Джасинда Уайлдер - Раненые

Я должен все исправить. Не могу позволить этому говнососущему Абдулу положить руки на Ранию. Облизываю губы, вдыхаю раскаленный воздух, потираю ноющую раненную мышцу бедра, желая, чтобы все это закончилось, чтобы я все еще держал мягкое сладкое тело Рании обнаженным рядом со своим в серой тьме рассвета.

Не время, придурок.

Показавшись из-за угла, открываю огонь, по горизонтали размахивая стволом и опрометчиво стреляя против всего, чему нас учили. Расстреливая этих ублюдков. Заставляя их посмотреть сюда.

Пуля со свистом крошит каменную стену. Думаю, это привлечет их внимания. Ожидание… ожидание… падаю на колени, разворачиваюсь и стреляю. Брызжет кровь, Абдул вопит, выкрикивает приказы. Нужно убить его к чертям. Умри, жопоголовый.

Крики на арабском, ругательства и оскорбления доносятся до меня, и я понимаю, что последнюю свою мысль выкрикнул.

Осталось трое и Абдул. Они, согнувшись, крадутся сюда и стреляют. В одной руке у Абдула АК, запасной вариант перекинут через плечо той перевязанной руки, на которой не хватает пальцев. Но проклятье, даже при этом он довольно точен. Я отступаю, понимая, что одному против четырех мне не выиграть.

Они прячутся за углом, когда я ныряю в дверной проем, крепко прижимаясь плечом к потрескавшемуся дереву. Сомневаюсь, проглатывая свой страх, затыкая боль, но зубы сжаты так сильно, что начинает болеть челюсть, а по лицу бегут струйки пота вместе с кровью оттуда, куда попали осколки камня от выстрелов.

Глубоко вдыхаю, выхожу из-за угла и стреляю, снова мгновенно прячась. С одним покончено. Они ломятся назад в укрытие. Снова выхожу, веду ответный огонь, выжидаю… мельком вижу тело выглядывающего мужчины, с уродливыми дырами, убираю его и снова скрываюсь.

Новый магазин, последний.

Мое дыхание переходит в хрюканье. Я задыхаюсь. Боль побеждает.

Я, черт возьми, не могу сдаться. Сжимаю зубы и подавляю стон агонии.

Вижу, как из дверного проема с винтовкой наперевес выглядывает Хасан. Он в полуприсяде выходит на улицу, повесив винтовку на плечо, но, не убрав ее в ожидании цели. Я выглядываю, и он видит меня; я указываю на тупик аллеи, где ждут Абдул и последний мужчина. Он кивает. Я поднимаю два пальца и хлопаю по плечу, чтобы указать на ранг, хоть и не уверен, что он поймет. Впервые этот жест использовала Рания. Хасан пожимает плечами и тоже поднимает два пальца. Я притворяюсь, будто отрезаю пальцы, потом сжимаю руку в кулак, и Хасан понимает.

Я крадусь к брату Рании туда, где расширяется аллея, с каждым шагом бормоча ругательства. Мучительная боль пульсирует сквозь мое тело с каждым движением, каждым вдохом, каждым шагом, каждым движением глаз. Сейчас я работаю лишь на упрямстве.

Абдул должен умереть раньше, чем я позволю себе пасть.

Мы вместе врываемся в переулок. Абдул ждет нас, его последний человек стоит рядом, удерживая Ранию в плену. Этот сукин сын обернул одну руку вокруг ее шеи, жадно сжимая грудь Рании, а второй держал пистолет, не прижатый прямо к ее голове, но направленный на нее.

Это противостояние. Хасан направляет винтовку на Абдула, а я встаю на колено, прицелившись во второго.

Напряженная тишина.

Хасан переступает с ноги на ногу, обращая взгляд на удерживающего Ранию мужчину. Этого отвлечения мне хватает.

Выстрел!

Почувствовав, что его хватка ослабла, Рания сразу же вырывается. В центре его лба черная дыра становится красной. Теперь Рания за моей спиной, а Хасан рядом.

Абдул даже не вздрагивает. Его винтовка перемещается между мной и Хасаном, будто он не может решить, кого пристрелить первым.

Настоящая мексиканская дуэль.

Секунды тянутся, как ириски.

Взрывы и выстрелы оглушают наш уличный тупик.

РАНИЯ

Я вижу, как это происходит. Вижу, как палец Абдула напрягается на спусковом крючке. Не знаю, в кого он целится, потому что мы с Хантером и Хасаном сейчас стоим очень близко.

Хасан движется со скоростью нападения змеи. Он прыгает перед Хантером, когда раздаются выстрелы из винтовки, и я вижу, как он дергается, дергается, дергается… Абдул дико стреляет. Я, невредимая, лежу на земле и беспомощно наблюдаю. Хасан теперь тоже на земле, но он истекает кровью в грязи. Опять.

С ножом в руке, Хантер кидается на Абдула. Сверкает черное лезвие, и Абдул кричит. Кричит. Хантер рычит, как дикий бешеный зверь, а лезвие — его коготь. Абдул с бульканьем в горле умирает, но Хантер не останавливается, все бьет и бьет, разрывает его, разрезает, убивает убитого.

Я тяну его прочь, и Хантер почти задевает меня, но вовремя узнает. Выражение его лица резко меняется со злобы, ярости и жажды крови к облегчению, любви. Любви. Этот взгляд говорит о многом.

Такой нежный. До этого он был убийцей, теперь он любовник. Стоит передо мной всего в нескольких сантиметрах и тянется, чтобы прикоснуться, поцеловать.

Что-то во мне тает. Я слышу крики, шум двигателя машины, визг тормозов. Стрельба разносится эхом позади нас, на нее отвечают и ее затыкают американские винтовки. Но я не вижу этого. Только прекрасное лицо Хантера. Его небесно-голубые глаза, устремленные ко мне, поглощают меня так, как человек в пустыне поглощает воду.

Он наклоняется вперед, и я думаю, что он собирается меня поцеловать, поэтому обхватываю его шею и прижимаюсь губами к его губам, но вместо ответного поцелуя его сильный рот слабеет, и вес Хантера давит на меня.

— Хантер? — Сначала я чувствую лишь замешательство. Отстраняюсь и смотрю на него. — Хантер. Скажи что-нибудь. Прошу.

Но он этого не делает. Его глаза закатываются, Хантер падает на меня.

Пытаюсь подхватить его, но Хантер огромен; этого мужчины слишком много для такой хрупкой девушки как я. Он жестко падает, сталкиваясь с землей. Это пробуждает его достаточно, чтобы Хантер посмотрел на меня сквозь полуприкрытые веки.

— Рания? — Его голос слаб. На нем кровь. Слишком много крови. Так много… Его. Абдула. — Пора заканчивать, Рания.

Я качаю головой.

— Нет. Нет. Твои друзья здесь. Они приведут тебя в хорошо. — У меня проблемы с его языком, но я знаю: он слишком ранен, чтобы говорить на моем. — Прошу, не уходи от меня.

Я оборачиваюсь и вижу, как к нам приближаются американцы в форме. Взгляд Хантера скользит мне за спину, и его глаза расширяются.

— Дерек. — Голос Хантера надламывается.

— Ага, мужик, это я. Я здесь. Пора вернуться домой, чувак, — Дерек растягивал слова.

Хантер с мольбой смотрит на меня.

— Идем со мной, Рания. Я заставлю их взять тебя. Я сделаю тебя своей. — Последнее предложение он сказал на ломаном арабском.

— Пойти с тобой? — Он все еще борется, все еще сражается за то, чтобы встать, чтобы двинуться. Я касаюсь его груди, чтобы успокоить. — Я пойду с тобой. Куда угодно, — я нежно целую его. — Я пойду с тобой куда угодно. Я люблю тебя. Я люблю тебя, — повторяю на арабском и английском.

Его глаза расширяются на эти слова, и даже сейчас я чувствую панику из-за того, что он не захочет меня после моего признания в любви.

Но вместо этого он поднимает руку, напрягаясь так, словно она невероятно много весит, и касается моего лица.

— Я люблю тебя.

Он слабеет, и меня оттаскивают от него грубые американские руки в перчатках. Отталкивают. Отвергают. Игнорируют.

Он смотрит на меня, что-то шепчет, умоляет. Они его либо не слышат, либо не слушают. Хантера затаскивают в американскую машину, одну из тех, которые выглядят как переделанный в грузовик танк. Он смотрит на меня в последний раз и теряет сознание.

Я слышу крик и понимаю, что кричу я. Даже мне самой не понять мои слова. Я слышу себя так, словно слушаю незнакомку. «Не забирайте его у меня, прошу, возьмите меня с ним, прошу, я люблю его…», но они не обращают внимание. Хантер ушел, и я одна.

Хасан истекает кровью в грязи, и я слышу, как он задыхается.

Я встаю перед ним на колени.

— Брат. — Не знаю, что еще сказать. Лгать я ему не могу. — Ты спас его. Спас меня.

— Ты… моя сестра, — сил у него хватает только на такое объяснение. Но этого достаточно.

Кладу покрытые его кровью руки ему на грудь и плачу. Да, за него. Но и за себя, и за Хантера. За свое разбитое сердце. Они забрали его, хоть он и любил меня и собирался сделать меня своей. Я хотела быть его.

Быть чьей-то.

Хоть чьей-нибудь.

Хасан умирает тихо, наблюдая за мной, пока его глаз не касается отстраненное выражение смерти, и я знаю: он ушел к Аллаху, если Аллах существует. Я встаю на колени в грязи и крови, склоняясь над холодным телом моего брата — моей последней ниточкой хоть с чем-то — и плачу.

Он был мертв, а потом чудом воскрес, чтобы защитить меня. А теперь он умер вновь. Действительно умер. Я чувствую вонь смерти на нем.

А потом я слышу их у себя за спиной. Злые, раненные, окровавленные мужчины. Иракцы. Я приютила американца.

Они хотят мою кровь за свою.

Они ее получат.

Я просыпаюсь от боли и от внезапного навязчивого желания вспомнить что-то, что я упускаю или забываю.

Бля, я вспоминаю. Острые копья яростной агонии колют меня, мои руки, ноги, грудь, легкие… сердце. Не в физическом смысле, а в эмоциональном. Мою сердцевину.

Там, где живет Рания.

Я выпрямляюсь и сталкиваюсь с чьим-то подбородком, вызывая ругательства.

— Где она? — требую я.

Дерек сидит рядом со мной, сжимая кровоточащий бицепс.

— Кто? Ах, да, и твоя жалкая спасенная задница не стоит благодарностей, ублюдок. Я тоже рад тебя видеть. Да-да, не волнуйся обо мне, я в порядке.

— Где она? — Я осматриваюсь, чувствуя под собой знакомый гул Хамви.

Я вижу, как Дасти за рулем оборачивается, чтоб посмотреть на меня: по его щеке из глубокого пореза на лбу сочится кровь; рана настолько глубокая, что за пораженной оборванной кожей виднеется кость. Чинк тоже тут, с дробовиком наперевес, молча пялится на меня; его лицо искажает гримаса, он грязный, ему больно, но крови я не вижу. Бенни зажимает руку, из которой сочится кровь. И Дерек в замешательстве, а также злится на меня за отсутствие благодарности.

Чертовой благодарности.

— О ком ты, черт возьми, говоришь, Хант? — Дерек раздражен, ему больно.

— Девушка. Светленькая девушка. Рания. Где Рания?

— А, она? — Дерек пренебрежительно машет рукой. — Мы оставили ее позади, братишка. Она просто местная проститутка. Ты на пути домой.

— Разворачивайтесь. — Я в упор смотрю на Дерека, и он видит, насколько я серьезен.

— Что? Ты, бля, чокнутый? — Он наклоняется. — Нет, чувак. Не-а. Это место скоро будет кишеть тряпкоголовыми.

— Не называй их так, Ди. И разворачивайся, черт возьми. Это не просьба.

— Ты едва ли можешь двигаться, — говорит Дерек. — Этого не случится.

Глубоко внутри я нахожу в себе силы и, махнув кулаком, сбиваю его обратно на сиденье. Наклоняюсь и выхватываю пистолет Бенни из кобуры на бедре раньше, чем он может среагировать. Я прижимаю дуло ко лбу Дерека, и Хамви наполняется напряжением.

— Поворачивай. — Слова выходят низкими, хриплыми, смертоносным шепотом. — Клянусь, бля**, Христом, я убью тебя, если ты этого не сделаешь.

Дерек бледнеет.

— Черт, мужик, ладно. Ладно. Разворачивайся, Дасти. Мы возвращаемся.

Никто и слова не говорит, когда Дасти лихо разворачивается и опрометчиво набирает скорость. Парни хватают оружие и щелкают новенькими затворами.

— Она так важна для тебя, дружище? — говорит Дерек, когда я опускаю пистолет.

— Ты даже не представляешь, насколько. — Она одна. Теперь ее брат мертв. Другие местные напугаются и разозлятся. Она станет легкой мишенью.

— А на ничего себе такая, да? — Дерек пытается задобрить меня, поднять мне настроение. — Ты полапал ту задницу, а, Хант?

Я дико рычу на него.

— Захлопни свой чертов рот, Дерек. Ты о ней не имеешь никакого чертова понятия. Ни-ка-ко-го. Поэтому заткнись нах**.

Дерек в замешательстве опускается на спинку. Я никогда так себя не вел.

— Иисус, дружище. Успокойся. Это шутка была. Мы вернемся, братан. Заберем ее. Оставайся в чертовом грузовике.

Я слышу крики на арабском, потом Хаммер останавливается, и парни высаживаются. Кое-как я выхожу вместе с ними, двигаясь на чистейшей панической ярости и инстинкте защитника. В кулаке зажат пистолет. Перед глазами — красная пелена. Толпа собралась полукругом, и сейчас, когда бой, казалось бы, окончен, мужчины в ней не слишком обращают на нас внимание. Я протискиваюсь вперед.