– У вас при комбинате больница и кардиологический центр? – спросил удивленный Ашот. – В Америке при комбинатах никаких больниц не строят. Больницы должны быть для всех.

– Ну, в Америке так, а у нас по-другому. Разные источники финансирования, как я понимаю. Ну, мы-то свое сейчас переделывать не будем, – главный врач налил уже по четвертой. – Я в Америке не был, но по сравнению вот с этой столичной больницей, – он иронически обвел взглядом палату, в которой лежал Ашот, – у нас – уже будущее. А здесь еще пока – прошлый век. Ей-богу, не вру!

– Непривычно это слышать, – недоверчиво скосил на него один глаз Ашот.

– А ты не слушай. Ты приезжай, посмотри! – пригласил главный врач. – Плохо ведь где? На бюджетном финансировании. Что делается – ад! Один раз увидишь, всю жизнь потом будешь вспоминать. У нас во фронтовых госпиталях в войну гораздо лучше было. Мне отец рассказывал. Он во время войны был майором медицинской службы. Сколько операций сделал, царствие небесное… – Главный врач помолчал, вспоминая. – Нашу больницу частично тоже финансирует местный бюджет, мы ведь обслуживаем и простое население города, не имеющее отношение к комбинату. Но главные деньги, конечно, дает комбинат. На его счет и живем. Сейчас для врачей шесть коттеджей построили на двадцать четыре семьи. Привлекаем специалистов в новые отделения – сразу квартиры даем, откуда у нас только люди не работают… – Главный врач как-то очень хитро посмотрел на Ашота. – Но и специалисты – высший класс. Не догадываешься, куда я клоню?

– Не догадываюсь. – Ашот и вправду не понимал, зачем ему все это рассказывают.

– Чудак ты, человек! – сказал ему его спаситель. – Да у нас в провинции профессия врача до сих пор считается одной из самых престижных. Кто у нас заведует терапевтическим отделением? Жена директора комбината. А кто заведует роддомом? Дочка директора комбината. А кто заведует общей хирургией? Зять директора комбината. А скоро внуки подрастут! Понял? Вот откуда и финансирование. Но и нам с тобой там работы хватит. Поправляйся скорей! Я тебя к себе возьму. В новое отделение. Реаниматологом. Я с Барашковым поговорил – он о тебе как о специалисте очень хорошо отзывался. Я уже и кардиохирурга на должность заведующего тут нашел. Парня из Красногорского госпиталя. Что ему здесь ловить? Век квартиры в Москве не видать. А у нас – коттедж, за окошком сосновый бор, пятнадцать минут пешком – горнолыжная трасса с подъемником. Ну, московских театров, правда, нет, врать не буду. Но, если честно, друг, в тот вечер, когда я тебя встретил, – главный врач хихикнул, – не поверишь, я ведь из театра возвращался. Еле досидел до конца, такая пошлятина, такая муть! Надо было раньше уйти, да вставать не хотелось.

Ашот смотрел на своего спасителя и все не мог понять – серьезно тот разговаривает с ним или несерьезно.

– На хрен тебе нужна эта Америка, парень? У нас на Алтае не хуже! И дело есть, как раз для тебя.

– Куда же я такой-то? – растерялся Ашот, поняв, что с ним разговаривают серьезно. – Мне еще минимум недели три лежать, а потом по стеночке ходить месяца два.

– А работать-то неужели не хочется? – спросил его главный врач. – Я ведь, как отец, военным врачом раньше был. А как на дембель вышел в сорок пять – как раз в середине девяностых, – куда деваться, не знал. На Севере было оставаться неохота, в столицах – никто не ждал. Купил медицинскую газету, нашел эту больницу в колонке объявлений по конкурсу, устроился вначале простым хирургом и понял – ну, слава богу, это мое!

– У меня в Америке тоже была похожая ситуация, – вспомнил Ашот. – Работал автоматически, почти без участия головы. Когда опомнился, тоже была первая мысль – как соскучился по своему делу. Это мое. Ну, потом за «это мое» меня и побили.

– Опять побили? – удивился главный врач. – Что это тебя везде бьют?

– Да потому что не нужен, видимо, нигде и никому.

– Ну, как это, расскажи, – попросил главный врач.

– Да что рассказывать! – Ашот перевел на него свой единственный пока видящий глаз. – Дело проще пареной репы было. Я ведь там, в Америке, кем только не был – всем, кем угодно, только не врачом. Последнее время работал санитаром в больнице. Все равно что, по-нашему, больница «Скорой помощи». Огромная, как ангар. Однажды бес меня попутал… – Гость снова налил ему и себе. Ашот выпил. – Хороший коньяк. Армянский! – Он помолчал, смакуя. – Будто боги на Олимпе нектар опрокинули, – он слегка поцокал языком. – Ну, так вот, работали там, в той больнице, разные доктора. Были и такие, что вели занятия со студентами, будто из наших медучилищ. Посмотришь – мордочки у студентов везде одинаковые – есть и дурашливые, есть и пытливые. Чернокожих, правда, очень много. Они почему-то там медицину любят. И вот доктор один – худощавый, и лицо, и прическа, и фигура, и фонендоскоп на халате болтается – все, один в один будто из сериала «Доктор Хаус», вел занятие. А Надя, наша соотечественница из Петербурга, уже там получила диплом, была на подхвате. А уж я, санитар, вдалеке возился, каталки переставлял, чтобы удобнее было возить больных. И поступает на вертолете бабушка – мексиканка. У нас там было много мексиканцев – Мексика недалеко. Бабушка без сознания. Тоже такая, как в фильмах показывают – смуглая, худая, морщинистая, только кактуса рядом не хватает. Тут же анализы ей сделали, студентов кругом собрали, стал наш доктор кумекать. Я сам не слышал, что он им объяснял, Надя потом рассказала, что он проводил дифференциальную диагностику между диабетической комой, инфарктом миокарда, инсультом и отравлением какой-то местной наркотической гадостью, которую старые мексиканцы там еще, бывает, покуривают. Я себе телеги двигаю, вдруг гляжу издалека – бабулька глаза открыла и закатила. Надя ко мне подошла, мы с ней дружили, глаза большие сделала. Посмотри, говорит, там бабулька-мексиканка сейчас окочурится. Жалко.

Ну, мы ведь, русские, всюду в первых рядах. Я, как дурак, пошел посмотреть. Из-за спин студенческих слышу – у бабульки уже дыхание Чейн-Стокса. Терминальная фаза. А преподаватель наш из «Скорой помощи» к ней спиной стоит, фонендоскопом помахивает, все чего-то мальцам объясняет, пытается услышать чье-то мнение… Я за два года так и не научился полностью понимать их быструю речь, но здесь мне его речь показалась уже не нужна. Я будто на автомате зашел незаметно доктору со спины. Надя мне ларингоскоп подсунула, аппарат искусственного дыхания подключила, адреналин вкатила. Бабулька даже уже ничего не понимала, что с ней происходит. Я челюсть отжал, язык отодвинул, трубку вставил. Надя пустила смесь, через минуту мексиканка порозовела. Студенты рты раскрыли. Надя снимки принесла, говорит: «Пневмония тяжелая. Двусторонняя. Долевая». Врач покраснел, руку мне пожал, говорил: «Спасибо, коллега». А вечером меня подкараулили и побили.

– Кто? Неужели доктор велел? – изумился главный врач.

– Не думаю, – ответил Ашот. – Побила своя братия – санитары чернокожие. Чтобы не выпендривался. Они меня не любили, знали, что я раньше в России врачом был. Считали, что я выпендриваюсь, с ними не разговариваю. А я их язык вообще не понимал, они какими-то междометиями разговаривают, да и разговаривать не о чем с ними. А у них там строго. На все своя иерархия. Врач, значит, врач. Санитар – значит, знай свой место. Да я бы, если бы подумал хорошенько, то и не полез бы. Но я не подумал. А наша «совковая» привычка за все отвечать и лезть, куда не просят, сделала свое дело. Но, между прочим, побили меня тогда не так сильно, как сейчас. Операция была не нужна.

– А кто нашел тебя? Или сам дошел домой?

– Надя выезжала из больничного гаража. Она и увидела. Я шел сам. Она посмотрела на меня: ты, говорит, на Пушкина похож, после дуэли.

– Почему на Пушкина? – не понял спаситель.

– Русские мы, – как-то неопределенно пояснил Ашот. – У нас свое понятие смешного.

– А Надя эта там осталась? – почему-то вдруг спросил главный врач. – А то можно было бы и ее к нам позвать.

– Она там осталась, – сказал Ашот и закрыл свой единственный глаз. – Что-то в сон после коньяка клонит…

– Ну, отдыхай! – Гость поднялся со стула и прибрался на тумбочке. – Но не расслабляйся! Выздоравливай и помни о моем предложении. Я еще зайду к тебе.

Ашот затих на подушке, и посетитель тихонько затворил за собой дверь. Те из больных, которые были в это время в палате и слышали разговор, с интересом посмотрели ему вслед.

В палату заглянула дородная медсестра из хирургического блока.

– Сейчас на перевязку поедем! – и подкатила к постели Ашота старое кресло-каталку. Ашот с трудом сел и стал думать, как удобнее перебраться в нее с постели.

– Эх, держитесь уж, доктор! – Сестра чуть приподняла его и ловко, будто большого ребенка, пересадила в коляску. Ее лицо в маске при этом оказалось аккурат напротив лица Ашота.

– Вы простужены, что ли?

– Да прицепилась зараза, – ответила медсестра. – Здесь в больнице чего только нет. Отлежаться бы надо, а работать некому.

«Все русские почему-то похожи на Надю», – думал он, глядя на сосредоточенное лицо сестры с припухшими от насморка глазами. Хотя совершенно было непонятно, что он нашел общего между прозрачной, похожей на тень тоненькой Надей и этой дородной, сильной молодухой.

«Выражение лица одинаковое. Жалостливое».

Перевязку медсестра провела ему играючи. Доктор подошел только на минутку. Рукой в тонкой перчатке пощупал рану.

– Неплохо, – махнул он сестре. – Заклеивай. Дня через два снимем швы.

Сестра в заключение помазала палочкой с йодом и спиртом каждый шовчик молодого, формирующегося рубца на Ашотовом боку и ловко прилепила повязку. Доктор, торопясь, ушел. Забежал Аркадий. Тоже пощупал рану, уже поверх повязки.

– Держись, американец. Тина тебе привет передавала. – И Барашков тоже убежал по своим делам.

– Ничего, доктор! – медсестра шмыгнула носом, помогая Ашоту перебраться обратно в коляску. – Коли живы будем, не помрем. А коли будем помирать – так один раз! – Она выкатила Ашота из перевязочной, широко раскрыв перед собой дверь мощным пинком. Ашот вдруг вспомнил веселый лимон, которым он только что закусывал вкусный коньяк, и подумал, что он действительно никому не нужен. Все ушли. У всех дела. Он прикрыл глаза – может, зря его вытащили? Один раз – и все…

Медсестра опять ловко переложила его на постель и пошла из палаты. Полы ее застегивающейся на спине медицинской куртки весело колыхнулись в такт шагам грузного тела, разошлись, показывая толстый подвижный зад, прикрытый голубой юбкой.

– Меня вытащили, а Надя погибла, – тихо, но отчетливо сказал Ашот. – Почему?

Он закрыл глаза и снова увидел свою огромную больницу-ангар. В тот последний вечер в Америке, когда он уже окончательно сдавал смену, в помещение больницы явился полицейский. Ашот знал его в лицо и думал, что тот тоже его знает. Полицейский посмотрел на Ашота, но не стал подходить к нему, официальным голосом издалека осведомился, где найти старшего. Ответственный за смену доктор Коллинз был как раз в своем отсеке. Полицейский прошел к нему, и они там о чем-то недолго разговаривали. Ашот собрался уже уходить, когда вышедший полицейский щелкнул пальцами в его сторону:

– Задержись-ка, парень! Я хочу поговорить с тобой. – Ашот не без напряжения остановился. Ему почему-то вспомнилось, как часто в московском метро у него проверяли документы. «Если что-то связано с моей поездкой в Россию, это дело консульства или ФБР. Обычный полицейский здесь ни при чем…»

– Ты ведь хорошо знал миссис… Kadashnikova, – полицейский запнулся на Надиной фамилии. Вероятно, он был неплохой парень, этот полицейский, но русские фамилии ему не давались.

– Да, я ее хорошо знаю. Она мой друг, – подтвердил Ашот. «Наверное, он пришел по поводу ее мужа…» – подумал он.

– Сожалею, – сказал полицейский. – Сегодня в восемнадцать часов миссис… – он опять задержался, шевеля мозгами на Надиной фамилии, – … Kadashnikova не справилась с управлением автомобиля. Она погибла, врезавшись в рекламный щит. Представители страховой компании уже на месте. Тебе надо поехать со мной, показать ее комнату.

– Кто-нибудь видел, как она ехала? – охрипшим голосом спросил Ашот.

– Только издалека. Люди в следовавшем за ней автомобиле видели, что она на большой скорости не вписалась в поворот, вылетела за ограждение, машина перевернулась, она вылетела из нее… А тут как раз стоял щит. Извини, – добавил полицейский, увидев, какое у Ашота стало лицо. Он молча прошел в свою машину, где рядом на заднем сиденье сидели еще какие-то два человека, чернокожий и белый. Ашот сел впереди, и они поехали.

В комнате люди искали, как он понял, наркотики. Ни на что другое они внимания не обращали. Коробки с медицинской литературой небрежно отпихивали ногами. У учебников отдирали корочки и вытряхивали книжную пыль на пол. Во время этого осмотра он украдкой взял из коробки маленький томик и положил в карман.

* * *

Валентина Николаевна, осторожно ступая, вошла в палату.