Алиса Ферней - Речи любовные

Одним знойным июньским днем, ближе к вечеру, по середине пешеходной улицы шла парочка будущих любовников. Закатное солнце смилостивилось, но все еще держало город в своих раскаленных объятиях: воздух был тяжелым и неподвижным; сквозь марево, казалось, плавятся великолепные старинные особняки.

Улица, словно виноградный куст, была облеплена гроздьями галдящей молодежи. Средневековая университетская часть города полнилась праздничной беззаботностью. На женщине было легкое платье с неглубоким вырезом и желтый шифоновый шарфик. Даже не видя ее лица, по одной только повадке можно было догадаться, что это именно молодая женщина. В ее облике сквозили некая раскованность, плавность движений, несвойственные девушкам. Угловатости, отражающей внутренний испуг перед миром, не было и в помине.

Все в ней говорило: для меня удовольствие — нравиться, кокетничать, я не сторонюсь, не чураюсь мужчин. Ее спутник был уже не первой молодости и приближался к возрасту, когда в тех, кто пришел в мир после нас, в глаза прежде всего бросается моложавость. Блондин сорока девяти лет, черты лица которого начали уже расплываться, не был красавцем, да и не старался казаться им, что вовсе не какая-то пустячная деталь, а доказательство того, насколько этот мужчина был уверен в себе. Сказать, что он одет с иголочки, было нельзя: светлый костюм, белая рубашка, застегнутая на все пуговицы, ничем не примечательный галстук. Брюки помятые, пиджак жеваный, рубашка несвежая. Да и немудрено; редкие токи ветерка, прокладывая себе дорогу в городском пекле, перемещали лишь массы нагретого за день воздуха. Нетрудно было определить, что после рабочего дня он не успел забежать домой переодеться в отличие от его спутницы, у которой, судя по всему, на подготовку к встрече ушла уйма времени. С первого взгляда становилось ясно: это не деловая встреча, не семейная вылазка, а галантное свидание.

***

Они шли быстро, словно куда-то торопились, хотя спешить им ровным счетом было некуда, просто хотелось поскорее выбраться из толпы. Их движения напоминали балетные па. Они сходились, расходились, вновь сближались и удалялись друг от друга, пробираясь в густом людском потоке. Стоило им сблизиться, он устремлялся к ней и не спускал с нее глаз, словно его самого не существовало. Она же резвилась, вскакивала на бортик тротуара, будто лань проскальзывала между прохожими, покачивая крошечной сумочкой.

Никому бы и в голову не пришло, что подобная раскованность — оборотная сторона неуверенности в себе грациозное выражение внутреннего страха. Ей чертовски хотелось нравиться. И, как часто случается, эта потребность играла с ней шутки.

***

Однако при самом зарождении их отношений ее непосредственность была сломлена. Когда он на нее смотрел, она стремилась казаться невозмутимой. А он совсем перестал отводить от нее взгляд.

Она забеспокоилась о своем туалете: не слишком ли то, не слишком ли это? Не хотелось выходить за рамки хорошего тона. Она стала думать даже о своих движениях: «Что это я все скачу? Ведь это ребячество». Пошла степеннее. А он все смотрел и улыбался. Но не улыбкой вежливости, а улыбкой, выражающей неподдельное удовольствие. Он думал о том, как она прелестна и что он не ошибся, обратив на нее внимание, и как ей к лицу это короткое желтое платье из тонкого поплина, в котором не жарко. Он знал названия тканей, поскольку любил женщин. То, что интересовало их, не оставляло равнодушным и его. «Вот юная, по-настоящему стильная особа», — сказал он себе в самом начале вечера, когда она к нему подходила. И хотя она была блондинка, этот желтый с золотым отливом цвет как нельзя лучше подходил ей, и она могла себе позволить юбку выше колен. Он поздравил самого себя с тем, что рядом с ним такая женщина. И был страшно доволен, что открыл ее существование. Он собрался приударить за ней. Его восхищало ее гладкое, как столешница, лицо, светлая кожа с мелкозернистыми порами. Это было одно из тех лиц, которые, кажется, дарят себя окружающим. Но не потому, что прячутся менее других — лицо ведь вообще трудно спрятать, — а потому, что у того, кто смотрит на них, возникает ощущение, будто он крадет их. От таких лиц не отвести глаз, и, как ни старайся, все равно перейдешь границы приличия. Он не уставал от ее лица. Ему и в голову не приходило, что от этого можно устать. Он уже перешел ту грань созерцания, когда еще помнишь себя, и целиком был во власти блаженного преклонения. Он рассматривал ее, как рассматривают пейзаж. Лицо ее было сродни лику изваяния не в силу совершенства черт, а в силу удивительной цельности: словно высечено из единого блока, а не соединено по частям. Без единой морщины лоб, правильный нос, гладкие щеки, никаких складок вокруг глаз — изваяние, да и только. Такое бывает лишь в ранней молодости. И конечно же, счастливая обладательница всего этого не догадывалась, как она хороша. Да и кто когда-нибудь ценил свое лицо? Ощущала ли она хотя бы, что не обделена природой? Гармония красоты столь хрупка, неуловима и неизъяснима, что она сомневалась в себе еще и потому, что не видела себя со стороны. Она замечала лишь производимый ею эффект, и это заставляло ее улыбаться. В улыбке приоткрывались ее губы и были видны зубы: два передних расставлены, между ними щель, в народе такие называют «зубами, приносящими счастье». Ей часто говорили об этом, не сводя с нее глаз и тем маскируя любование ею. Когда на нее было обращено слишком много взглядов, она краснела и все равно притягивала всеобщее внимание, даже несмотря на огромные голубые глаза, порой придававшие ей простецкий вид.

***

Они вырвались наконец из переплетения пешеходных улочек и стали сближаться. Расстояние между ними неуклонно сокращалось, и вот они соприкоснулись рукавами. До него донесся запах ее духов, отдающих ванилью. Он умышленно вел себя так настойчиво: некая сила толкала его к молодой женщине. А как к этому отнесется она, он не знал, будучи едва знакомым с нею. Но ведь она пришла… Значит, не так уж недоступна. Он продолжал свою уловку — с ее стороны не следовало ни одного протестующего жеста. О чем она могла думать? Любуясь, он одновременно исподтишка наблюдал за нею. И хотя она еще ни разу не обратила на него своих глаз, не чувствовать его взгляда было невозможно. И продолжала как ни в чем не бывало идти рядом. По натуре игрок, он уже чуть ли не теснил ее, а она вела себя так, будто его не существовало. Ну и плутовка, просто дьявольская плутовка! На самом деле ее переполняло смятение, она растерялась под его неотступно преследующим взглядом, но виду не подавала. Всегда ведь есть способ не признавать, что что-то происходит. «Ну и ну!» — подумалось ему, знавшему наизусть законы флирта. Однако на сей раз что-то было не так, как всегда. В нем зазвучала романтическая струнка. Его просто прошибало от удовольствия слегка касаться ее, охватывала мальчишеская гордость, что рядом с ним столь восхитительная спутница, на которую обращают внимание все встречные мужчины. Краем глаза он замечал бросаемые на нее взгляды, как и пеструю толпу, которая в этот миг была для него не более чем завихрением вокруг предмета его вожделения, безликим стадом, в сердцевине которого он преследовал некую точку.

***

Они были одного роста: она выше среднего, а он чуть низковат для мужчины; их плечи были вровень и двигались в такт. Это сочетание женской грациозности и мужской настойчивости, нацеленности на женское было, как ни странно, гармоничным, естественным, словно так, и только так, и могло быть: рядом, молча, с улыбками. И тем не менее каждый представлял для другого нечто непознанное, как и положено незнакомым людям. Жилю Андре и Полине Арну до этой встречи довелось перекинуться парой фраз, но по-настоящему знакомы они не были. Излишняя порывистость движений, сдержанное, порой прорывающееся ликование, некоторая экстравагантность жестов, скорость, с какой отводились глаза, размах шага, которого не требовали обстоятельства, исходящая от них аура опьянения и ощущение чего-то, что накрыло их обоих и от чего не увернуться, — все это прямо-таки бросалось в глаза. Они вместе приближались к кануну, за которым их ждало нечто невыразимо сладостное. Их никоим образом нельзя было принять за супругов. А вот почему их тут же безоговорочно принимали за любовников, которыми они не были, было непонятно.

Им еще только предстояло стать любовниками. Образ неумолимого общего будущего маячил перед ними. Сопротивляться, отказываться было бесполезно, оставалось лишь послушно двигаться ему навстречу. Жертвы одной любовной судьбы трепетали у последней черты, предвидя свою участь, и, возможно, самым странным во всем этом была не сама судьба, а их знание того, что им выпало и что предвидению не дано ничего изменить. Чары сделали свое дело и взяли их под стражу со всей их свободой. Вихревой поток нес их друг к другу. Что были их жизни до этой фатальной встречи? Обоюдное влечение, отринув этот вопрос, образовало некое возмущение материи, которое могло стать их погибелью либо, напротив, осчастливить их. Этот порыв навстречу друг другу был тайной лишь для них одних. Улыбки, смешки, подмигивания образовывали вокруг них некое живое, пульсирующее и звонкое пространство. Они могли бы испугаться, если бы чувство осторожности не было сметено единым махом, стоило им увидеться. Что именно приходило в голову окружающим? Что они любовники или что им не миновать этого. Этого им и впрямь было не миновать.

***

До этой встречи они долгое время приглядывались друг к другу. Потаенная дума о другом, немая жажда встреч с ним, неисчислимое количество взглядов, подчиненных подспудному повелителю, — все это не ушло и продолжало жить в них и накладывать отпечаток на их поведение. Пораженные громом не могут не быть объяты пламенем. Им бы и хотелось стать незаметными, да не тут-то было. Редко, очень редко желание не прорывается наружу! Пыл, терзания, восторги перепахивают не только сердца влюбленных, но и их плоть, и уж тогда ей, перепаханной, ничего не скрыть: всплеском радости она выдает все, что в нее заложено. Лишь закрытые помещения могут служить убежищем для такой взаимности, лишь стены и перегородки способны скрыть, не убивая, неодолимое влечение. Эти двое ничего не делали, они просто шли по улице, но были влюблены друг в друга, и все это видели. Он словно рыбак в бездонном море ее созерцания, она — словно добыча, попавшая в невод его взгляда. Походка двух вовлеченных в одно действо людей с примесью чего-то неуловимо танцевального свидетельствовала о том, что на самом деле они никуда не шли, что у них не было цели. Галантный характер их отношении, их очарование друг другом, молчание, улыбки — все это было выставлено на обозрение и получало толкование. Их любовная игра была зрелищем, как, возможно, любая игра такого рода: и поскольку пути в ней для всех всегда одни и те же, тот, кто хоть раз прошел такой путь, узнавал состояние того, кто по нему идет. Даже не идет, а летит. Они летели.

Так они летели, не произнося ни слова, благо тому была причина: неудобство говорить на ходу. Но потом, когда слегка улеглось их волнение, пришло время нарушить молчание. Ни один не знал, с чего начать. Да и нужны ли были слова? Молчание говорило само за себя. Он принялся что-то рассказывать, ей стало слегка не по себе. Когда мужчина и женщина, никогда прежде не имевшие повода оказаться вместе, сходились на улице в начале вечера, разве не ясно, о чем они могли ворковать? И что должно было последовать затем?

— Я все гадал, придете ли вы, и не скажу, что был уверен! — проговорил он, желая положить конец некоему замешательству.

Поскольку ближе идти друг к другу было уже невозможно и их лица были в нескольких сантиметрах друг от друга, от ее резко обернувшегося к нему лица его словно полоснуло всем, что в этом лице было: румянцем, пушком, нежной кожей век.

— Но почему? Мы же условились о встрече? — Она сжала губы, как делают, желая получше распределить помаду.

Он взглянул на ее сжатые губы. Она испытывала неловкость от того, что между ними совсем не осталось промежутка. Почему он так смотрит на ее губы? В глазах ее появилась улыбка, призванная ею на помощь себе и своему смущению.