предметы роскоши, чтобы заплатить долги… А я был слишком занят другими делами, чтобы думать об убранстве этого места. Но это наш дом, и он заслуживает лучшего.

Ида подошла к кровати и села, проверяя матрасы. Те оказались хорошими – толстыми и плотно набитыми. Она сняла плащ и отложила его в сторону.

– Все просто, – сказала она. – Женская рука вернет ему красоту.

– Но я бы предпочел привести вас в другой.

Ида мгновение разглядывала Роджера, затем встала с кровати и расстегнула его плащ.

– Лучше жить в овчарне с вами, чем во дворце с…

Она умолкла, чтобы не произносить имени Генриха в их спальне, и заменила недостающее слово жадным поцелуем.

– Кровать вполне удобная, – заметила она, когда их губы разомкнулись. – Не желаете испытать ее и узнать, на что способна женская рука?

Ее губы изогнулись в неожиданно лукавой улыбке. Веселье прорвалось сквозь недовольство Роджера и стерло его. Он засмеялся, поймал жену за талию и повалил на толстый матрас.

– О да! – Его пальцы принялись усердно теребить шнурки ее платья. – С превеликим удовольствием.

* * *

Ида открыла глаза и мгновение лежала в полудреме, пытаясь понять, где находится. Ее волосы разметались по подушке, а рука покоилась на обнаженном плече Роджера. Их ноги были переплетены, словно пряди волос в косе. Он глубоко дышал. Она наблюдала, как поднимается и опадает его грудь, а когда окончательно проснулась, села и огляделась. Их одежда была в беспорядке разбросана по постели, и каждый предмет рассказывал свою собственную историю поцелуев, смеха и страсти. Свечи за раздернутым пологом догорели, а дрова в камине превратились в груду мерцающих угольков.

Должно быть, они проспали немало – когда поднимались наверх, еще даже не наступили сумерки. Ида испытала прилив смущения. Она не знала, что за звук ее разбудил, но он напоминал осторожный щелчок дверного замка. Она наклонилась и легонько толкнула Роджера локтем. Он заворчал и резко сел.

– Надеюсь, нас не ждут к ужину, – с досадой сказала она.

– Что? – Роджер выглядел озадаченным, но, когда остатки сна развеялись, хихикнул. – Вот вам и женская рука. – Он игриво дернул прядь ее волос. – Вряд ли кто-то будет шокирован. Это так похоже на новобрачных! Да и кто посмеет порицать то, что мы делаем в своем собственном доме, и разве обзаведение наследниками не является первейшей задачей лорда и его жены?

Ида покраснела:

– И все же я надеюсь, что нас не ждут. – Она попыталась встать с кровати и взвизгнула, когда ее босые пальцы коснулись чего-то мягкого и холодного. Она отдернула ногу и увидела белые крошки на подошве.

– Творог, – опознал Роджер с озадаченным и веселым видом.

Ида глянула за край кровати и тихонько ахнула:

– Нам принесли еду! – Она помертвела от унижения, хотя ее разбирал смех.

Ида наклонилась еще дальше, взяла салфетку с подноса и вытерла ногу. Ее шокировала мысль, что кто-то из домочадцев вошел в комнату без их ведома, поставил у кровати поднос с едой и на цыпочках удалился. Вот что ее разбудило – тихие шаги доброхота. Она вздрогнула, подумав, какими уязвимыми они были, и попыталась припомнить, много ли плоти было открыто взгляду, несмотря на скудное освещение. Разбросанная одежда тоже свидетельствовала об очевидном. Сплетни о распутстве двора и нравах тамошних шлюх расцветут буйным цветом. Станут говорить, что новой хозяйке не терпелось опробовать постель!

Роджер казался вполне спокойным. Его грудь дрожала от смеха, когда он сбросил одеяло и потянулся за рубашкой и плащом.

– Вниз можно уже не спускаться, – сказал он. – Если сейчас так поздно, как подсказывает мой желудок, все давно поели и готовятся ко сну. С тем же успехом можно поужинать в комнате и начать завтра с чистого листа. Ну что нам оставили? Я голоден как волк!

Он обошел кровать и поднял поднос. Кроме творога, в который наступила Ида, на нем нашлась миска светлого масла, немного свежего хлеба, жареные птички и блюдце изюма. У Роджера заурчало в животе.

– Идите сюда, – обратился он к Иде, – вам нужно подкрепить свои силы. Вы наверняка голодны.

Роджер поставил поднос на скамью у камина. Насвистывая, он раздул огонь мехами, нарезал хлеб и принялся поджаривать его на кованых зубцах. Ида накинула плащ и последовала за мужем. Сидя на скамье у камина, она чувствовала, как тепло огня покалывает тело… или это было тепло мгновения – улыбки Роджера, интимности их первого ужина во Фрамлингеме, ужина наедине? Оправившись от смущения, она была готова радоваться жизни. Ида несомненно проголодалась, причем впервые за несколько недель. Переживания из-за потери сына и подготовки к свадьбе лишили ее аппетита, как и сама свадьба, и то, что за ней последовало, – общение с гостями и попытки освоиться в новом положении. Но теперь, когда Роджер протянул ей ломоть поджаренного хлеба, окунув его в растаявшее масло, она вгрызлась в него, смакуя хрустящую корочку, мягкую серединку и сладковато-соленое масло. Она никогда не пробовала ничего вкуснее, о чем и сообщила мужу.

– Я научился этому в походах. Порой солдатам нечего есть, кроме хлеба, к тому же наполовину черствого. Но так даже лошадиный хлеб[21] становится сносным на вкус. Погодите… У вас… – Роджер приподнял ее лицо и вытер большим пальцем каплю масла со щеки. В ответ Ида слизнула масло с его пальца и бросила на мужа томный взгляд, отчего его глаза затуманились.

Роджер хрипло засмеялся и указал на хлеб.

– Ешьте, – велел он, – а не то оба останемся голодными.

Ида скорчила рожицу, но повернулась, чтобы налить вина. Они принялись игриво кормить друг друга, одновременно насыщаясь и соблазняя. Ида лежала на коленях мужа, свернувшись клубочком, и обменивала изюминки на поцелуи, когда их любовную игру прервали.

– Мама? – из-за двери донесся растерянный детский голос. – Мама, где ты?

Ида села и обернулась. Роджер ласкал ее груди с дразнящей неторопливостью и вжимался в расселину между ее ягодиц наполовину затвердевшим естеством. Она запахнула плащ поверх расшнурованной сорочки и подошла к двери, оставив мужа приводить себя в порядок. У порога стоял мальчик немногим старше Уильяма, и при виде его испуганных больших глаз Иду пронзила тоска и жалость.

– Дитя, твоей матери нет здесь, – опустившись на колени, сказала Ида. – Но она наверняка недалеко. Она в доме?

– Я не могу ее найти, – покачал головой малыш и потер глаза кулачками.

Ида сглотнула. Она старалась не думать, как Уильям говорит то же самое о ней… бредет по темному коридору, заблудившийся и одинокий. Что, если никто не утешит его?

– Идем, мама где-то неподалеку. – Она взяла холодную ручку и вышла покричать на лестницу.

Взволнованная Роза Пинсерна бросилась к ним и подхватила ребенка на руки, осыпая поцелуями:

– Роберт! Я же наказывала никуда не уходить! Я же запрещала подниматься сюда.

Малыш уткнулся в шею женщины. Ида смотрела на его ножку, обхватившую бедро Розы, на потертый башмачок, совсем такой же, как лежал в ее украшенной шкатулке.

– Это ваш ребенок?

– Да, миледи. Простите. Я велела малышу оставаться со старшей сестрой, но она так увлеченно играла с друзьями, что не заметила, как он встал с кровати и ушел. – Роза заглянула в комнату. – У вас все хорошо?

– Да, спасибо, – кивнула Ида, зная, что покраснела.

– Я послала наверх еду… Ничего лучше не придумала.

– Благодарю вас, это было очень кстати. – Она боролась с желанием смахнуть крошки с плаща.

– Вы проделали долгий путь, – заметила Роза с легким блеском в глазах, отчего Ида прониклась к ней расположением. – Я должна положить малыша обратно в кровать. Желаю доброй ночи, миледи.

Ида смотрела, как она спускается по лестнице, держа ребенка, словно бесценный груз. Малыш глядел через плечо матери на Иду и робко улыбался, сокрушая все возведенные ею укрепления. Дрожа и едва не плача, она закрыла дверь и вернулась к огню.

Роджер усадил Иду к себе на колени, и она свернулась клубочком, вбирая тепло его тела и жар огня, и, хотя перестала дрожать, осколок льда в сердце не таял.

Винчестер, Рождество 1181 года

– Брак пошел вам на пользу, – заметила Годьерна, когда женщины сидели за шитьем и сплетничали в одной из жилых комнат замка Винчестер. – Ваши щеки порозовели, и я готова поклясться, что вы округлились. Муж потчует вас деликатесами?

Ида улыбнулась, думая о поджаренном хлебе с маслом, и скромно опустила взгляд на шитье. Она украшала узором из бегущих оленей котту, намереваясь подарить ее мужу на Крещение. Три недели после свадьбы промелькнули, как пикирующий сокол. Надо было посетить и другие поместья, кроме Фрамлингема. Пуститься в дальний путь мешала необходимость возвращения в Винчестер, но Роджер свозил Иду в Ярмут и Ипсуич. Наблюдая за суетой в доках последнего, ежась под порывами ледяного ветра родом из Фландрии, прислушиваясь к деловой беседе Роджера с начальником гавани Александром, Ида осознала, что ее муж куда более важная персона, чем можно было судить по его поведению при дворе и по состоянию Фрамлингема. Несмотря на то что существенная доля его наследства находилась в управлении чиновников Генриха, он оставался богатым человеком.

– Ну так что? – окликнула Годьерна, когда Ида промедлила с ответом. – Вам нечего сказать?

Ида сделала еще стежок.

– Возможно, я не знаю, с чего начать, – призналась она. – Но вы правы, брак пошел мне на пользу.

– И он определенно пошел на пользу вашему мужу, – улыбнулась Годьерна. – Я никогда не видела его таким спокойным при дворе. Когда он смотрит на вас, причина перемен очевидна. Могу сказать, что он выглядит очень гордым и удовлетворенным.

Ида покраснела, засмеялась и рассказала Годьерне, как они провели свою первую ночь во Фрамлингеме.

Плечи Годьерны затряслись от смеха.

– Вполне естественно, ведь это ваш медовый месяц. – Она похлопала Иду по колену. – Наслаждайтесь друг другом, пока все свежо и ново.

– Будь моя воля, – поморщилась Ида, – мы бы остались во Фрамлингеме, Ипсуиче или Тетфорде на всю зиму. – Она печально вздохнула. – Мы столь многого не знаем друг о друге, и я боюсь, что у нас так и не найдется времени узнать.

Годьерна снова похлопала Иду по колену, на этот раз с большей серьезностью.

– Вы нашли в себе силы заполучить этого мужчину, – сказала она. – Так воспользуйтесь ими, чтобы завершить остальное.

У дверей комнаты произошло волнение, и привратник под фанфары объявил о прибытии королевы Алиеноры. Ида ахнула. Ее охватили смущение и стыд, и она выбежала бы из комнаты, если бы для этого не пришлось протискиваться мимо самой королевы. Хотя Ида стала любовницей Генриха уже после помещения Алиеноры под стражу, ей все же было крайне неловко. Она никогда не думала, что столкнется с ее величеством лицом к лицу. Вместе с прочими женщинами Ида встала и присела в реверансе. То, что Алиенора находилась при дворе, а не содержалась под домашним арестом в Солсбери, было праздничной уступкой, знаком, что злость Генриха на супругу тает, и свидетельством того, что ее присутствие понадобилось ему по политическим причинам.