На Атрета нахлынули воспоминания. Когда Хадасса пришла к нему и сказала, что ребенок, которого родила Юлия, — его, Атрет ответил, что ему все равно. Как он мог быть уверен в этом? Несмотря на заверения Хадассы, Атрет не мог забыть измену Юлии и от гнева вряд ли был способен здраво мыслить. Он тогда сказал Хадассе, что даже если Юлия придет сама и положит ребенка к его ногам, он уйдет и ни разу не оглянется. Ему никогда не забыть тех страданий, которые он причинил Хадассе этими словами и которые прочел у нее на лице… Не забыть и того, как он пожалел о своих словах, когда она уходила. Но ведь он Атрет! Он не мог попросить ее вернуться обратно.

Разве мог он ожидать, что Юлия окажется совершенно бесчувственной к собственному ребенку? Ни одна германская женщина никогда даже мысли подобной не допустит. Ни одна германская женщина. На такое оказалась способна только цивилизованная римлянка.

Если бы не вмешательство Хадассы, его сын был бы сейчас мертв.

Мысли Атрета снова вернулись к настоящему, к человеку, который терпеливо стоял перед ним.

— Этот ребенок мой. Что я сказал или чего не сказал, теперь уже значения не имеет. Хадасса направила меня сюда, и я заберу своего сына.

Иоанн кивнул.

— Я пошлю за Рицпой и поговорю с ней. Скажи мне, где ты живешь, и я пришлю к тебе твоего сына.

— Скажи мне, где она, и я все сделаю сам.

Иоанн нахмурился.

— Атрет, это будет очень трудно. Рицпа любит этого ребенка как своего собственного. Ей нелегко будет просто так расстаться с ним.

— Тогда тем более мне нужно идти туда. Будет неразумно, если я позволю тебе предупредить эту женщину о моих намерениях, чтобы у нее было достаточно времени покинуть город.

— Ни я, ни Рицпа не собираемся прятать от тебя твоего сына.

— Это все только слова, а я тебя совершенно не знаю. Ты такой же ненормальный, как и они все, — с этими словами Атрет кивнул в сторону остальных собравшихся. — У меня нет никаких причин тебе доверять. — Усмехнувшись, он добавил: — А уж женщинам тем более.

— Ты же доверился Хадассе.

Лицо Атрета потемнело.

Иоанн какое–то время внимательно вглядывался в него, а потом рассказал, как разыскать Рицпу.

— Я буду молиться о том, чтобы в твоем сердце пробудились сострадание и милость, которые Бог оказал тебе, пощадив твоего сына. Рицпа — это женщина настоящей веры.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Она испытала много горя в собственной жизни.

— Это уже не мое дело.

— И все же я прошу тебя не винить ее в том, что произошло.

— Вся вина лежит на матери моего сына. Я ни в чем не виню ни Хадассу, ни тебя, ни эту вдову, — сказал Атрет, несколько смягчившись, потому что ему наконец удалось узнать то, ради чего он сюда пришел. — Кроме того, — добавил он, — я нисколько не сомневаюсь, что этой твоей вдове станет гораздо лучше, когда она получит щедрое вознаграждение за все свои страдания. — Он не обратил никакого внимания на то, как поморщился Иоанн при этих словах. Обернувшись, Атрет увидел, что толпа притихла. — Чего они все ждут?

— Просто они думали, что ты пришел креститься.

Презрительно смеясь, Атрет пошел вверх по склону холма, больше не оглядываясь на тех, кто собрался у реки.

* * *

Атрет вернулся на свою виллу по окружной дороге. Было бы безопаснее войти в город после наступления темноты, кроме того, имелись и другие вопросы, о которых он в спешке не подумал.

— Лагос! — его зычный голос отдавался эхом по мраморной лестнице. — Лагос!

По верхнему коридору к нему уже спешил слуга.

— Да, мой господин!

— Пойдешь на рынок рабов и купишь мне кормилицу.

Лагос стал поспешно спускаться вниз.

— Э-э… кормилицу, мой господин?

— Только обязательно смотри, чтобы она была из Германии, — Атрет направился через внутренний двор в бани.

Потрясенный, Лагос последовал за ним. У него уже было несколько хозяев, но этот оказался самым непредсказуемым. Лагос считался самым везучим среди рабов — ведь он теперь прислуживал самому Атрету, самому знаменитому гладиатору всей Римской империи, но кто бы мог предположить, что этот бывший гладиатор окажется едва ли не на грани сумасшествия. В первую же неделю проживания на своей новой вилле Атрет разломал в щепки всю мебель, сжег свою спальню, а потом исчез. По прошествии месяца Сила и Аппель, два гладиатора, которых Атрет выкупил у Серта и сделал своими охранниками, отправились на его поиски.

— Он живет в горах, в пещере, — сообщил Сила, когда они вернулись.

— Так нужно его вернуть!

— Рискуя быть убитым? Нет уж! Иди ты, старик. Только не я. Мне еще моя жизнь дорога.

— Он умрет от голода.

— Он питается мясом диких животных, на которых охотится со своей ужасной германской фрамеей, — сказал Аппель. — Опять стал варваром.

— И что же нам теперь, сидеть сложа руки? — спросила Сатурнина. Этой рабыне было не по себе при мысли о том, что ее хозяин возвращается к варварству и становится похожим на дикого зверя.

— А что ты предлагаешь, моя милая? Пойди к нему в пещеру, может, у него настроение поднимется. Но уверяю, что со мной тебе будет куда лучше, — шутливо сказал Сила, потрепав рабыню по щеке. Она с раздражением оттолкнула его, и он засмеялся. — А ты ведь в душе радовалась, когда госпожа Юлия отвергла хозяина. Если он все же возьмется за ум и вернется, ты будешь встречать его у дверей с распростертыми объятиями.

Пока Сила и Аппель слонялись по дому, пили и вспоминали былые поединки на арене, Лагос поддерживал в доме порядок. Дом принял подобающий вид, и все в нем было готово к возвращению хозяина.

И Атрет вернулся, никого заранее не предупредив. Его не было на вилле пять месяцев, но в один прекрасный день он вернулся, сорвал с себя шкуры, которые носил в горах, вымылся, побрился и облачился в тунику. Потом он послал одного из своих слуг за Сертом, и когда распорядитель зрелищ прибыл, они на короткое время уединились для конфиденциального разговора. На следующий день к Атрету пришел гонец с вестью о том, что та женщина, которую он ищет, находится в темнице. Как только стемнело, Атрет снова куда–то ушел.

И вот теперь он пришел и послал Лагоса за кормилицей. И не какой–нибудь, а германской, как будто они растут здесь, как гроздья винограда! В доме не было ни одного ребенка, но Лагос даже не хотел думать о том, что задумал его хозяин. У него была только одна забота: выжить.

Успокоившись и набравшись смелости, Лагос открыл рот, чтобы сказать хозяину нечто неизбежное:

— Боюсь, что это невозможно, мой господин.

— Заплати любую цену, которую только запросят. Я с расходами не посчитаюсь, — сказал Атрет, снимая пояс.

— Да дело здесь не в деньгах, мой господин. Спрос на германцев огромный, особенно на блондинов, а поставляют их на рынок нерегулярно… — Когда Атрет окинул раба сардоническим взглядом, Лагос побледнел. Уж если кто и знал об этом, то, безусловно, Атрет. Лагос подумал, известно ли Атрету о том, что в городе воздвигнута статуя Марса, чья схожесть со знаменитым гладиатором, который сейчас стоял и мрачно смотрел на своего раба, была просто поразительной. Возле арены до сих пор продавали статуэтки, изображающие Атрета. Совсем недавно Лагос видел на рынке миниатюрные статуэтки Аполлона, очень похожего на Атрета, хотя фигура этого Аполлона была настолько совершенной, что выглядела просто неестественной.

— Прости, мой господин, но германской кормилицы на рынке я могу и не найти.

— Ты грек. Греки всегда находчивы. Найди! Я не требую, чтобы она была обязательно блондинкой, но она должна быть обязательно здоровой. — Сняв тунику, Атрет обнажил тело, которому были готовы поклоняться бесчисленные аморате. И чтобы к завтрашнему утру она уже была здесь — Он шагнул к краю бассейна.

— Да, мой господин, — хмуро произнес Лагос, решив, что лучше уж действовать как можно быстрее, а не тратить время, тщетно пытаясь образумить сумасшедшего варвара. Если Лагос не исполнит его волю, Атрет просто съест его с потрохами, как какой–нибудь деликатес, которые подают на праздник в честь бога Прометея.

Атрет окунулся в бассейн, и прохладная вода остудила его разгоряченные мысли. Вынырнув, он стряхнул воду с волос. Сегодня вечером он пойдет в город. Один. Если он возьмет с собой Силу и Аппеля, это привлечет внимание. К тому же даже два умелых охранника ничего не смогут сделать против толпы. Так что будет лучше, если он отправится сам. Оденется как можно неприметнее и наденет что–нибудь на голову, чтобы закрыть волосы. Тогда у него не должно возникнуть проблем.

Вымывшись и одевшись, Атрет пошел в дом. Не находя себе покоя, он стал бесцельно бродить по комнатам, пока не остановился в самой большой, на втором этаже. Он не был здесь с тех самых пор, как предал ее огню около пяти месяцев назад. Оглядевшись, он увидел, что слуги немало поработали здесь, убрав уничтоженную мебель, шпалеры и изуродованные коринфские вазы. И хотя они старательно отчистили мрамор, следы его гнева и разрушений все же остались. Он приобрел эту виллу для Юлии, намереваясь привести ее сюда как свою жену. Он прекрасно знал, как Юлия упивалась роскошью, помнил, как гордился, когда обставил здесь все самыми дорогими вещами. Это была бы их комната.

Но Юлия вышла замуж за кого–то другого.

Он по–прежнему слышал ложь и надуманные оправдания, которыми Юлия встретила его, когда он пришел к ней спустя несколько месяцев, после того как стал свободным. Она сказала, что ее муж — гомосексуалист, у которого есть любовник и который не проявляет к ней никакого интереса. Она сказала, что вышла за него только для того, чтобы обеспечить себе финансовую независимость и свободу.

Лживая ведьма!

Атрету с самого начала нужно было понять, кто она такая. Разве не она пришла в храм Артемиды, облачившись в наряд храмовой проститутки, чтобы привлечь его внимание? Разве не она подкупала Серта, чтобы вытаскивать Атрета из лудуса всякий раз, когда только ей захочется? И всякий раз, когда это не мешало ему тренироваться, он получал такую возможность. И он, как последний глупец, спешил к ней, достаточно ей было поманить его пальчиком. Ослепленный ее красотой, поглощенный ее страстью, он шел — и она поглотила его.

Какой глупец!

Когда Юлия Валериан оказывалась в его объятиях, от его гордости и самоуважения не оставалось и следа. Как ему теперь было стыдно за все это! В течение всех месяцев этого романа он каждый раз возвращался в камеру лудуса подавленный, не находя себе покоя и не желая смотреть правде в глаза. Уже тогда он знал, кто она такая. И все равно позволял ей играть им, поскольку он был всего лишь пленник, оторванный от своей любимой Германии. Мягкие и шелковые руки Юлии, обвивавшие его, оказались сильнее самых крепких цепей, которые когда–либо сковывали Атрета.

Когда он виделся с ней в последний раз, она клялась, что любит его. Любовь! Что она вообще знала о любви — и о нем, — если считала, что ее брак с кем–то другим ничего не изменит? Она была уверена, что Атрет по–прежнему будет с радостью приходить к ней всякий раз, когда только ей это будет угодно.

О боги, теперь он знал, что может мыться годами, но так и не отмоет пятна, которое осталось на нем из–за Юлии! И сейчас, оглядывая пустую и заброшенную комнату, Атрет поклялся, что ни одна женщина в мире никогда не будет иметь над ним такой власти!

Когда зашло солнце, Атрет оделся, засунул кинжал за пояс и отправился в Ефес. Он шел на северо–запад, по склонам холмов, по известной ему тропе. Поначалу ему встречались отдельные дома, но по мере приближения к городу они стали встречаться все чаще.

По направлению к городу по главной дороге шли телеги, нагруженные самым разным добром. Атрет шел, никем не замеченный, в тени одной из них, стремясь раствориться в толпе.

Возница заметил его.

— Эй, ты! Отойди от повозки!

Атрет ответил ему грубым жестом руки.

— Ты что, слов не понимаешь?! — закричал ему возница, приподнимаясь с места. Атрет презрительно усмехнулся, но ничего не ответил. Его акцент тут же выдал бы его — в этой части империи германца увидишь не часто. Он отошел от повозки и пошел рядом с римскими стражниками. Один из них посмотрел на него, и их взгляды на какую–то секунду встретились. Атрет увидел во взгляде римлянина искру интереса и опустил голову, чтобы тот не смог как следует разглядеть его лица. Стражник заговорил с другим воином, и Атрет постарался смешаться с толпой путников, после чего быстро свернул в первую попавшуюся улицу. Он переждал в темноте, пока не убедился, что стражник никого за ним не послал.