(Англия) Элизабет Чедвик - Ради милости короля

– Итак, наследником короля стал Ричард, – задумчиво произнес Роджер. Слуги подали миски с поздними вишнями, темными, как шкура Вавасора. – Куда это приведет, как вы думаете? Он явно отличается от Генриха Молодого, но я знаю его намного хуже, чем вы.

Ричард проводил в Англии так мало времени, что Роджер и вовсе его не знал.

Уильям помедлил с ответом, омывая руки в миске с розовой водой и вытирая их полотенцем, протянутым слугой.

– Ричард ценит прямоту и преданность. Никуда не сворачивайте – и обретете его благосклонность. Он горяч и требует верных и быстрых суждений. Не ждите от него раздумий. Возможно, он вознаградит вас, возможно, нет, но точно загоняет до смерти. Кроме того, он сын своей матери. Имея с ним дело, думайте о королеве, а не о Генрихе и помните, что он стал ее наследником в Аквитании задолго до того, как стал наследным принцем Англии.

Уильям покинул Иду и Роджера на закате, верхом на гнедом мерине, ведя в поводу гнедую со своими пожитками. Глядя, как он выходит со двора и поворачивает к Ладгейту, Роджер задумался, увидит ли еще своих лошадей или самого Уильяма.

Супруги вернулись в дом подавленными. Слова Уильяма заставили Роджера задуматься о собственной жизни. Ему предстояло составить план и перебрать варианты решений. Глубоко погрузившись в размышления, он не заметил молчания Иды и печального, задумчивого выражения ее глаз.

Вестминстер, Рождество 1186 года

Двор обосновался в Вестминстере, чтобы отпраздновать Рождество тридцать второго года правления Генриха. Роджер и Ида присутствовали среди собравшихся. Роджер – на своем официальном посту сенешаля. Впрочем, Генриху было все равно, как перед ним ставят блюдо и что на нем лежит, лишь бы съедобна была пища, – с его точки зрения, она существовала только для того, чтобы поддерживать тело.

Роджеру показалось, что Генрих постарел. Годы, щадившие его столь долго, внезапно навалились всей тяжестью. Теперь он хромал постоянно, а волосы, золотисто-ржавые в ту пору, когда Роджер только вступил в борьбу за свое наследство, стали седыми. Задиристый подбородок оплыл. Любой, кто встретил бы его величество в коридоре, не будучи с ним знаком, издали принял бы его за убогого, измученного заботами слугу, а не за короля Англии. Однако за обветшалым фасадом сохранился прежний дух и интеллект – быстрый, мощный и коварный. Рука все так же крепко держала поводья.

Генрих еще не примирился с гибелью сына Жоффруа на турнире в Париже. Молодой человек упал с коня, был жестоко растоптан и в мучениях умер через несколько часов. Ему наследовали беременная жена и маленькая дочь. В лучших анжуйских традициях причины пребывания Жоффруа в Париже были более чем сомнительны, судя по всему, он разжигал недовольство против отца, а не упражнял свое тело. И вот он умер в двадцать восемь лет, в том же возрасте, что и его брат Генрих Молодой, и тело его упокоилось в великом соборе Парижской Богоматери. Все с нетерпением ожидали, мальчиком или девочкой разрешится его жена.

Генрих изучал блюдо из оленины, которое Роджер поставил перед ним, горячее и ароматное, с кровью внутри. Взяв нож, но остановившись, прежде чем разрезать мясо, Генрих взглянул на Роджера:

– Как поживает ваша супруга? Я почти не видел ее.

– Благополучно, сир, – с холодной учтивостью ответил Роджер.

Он полагал, что чем меньше общаются Ида и Генрих, тем лучше. Жена проводила время в более скромном Уайтхолле, в обществе королевы Алиеноры, которую отпустили из-под домашнего ареста в Солсбери, чтобы она посетила празднества в Вестминстере.

– Говорят, у вас родилась еще одна дочь, – бросил на него вызывающий взгляд Генрих. – Девочки нужны, чтобы заключать брачные союзы, но лучше, если Господь сперва подарит сыновей.

– Господь был к нам милостив, сир, – ответил Роджер, внешне оставаясь беззаботным, хотя внутри его закипала ярость, поднимаясь пузырьками к поверхности.

Гуго недавно исполнилось четыре, и Роджер невероятно гордился сыном – забавным, подвижным и ярким, словно новенький серебряный пенни. Его второй ребенок, Мари, в два с половиной года только-только сменила детские сорочки на настоящие платьица, такие крошечные, что Роджер приходил в умиление, глядя, как они лежат на сундуке, пока девочка спит. Маргарита родилась в августе – в тот же день, когда они услышали новость о сыне Генриха Жоффруа. Ида плакала над новорожденной дочерью, но Роджер не был уверен в причине ее слез. Возможно, она плакала от радости и облегчения после очередных благополучных родов, но ему показалось, что новость задела незажившую рану от потери первенца.

– Я тоже так думал, – ответил Генрих, – но теперь мне кажется, что Господь посылает нам сыновей и дочерей в наказание, а затем отнимает по тем же причинам. – Он разрезал оленину, и кровавый сок вытек на золотое блюдо. – Вы с отцом были в ссоре под конец его дней, милорд Биго. Сожалеете ли об этом?

– Я сожалею, что он умер так, как умер, сир, – тихо ответил Роджер, – и мы не встретились лицом к лицу, но не сожалею, что бросил ему вызов.

Генрих наколол ножом ломоть мяса и мгновение смотрел, как он дрожит, прежде чем поднести его ко рту.

– Я давно наблюдаю за вами, милорд, – произнес он. – Вы ступаете по выбранному пути осторожно и с величайшим терпением. Прекрасные и полезные качества. Я могу пересчитать людей, которым безоговорочно доверяю, по пальцам одной руки…

Король помедлил, и у Роджера засосало под ложечкой. Ну наконец-то. В качестве рождественского подарка Генрих собирается вернуть ему титул и треть доходов с графства. Он получит позволение восстановить Фрамлингем.

Его голос против воли стал хриплым.

– Сир, я всегда стараюсь руководствоваться честью.

Король выглядел наполовину раздраженным, наполовину позабавленным.

– Милорд Биго, я совсем забыл, какую компанию вы водите. – При виде удивленного лица Роджера Генрих взмахнул ладонью. – Уильям Маршал, – пояснил он. – Еще один «человек чести».

Хотя тон короля был язвительным, Роджер воспринял его слова как комплимент. Более того, они подкрепили его надежды. Маршал весной вернулся из Святой земли, и Генрих подарил ему поместье на севере Англии и опеку над юной наследницей Элоизой Кендал. В настоящее время Уильям заботился о своих новых землях и присматривал за подопечной. Лошадей Роджера он потерял, но навестил Роджера и попытался возместить их стоимость. Роджер отказался, объявив их подарком, и Уильям, знаток правил вежливости, учтиво поблагодарил его.

Роджер предполагал, что Маршал может навестить рождественский двор, но этого не случилось. Уильям также смог бы жениться на наследнице Кендала, и Генрих, вероятно, рассчитывает именно на это, но пока разговоров о свадьбе не шло. Тем не менее Роджер рассудил, что если Генрих счел уместным вознаградить Маршала, то может одарить и других.

– Несомненно, сир, – подтвердил он.

Генрих кисло посмотрел на него. Какие мысли кривили его губы в усмешке?

– Я нуждаюсь в здравомыслящих «людях чести».

Внезапно ладони Роджера стали холодными и влажными.

Генрих сощурился, подобно кошке, ухватившей мышку за хвост.

– Я хочу, чтобы вы посетили следующее заседание Вестминстерского суда и разобрали жалобы.

Разочарование было жестоким, но Роджер умудрился этого не показать. Он не доставит Генриху подобного удовольствия. Это привилегия, а не наказание, сказал он себе. Ему доверили задачу, требующую большой рассудительности и ответственности, которая возвысит его. Председательство в королевском суде – знак глубокого уважения, требующий мудрости, беспристрастности и знания законов. Но Роджер ожидал большего. Краешком глаза он уже видел графскую перевязь и мягкое мерцание горностая. Сардонический огонек в глазах Генриха поведал ему, что король прекрасно знает, о чем подумал Биго, и это его забавляет.

– Сир, если вы этого желаете, быть по сему. – Роджер чопорно поклонился.

– Несомненно, желаю, – ответил Генрих. – А после, возможно, мы побеседуем о трети доходов с графства.

* * *

В зале королевы труппа акробатов развлекала женщин и молодежь королевского двора разными проделками и трюками. Один артист щеголял в клетчатом красно-черном наряде и епископской митре поверх парика с желтыми кудряшками. Маленькие дети были очарованы его собачкой с пушистым хвостом: та умела прыгать сквозь обручи, кувыркаться и танцевать на задних лапах.

Ида жадно смотрела на темноволосого мальчика, который пытался решить, под каким кубком один из акробатов спрятал фасолину. Одет он был роскошно, как принц, в котту из темно-красной шерсти и облегающие синие чулки. У него были длинные руки и ноги, нос и брови Генриха, но цвет волос и глаз Иды; в изгибах его щек и линии подбородка тоже чувствовалось что-то от нее. Взгляд мальчика был проницательным, как у отца, и он безошибочно указал на фасолину – по крайней мере два раза. На третий раз выбранный кубок оказался пустым. Как и все прочие кубки. И акробат ликующе выудил фасолину из-за уха малыша. Лицо ее сына стало удивленным, а затем он разразился радостным смехом. Ида тоже засмеялась, хотя жестоко страдала. Карапуз стал чудесным мальчуганом. Она узнала бы своего ребенка из тысячи. Даже с завязанными глазами. Материнский инстинкт подсказал бы ей… Но это чувство не было взаимным. Он больше не знал матери, и другие женщины заняли ее место в его жизни и привязанностях. Ида понимала, что не может ни воссоединиться с ним, ни уехать, потому что тоска окажется невыносима и это будет нечестно по отношению к Уильяму. Если бы только он мог приехать и жить с ней и Роджером, воспитываться со своими единоутробными братом и сестрами… Однако она знала, что этому не бывать. Генрих ни за что не отпустит младшего сына, в особенности после недавней потери старших.

Юная девушка, почти женщина, улыбалась, глядя на проделки акробатов. На ней была легкая накидка, но из-под нее выглядывали косы толщиной с мужское запястье, цвета спелого ячменя. Ее глаза были синими, совсем темными в мерцании свечей. Лорд Иоанн, сын короля, жадно разглядывал ее, а она старательно избегала его взгляда, с уверенностью в себе, которая восхитила Иду. Сама она не обладала таким хладнокровием в молодые годы. Впрочем, Ида не думала, что Иоанн зайдет дальше взглядов. Он впал в немилость, заделав ребенка своей кузине Эмме, дочери графа де Варенна, и старался вести себя примерно, хотя у него не слишком-то получалось.

Акробат взял семь кожаных мячиков ярких цветов и подбросил их в воздух радужным вихрем. Жонглируя мячиками, он умудрился кинуть один Уильяму, который отправил его обратно. Акробат поймал мячик, не уронив других и не запнувшись, и продолжил подобным образом бросать и ловить, скаля зубы в улыбке. На лице Уильяма, напротив, отразилось глубокое раздумье, и Ида прикусила губу от нежности и веселья.

– Вот бы и мне так уметь! – захлопала в ладоши блондинка.

– Несомненно, вы бы научились, если бы зарабатывали этим на жизнь, – ответила Ида. – Иногда мне кажется, что нам, женщинам, приходится жонглировать своими жизнями, словно мячиками, но чем лучше у нас получается, тем меньше замечают другие.

Девушка почтительно улыбнулась в ответ, и Ида внезапно ощутила себя древней старухой, хотя ей было всего двадцать пять лет. Девушка носила два золотых кольца, ни одно из которых не было обручальным.

– Простите, – извинилась Ида. – Я давно не была при дворе и совсем забыла, кто есть кто.

– Я тоже никого не знаю, – покачала головой девушка. Помедлив, она застенчиво добавила: – Я Изабелла де Клер, дочь Ричарда де Клера, лорда Стригуила и Пембрука.

– А! – Ида наконец узнала ее.

Изабелла де Клер – наследница одного из богатейших состояний, находившихся во власти Генриха. Ее земли лежат вдоль границы Англии и Уэльса, кроме того, она наследница Лонгвиля и Орбека в Нормандии и обширной области в Южной Ирландии. Ее отец был прославленным воином, а мать принадлежала к ирландской королевской семье.

Ида назвала свое имя, и девушка отреагировала вежливо, но без особого интереса. Откуда, впрочем, ей знать? Изабелла де Клер была еще ребенком, когда Ида стала любовницей Генриха. Пока что девушка несведуща в коварных придворных сплетнях, незримых, но скользких, словно груда кишок под гладкой кожей живота. И невинной. «Как некогда я», – печально подумала Ида.

Генрих вышел из большого зала с группой избранных придворных и присоединился к женщинам. Ида и Изабелла присели в реверансе. Уголком глаза Ида заметила, как ее сын отвесил идеальный поклон – элегантный, уверенный и такой естественный, что стало ясно: он практиковался, пока не овладел этим искусством в совершенстве. Ее глаза затуманились от гордости.

Роджер был с королем, и Ида поймала его взгляд. Движение его губ и блеск глаз наполнили ее нежностью и страстью. Она вспомнила, как они впервые украдкой обменялись взглядами при дворе… Только теперь подобные взгляды дозволены и их можно довести до естественного завершения.