Я заставила Рокси лечь. Во мне поднялась волна нежности и жалости.

Укладываясь в постель, она схватила мою руку и заговорила свистящим шепотом:

— Ах, если бы я была такая же холодная и черствая, как ты, Изабелла. У тебя всегда выходит как ты захочешь. Может быть, когда-нибудь тебе тоже придется страдать, но я сомневаюсь. Знаешь, раньше я думала, что ненавижу тебя, а теперь поняла — нет… Но… — Веки у нее дрогнули, опустились, и она погрузилась в тяжелый сон.

Я была поражена ее словами, но особого удивления они у меня не вызвали. Интересно другое: сказаны они под влиянием момента или выдают сокровенные, подсознательные движения души?

Естественно, я не могла оставить Рокси одну. Печально, что наши сделали это. Я сидела в полумраке на диване, сгорая от желания увидеть Эдгара.

Через несколько минут раздался звонок по домофону.

— Это я, Эймс, — сказал голос.

Я нажала кнопку и открыла входную дверь.

— Как она? — спросил Эймс, входя. Его обычно ухмыляющееся лицо выражало сейчас привязанность и заботу. Я оценила то хорошее, что было в этом человеке. Как в зеркале, отражающем каждую мелочь, я словно увидела его добрые поступки, умение готовить, его хорошее отношение к собаке, заслуженную известность филантропа.

— Я говорил с ней всего полчаса назад, она сказала, что она одна. Как они могли оставить ее в таком состоянии?

— Она, наверное, заставила их уехать. Спорить с ней бесполезно.

— Я приехал, чтобы побыть с ней. Я остаюсь.

— Ты правда останешься, Эймс? — Ограниченность моих суждений о людях с каждым днем становилась все очевиднее. — Мне очень хочется побыть с матерью и Сюзанной. Ты слышал, что с ними случилось?

Пока я с двумя пересадками добиралась на метро до улицы Ваграма, у меня было время подумать над словами Рокси о том, что она раньше ненавидела меня. Впрочем, я не приняла их всерьез и скоро выбросила из головы.

В просторной, построенной еще во времена Хаусмана квартире Сюзанны с мужественной улыбкой на заплаканном лице сидела она сама и вокруг нее Фредерик, Антуан с Труди, Шарлотта с Бобом, мой отец и Марджив, Роджер и Джейн. Были также какой-то мужчина, которого мне не представили, видимо из полиции, доктор месье такой-то, Роксин адвокат мэтр Бертрам и разговаривавший с ним господин, наверное, адвокат Персанов. И Эдгар. Я заметила, как отец незаметно наблюдает за ним, когда тот нагнулся к сестре, что-то ей говоря. Присутствующие не проявляли подавленности, царила атмосфера стойкости и решимости. Женни была в другой комнате в постели. Джейн рекомендовала снотворное для Сюзанны, Антуан пытался дозвониться до месье Персана, находящегося где-то в Польше, Поль-Луи и Мари-Одиль сидели на диванных подушках на полу. Когда я вошла, Эдгар обернулся и кивнул мне как хорошей знакомой — или мне показалось?

Потом я вышла в кухню приготовить чай. Он тоже пришел.

— Я уезжаю в воскресенье, — сказал он негромко. — Жалко оставлять сестру в такое тяжелое время. Жалко оставлять тебя.

— Рокси не виновата, — сказала я. — Она любила его.

— С точки зрения Роксаны, это своевременная смерть, — говорил он, не спуская с меня глаз. — Вместо позорного знака разведенной жены — венец вдовы. Имущество беспрепятственно наследуется ее детьми. Ровные, без сучка и задоринки отношения со свекровью и так далее. Бедная Сюзанна! Тяжело пережить своего сына. Самое тяжелое, что можно вообразить.

Они считают, что Рокси виновата, думала я. Считают, что, если бы она была более внимательной женой и хозяйкой, если бы давала ему сахар-рафинад, а не сахарный песок и следила бы за своими ногтями, он не ушел бы к Магде.

— Я никогда не считал crime passionnel специфически американской формой преступления. Но вот этот Тельман. Американцы чаще пишут об ограблениях и наркотиках.

— Как я буду без тебя?! — воскликнула я. — Ты будешь встречаться со мной, когда вернешься?

Эдгар не имел возможности ответить: в кухню вошел Антуан.

Усталая, разбитая, я пережидала вместе с другими все эти долгие ночные часы, пока не настанет утро и необходимость заняться неотложными делами не оттеснит на второй план скорбные мысли. Мы знали, что случилось с Магдой; отсюда вытекало, что Шарля-Анри убил Тельман. Сейчас он под арестом. Мне не было жалко Магду, я ее в жизни не видела, покушение на нее казалось захватывающим приключением, но мне было жалко Шарля-Анри. Эта была смерть первого человека, которого я близко знала.

— Oh, oh, mon petit! — стонала Сюзанна, сидя на диване, маленькая, жалкая, с сухими глазами. — Je ne peux pas le croire[178].

39

Мы с Женни возвращались домой в одном такси с моими родителями — первый раз за целый день одни, без посторонних. Они, разумеется, были потрясены тем, что произошло. Еще больше они были озабочены судьбой Рокси и, по-видимому, не могли отделаться от ощущения, что Шарль-Анри сам навлек на себя справедливое наказание за дурное обращение с их дочерью. Эта мысль сквозила в их высказываниях, хотя они стали бы это отрицать. «Поразительно, как распоряжается судьба», — вздыхала Марджив. «Судьба» в ее языке означает небесную справедливость, в которую при обычных обстоятельствах она не верит. «Никогда не забуду этого дня», — твердила она.

В ту ночь я прикорнула на диване в гостиной на тот случай, если понадоблюсь Рокси. Поднялась я рано, до нее, покормила Женни. Потом пришли родители. Я сказала, что мне нужно ненадолго уйти и, оставив племянницу на их попечение, поехала на Блошиный рынок посмотреть украденную супницу. Таким образом я старалась отвлечься от того, что происходит дома. Разум все равно не может примириться с таким неприятным, непреложным и необратимым фактом, как смерть, и меня не отвлекали дела, которые положено делать после кончины человека. Все дела взвалили на себя Антуан и сама Рокси. Они обзванивали знакомых, договаривались с похоронными агентами, делали заявления для прессы. В 85-м автобусе я развернула «Либерасьон» и нашла там репортаж об убийстве американским служащим «Евро-Диснея» любовника его жены (имена при этом не назывались) и о попытке убить и жену. Он был арестован в самом парке после драмы с заложниками, говорилось в статье, и сейчас находится под стражей.

Как я и предполагала, антиквар выставил передо мной супницу миссис Пейс. Ее выкрали для покупателя, то есть для меня, те, кто не подозревал, что фотографию сделала я. Но как она попала к ним в руки? И кто дал сигнал к взлому?

Я попросила показать мне фотографии других подобных предметов. Торговец достал плотный конверт и разложил на столе штук тридцать фотографий блюд, графинов, чайных сервизов. Не прошло и нескольких минут, как изъясняются сыщики в книжках, и я нашла то, что искала: фотографии гостиной Сюзанны в Шартре с великолепным набором фаянсовых блюд на стене. «У Персанов чудесная старинная посуда», — обмолвилась я как-то Стюарту Барби. Он и сам видел кое-какие предметы, подаренные Рокси. Потом к Сюзанне заявились «гости» и сделали фотографии. Получается, что Стюарт Барби знает этих «гостей».

Предположение, что Стюарт Барби связан с преступной шайкой, специализирующейся на старинной посуде, казалось притянутым за уши, так же как притянут за уши тот очевидный факт, что воры взяли кое-что из бумаг миссис Пейс, в которые меня в свое время просили заглянуть… Это означает, что здесь приложил руку и Клив Рандольф. Это уж вообще ни в какие ворота… Ведь это означает, что бывшие сотрудники ЦРУ заправляют французской воровской шайкой.

Разгадывание этих загадок, слава Богу, отвлекло меня от мыслей об убийстве, хотя разгадки я так и не нашла. Тем не менее я сделала звонок в полицию Южетте и оставила сообщение.

Меня оглоушила цена супницы — двадцать тысяч франков, около четырех тысяч долларов. Пусть ее вызволяет полиция, решила я. Торговцу же сказала, что посмотрю, соберу ли такую сумму.

Надо признать, что я рассчитывала на менее дорогую покупку, учитывая, какой оборот приняли наши отношения с Эдгаром. С другой стороны, меня подмывало сделать этакий вызывающий жест, преподнеся подарок, который вконец разорил бы меня. С третьей — на свете такая уйма всяких супниц, блюд и кувшинов, что лучше подождать. Там видно будет.

Я возвратилась на улицу Мэтра Альбера. В квартире было тихо и торжественно, как в доме, где лежит покойник. Хорошо, хоть Шарль-Анри давно забрал свои вещи и мы не натыкались на его ботинки и бритвенные принадлежности. До этого никто из моих знакомых не умирал.


Рокси такая замечательная, так мужественно несет бремя утраты, так держится перед родными, восхищались все вокруг. Приятельницы с площади Мобера понатаскали пирожков и печенки. День тянулся долго и однообразно. Шарль-Анри лежал где-то в полицейском морге, и нам сказали, что пока не известно, когда выдадут тело. Эдгар привез Рокси аббата Монтлора.

В полдень позвонил Роджер и сообщил, что хозяева Дуга Тельмана пытаются на основании закона о неприкосновенности личности добиться его освобождения под залог.

— Да. Изабелла, во Франции тоже есть такой закон наподобие habeas corpus[179], — иронически заметил Эдгар, когда я вскрикнула от удивления. — Вы, американцы, думаете, будто Всевышний благословил вас, и только вас. Будто все другие народы на земле страдают от недостатка нравственной энергии и отсталости политико-правовых и культурных институтов. — Как и вчера, он говорил раздраженно, словно сожалея, что вообще знается с американцами. Его тон обжигал мне душу, и без того обожженную убийством.

— И я так думаю? — спросила я.

— Вы, американцы, уверены, что вы самая свободная страна на земле. Очевидно, потому, что вам об этом постоянно и подобострастно говорят. Но это не так. Если, допустим, вам указывают на высокий уровень преступности, вы отвечаете, что это цена, которую вы платите за свободу. Возникает вопрос: какую свободу? свободу чего? Какая же это свобода, если человек, идущий по улице, не чувствует себя в безопасности?

Я не заслужила такого выговора. Почему я должна отвечать за недостатки своего народа?

— Говоря об американцах, вы, надеюсь, не имеете в виду меня? — едва не возмутилась я.

— В вас столько американского, Изабелла, — сказал Эдгар.

— Поскольку французы одержимы идеей свободы, liberté, почему бы вам не выпустить Тельмана?

— Я убила его! — раздался театральный возглас Рокси. Она дремала и проснулась с этими словами, как будто видела сон. — Он хотел вернуться! Вернуться ко мне, я знаю. Иначе зачем он вчера пришел сюда?


Если Рокси думала, что Шарль-Анри хотел вернуться к ней, тем лучше для нее, хотя в том, что его убили как раз в этот момент, заключалась жуткая ирония. Может быть, он действительно хотел вернуться, очень может быть… Наша убежденность, что Рокси не убивала мужа, приносила нам облегчение, а ей придавала силы. Даже Персаны понимали, что она не виновата, что Шарль-Анри пал жертвой своих собственных эротических прихотей. Хотя застрелил его все-таки американец. Из пистолета. Мы все это знали.


Священное сердце Иисуса Христа Господа нашего возлюбим, восславим и сохраним здесь и повсюду, ныне и присно и во веки веков. Иисус Христос, молись за нас. Святой апостол чудотворец Иуда, молись за нас. Святой апостол Иуда, помогающий беспомощным и страждущим, молись за нас.

Молитву сию твори по девять раз в день девять дней подряд, да будет она услышана.

* * *

Когда Рокси забылась в тяжелом полусне, ей приснилось, что этой молитвой она убила Шарля-Анри. Она твердила ее по девять раз в день в течение девяти дней, и Бог заглянул ей в душу, разгадал подспудное, неосознанное побуждение и внял ему.

От меня не ускользнул тот факт, что прессе, соседям, знакомым, друзьям, просто любопытным говорили, что убил l'américain. Никто не сказал, что Шарля-Анри убил муж его любовницы. Нет, говорили только, что убил американец. Так говорили все: Эдгар, Анн-Шанталь, Сюзанна, наш представитель по связям с общественностью Антуан, газеты.


До глубины души пораженная действенностью ее молитвы и неисповедимыми путями Господними, Рокси почувствовала потребность посоветоваться со священником. Она сказала Марджив, что хочет пройтись одна, перешла под вечер через мост Архиепископа и, пройдя аллеями, углубилась в огромный полутемный собор Парижской Богоматери.

Там ей явилось видение будущего. Только там она начала осознавать, что она — вдова, а вдова — это не то же самое, что оставленная мужем, разведенная жена. Что теперь она может получить обратно из «Друо» свой комод и «Святую Урсулу», что никакого развода не будет. Всем своим существом она сопротивлялась благодарному чувству освобождения — иначе она не человек, а чудовище. Она вслушивалась в себя, измеряла температуру своих переживаний, чтобы убедиться, что не испытывает ни радости, ни удовлетворения от смерти Шарля-Анри. И тут же подумала, найдется ли у нее черное платье.