Кажется, Рания подавлена

— Зачем мне все это? У меня никогда этого не было. Немного макияжа, немного одежды. А это… это так много.

Я смеюсь.

— Тебе это не нужно. Но я хочу, чтобы у тебя все это было. Просто мелочи.

— Это больше, чем у меня когда-либо было в жизни. Ты не должен так много денег тратить на меня впустую, Хантер.

Склоняюсь к ней через кабину такси и целую.

— Это не пустая трата, Рания.

— Как скажешь.

Я рычу. Ох уж эта ее фраза-отступление, когда она не соглашается, то ничего не говорит.

— Рания. Серьезно. Спорь со мной иногда. Не принимай просто так все, что я говорю. Я хочу, чтобы ты высказывала не свое мнение и придерживалась его. Если тебе не нравится то, что я говорю, скажи мне об этом. Если тебе кажется, что я неправ, скажи мне об этом.

— Ты мой муж. Мой долг — тебя поддерживать.

— Бред. Ты моя жена, и твой долг — говорить мне, когда я веду себя как упрямый осел. А не просто уходить в себя и принимать все.

Она смотрит в окно и долгое время не отвечает.

— У меня никогда не было такой роскоши, как свобода мнения, — говорит она на арабском. — Мне многому нужно научиться.

— И ты научишься. А я тебе помогу, — отвечаю на арабском. — Я хочу, чтобы ты стала той, кем захочешь стать. Кто она, Рания? Чего она хочет? Что ей нравится? О чем она мечтает?

Такси останавливается и выпускает нас, я несу сумки в кондоминиум. Рания пересекает комнату, чтобы встать у окна, скрестив на груди руки.

— Я не знаю ответов на эти вопросы. Эти вопросы для тех, кто живет, а не просто выживает. Я не знаю, как жить. Как быть… личностью.

Встаю за ней и обнимаю за талию.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду, когда говоришь «как быть личностью». Ты личность.

Она качает головой, и ее волосы щекочут мне нос.

— Нет. Ну, может, сейчас я становлюсь ею. Но раньше я была лишь шлюхой. А шлюха — это вещь. Как холодильник или корова, которую используют ради молока. Меня использовали. У шлюхи нет мечтаний или желаний на будущее. Есть только следующий клиент.

— Теперь ты не такая. Ты личность. Замечательная личность.

Она поворачивается в моих руках, чтобы взглянуть на меня.

— Ты думаешь, что я замечательная?

Я улыбаюсь и целую ее.

— Да.

Она кладет голову мне на грудь.

— Тогда так и есть. Я твоя замечательная личность.

В первую ночь мы так устали после перелета, что могли лишь завалиться спать, лежа совсем рядом, но не касаясь друг друга. Надеюсь, сегодняшняя ночь будет другой.

А потом я понимаю, что ее жизнь полностью поменялась, смысл ее существования исчез, и Рания столкнулась с задачей переоткрытия себя в новой стране с мужем, которого знает едва ли месяц.

Может, мне просто следует дать ей немного пространства. Позволить ей подстроиться самой, а не толкать ее во все с головой.

Мне было так чертовски плохо, но опять же… я не могу ее торопить.

Когда мы заканчиваем с ужином, я показываю ей душ. Заказал пиццу, и Рания была в восторге от нее, но съела немного, что, наверно, было разумно. Большую часть съел я. Больше всего во всех этих пустынях я скучаю по пицце.

Она на автомате раздевается, шагает через открытые двери душевой, одной рукой прикрыв грудь, а вторую подставив под капли, чтобы проверить температуру. Ее душ в Ираке почти всегда был холодным. Она регулирует воду на горячую, обжигающе-горячую. Я ничего не могу поделать, просто наблюдаю за ней: ее длинные ноги мелькают в потоке воды, влажная кожа сияет, манит, опьяняет. Ее длинные светлые волосы мокрыми прядями ложатся на спину, свисая между лопатками.

Я так сильно хочу раздеться и шагнуть в душ с ней.

Вижу, как она наблюдает за мной краем глаза. Интересно, ждет ли она, что я присоединюсь к ней? Хочет ли она этого?

Я боюсь слишком сильно надавить на нее. Или дать ей понять, что я только этого и жду. Хочу, чтобы она возжелала меня по своим правилам, в свой срок. Своим способом. На это уйдет некоторое время. Возможно, под конец я взорвусь, но другого выхода я не вижу.

Отворачиваюсь, но прежде вижу вспышку чего-то вроде разочарования в ее глазах, но она меня не окликает. Раздеваюсь до боксеров, ложусь на кровать и жду. Рания выходит в полотенце и останавливается, увидев меня на кровати. Ее глаза расширяются.

Горло пересохло, сердце стучит. Я могу почувствовать, как твердею.

Смотрю, как капли воды стекают по ее шее, исчезая между грудей под полотенцем.

Мы оба глубоко дышим, никто ничего не говорит. Я клянусь себе всегда позволять ей сделать первый шаг, всегда ждать ее.

Рания испытывает мой контроль. Влажная, чистая и сексуальная, как ад, и я хочу переползти кровать, сорвать с нее полотенце и поцеловать каждый сантиметр ее гибкого пышного тела.

Не могу себе этого позволить. Мне приходится сжать простынь в кулаках, чтобы остановиться.


РАНИЯ


Он ничего не делает, просто наблюдает за мной. Знаю его достаточно хорошо, чтобы увидеть бушующее в его глазах желание. Его мужественность отвердела, а руки сжимают простыню. Но он не делает ничего.

Он меня не хочет? Я чистая, душ был прекрасным. Таким горячим. Горячая вода не кончалась, напитывая меня, согревая меня. Очищая меня. Чувствую себя чище, чем когда-либо. Но он не двигается. Только смотрит. Не знаю, чего он ждет.

Я хочу его. Хочу почувствовать, как его руки окружают и держат меня. Все еще нервничаю из-за идеи реального секса с ним, но в то же время хочу этого, даже если желание само по себе кажется странным, чужим чувством.

Все в моей жизни сейчас странное и чужое. Я в огромном, постоянно загруженном богатом месте. Хантер купил мне так много всего, больше, чем мне нужно было. Я знала о существовании не всех вещей, что он мне купил. Не знаю, как пользоваться косметикой. И все это для моих волос, эти шесть видов шампуней. Одежды хватит, чтобы я ходила в ней месяц и ничего не надевала дважды. Количество потраченных денег — цифра, которую я увидела на компьютере в магазине — была больше, чем я могла понять, а Хантер, передавая карточку, и глазом не моргнул.

Но сейчас это не имеет значения. Сердце стучит, словно барабан, в моей груди. Мне хочется отпустить полотенце и попросить Хантера показать мне, как его любить.

Руки дрожат, когда сжимаю полотенце над грудью. Бедра тоже дрожат, и вспоминаю, как я тряслась и стонала, когда он касался меня там, целовал меня, был между ними. Я хочу, чтобы он снова это сделал. Хочу молить его: «пожалуйста, коснись меня, поцелуй меня, прошу». Когда Хантер касается и целует меня, я не так напугана. Могу забыть ужасающую тьму, которой была моя жизнь… мое существование.

Мне нужно это. Нужно. Нужно то забвение, которое существует только в его руках.

Язык примерзает к нёбу, слова застревают в горле. Не могу говорить. Пытаюсь, шевелю губами, но не издаю ни звука. Я могу попросить его дать то, что мне нужно, лишь своими действиями.

Заставляю свои ноги двигаться и внезапно оказываюсь рядом с ним. Хантер стоит слева от кровати, на нем лишь пара свободного черно-красного нижнего белья, похожего на шорты, но… не шорты. Кажется, он назвал их боксики. Я вижу, как его твердое мужество натягивает ткань, и между материалом и его кожей образуется щель, через которую я могу видеть его.

Грудь поднимается и опадает из-за коротких хриплых вдохов, и из-за этого полотенце то напрягается, то ослабляется. Я не испугаюсь, если он увидит меня обнаженной; он уже видел раньше. Я боюсь по-настоящему сдаться своей похоти, потому что тогда я буду абсолютно в нем нуждаться. Умение сопротивляться тому, как сильно я хочу почувствовать его и прикоснуться к нему, — последний оплот моей независимости. Это мелочно и глупо. Я хочу его, и он мой муж, поэтому разделить то, что мы оба так сильно хотим, — естественно. Но он нужен мне.

Я никогда ни в чем не нуждалась, кроме денег на еду и места для ночлега.

И сейчас я нуждаюсь в этом мужчине.

— Ты нужен мне, — шепчу я на арабском. — Поэтому я боюсь.

Хантер не отвечает. Он садится, свесив длинные худые ноги с края кровати, и зажимает своими коленями мои. Кладет руки на мои бедра прямо туда, где заканчивается полотенце.

— Ты мне тоже нужна, — говорит он на арабском. — И поэтому я боюсь.

Понимание того, что его страхи похожи на мои, успокаивает меня, разрушая паралитическое оцепенение.

И теперь я могу улыбнуться ему искренней улыбкой. Не пытаюсь быть соблазнительной, потому что знаю: он хочет меня. Хантер обхватывает руками мои бедра и притягивает меня ближе. Опускаю взгляд на его нежные, полные любви голубые глаза и нахожу в себе силы освободить конец полотенца. Расширив глаза, Хантер облизывает губы. Его руки напрягаются на моих бедрах.

Думаю, он слышит мое сердцебиение, настолько сильное, что дрожат ребра.

Сделано. Полотенце падает на пол, и я стою перед ним обнаженной. Теперь пути назад нет. Я могла бы задохнуться, но нет. Продолжаю дышать, заставляя себя делать глубокие медленные вдохи, опускаю подбородок и смотрю на него.

Его подбородок легко касается моего пупка. Хантер смотрит на меня сквозь ложбинку между грудей.

— Скажи мне, что ты хочешь, Рания. Скажи, чтобы я смог дать тебе это.

Я лишь качаю головой.

— Я не… не знаю.

— Нет, знаешь.

Он прав. Знаю. Я запутываюсь пальцами в его волосах и притягиваю его прекрасное точеное лицо к себе, к своему животу. Немного отстраняюсь, и его лицо спускается ниже. Хантер немного поворачивается и с ухмылкой смотрит на меня.

— Скажи, Рания. Я знаю, чего ты хочешь, но я хочу это услышать.

— Зачем? Я стесняюсь. Я не могу это сказать.

— Нет, можешь, — говорит он мягко и уверенно.

Его влажные горячие губы касаются кожи сжавшегося от нужды живота. Я мокрая, горящая и дрожащая там, между ног. Теперь я знаю, как ощущаются его губы и язык, когда они прижаты там, двигаются там, и, о, Аллах и святой пророк его Мухаммед, я так сильно этого хочу. Чувствую вспышку вины за эту молитву, но теперь мне все равно. Кощунство это или нет, в Аллаха я больше не верю. Он меня не спас. Это сделал Хантер Ли.

И я хочу, чтобы рот Хантера оказался на моем интимном месте.

— Я хочу, чтобы ты поцеловал меня… там, внизу, — шепчу эти слова настолько тихо, мягко и с сомнением, что сама едва себя слышу.

Хантер слышит. Его губы касаются моего бедра, язык щекочет кожу и оставляет за собой жар. Потом он поднимается выше к складке кожи, где бедра переходят в таз. Я расставляю ноги немного шире. Хантер оставляет дорожку поцелуев ниже, его руки обхватывают меня за талию так, что большие ладони накрывают ягодицы. Он прижимает меня ближе, и я задыхаюсь, когда его язык накрывает мой вход.

— О, Боже, — говорит он. — Ты чертовски хороша на вкус.

Я яростно краснею из-за его слов, но не могу высказать свое смущение. Спина выгибается, голова откидывается. Хантер не дает мне немедленного удовлетворения, он растягивает его. Ах, какое мучительное наслаждение дарит мне его игра, как его язык врывается в меня, всасывает мои соки, щелкает по маленькому чувствительному комочку нервов.

Одна его сильная рука все еще сжимает мою ягодицу, а вторая ласкает мое бедро рядом с его лицом, а потом я снова задыхаюсь, потому что его пальцы слегка входят в меня, двигаясь по мягким влажным складочкам и дальше, изгибаясь, чтобы задеть чувствительную точку внутри.

Ноги отказываются удерживать мой вес, но руки Хантера подхватывают меня под ягодицы, и я сжимаю его волосы так сильно, что это должно причинять боль, но он не возражает.

Во мне разгорается огонь, сосредотачиваясь в горячей влажной сердцевине. О, как хорошо. Это небеса. Пальцы Хантера двигаются внутри меня, язык скользит по клитору, а потом он прижимается ко мне губами и всасывает его. Я не могу прекратить стонать. Даже не пытаюсь. Мне плевать, кто меня слышит. Ноги подводят меня, но я нахожу в себе силы и поднимаюсь. Хантер находит ритм: лижет меня, целует и проникает пальцами.

Я вновь нахожусь на краю пропасти и на этот раз охотно падаю. Буря настигает меня, накрывая дрожью экстаза.

На пике моего удовольствия Хантер отстраняется, и я смотрю на него вниз в панике.

— Пожалуйста, не останавливайся, — умоляю я, но меня это не заботит. — Прошу, не останавливайся. Не сейчас.