– Спит он, – кивнув на Ашота, сказал больной, тот, что лежал напротив. Тина подошла тихонько, посмотрела.

– Я не сплю. – Верхнее веко чуть вздрогнуло и приподнялось. Из-под него скатилась извилистая струйка влаги.

– Ашотик, ты что?

Единственный глаз открылся во всю ширину, а худая рука поднялась и тыльной стороной ладони отерла щеку.

– Постой, у меня салфетки влажные есть, – Тина поскорей полезла в сумку за салфетками. – Чего ты? Не плачь. У меня тоже так после операции было. Слезы сами лились. Это астения.

– Конечно, астения, – Ашот уже улыбался.

– Ты мне скажи, – Тине встретился по дороге Барашков, и она знала, что к Ашоту приходил его спаситель, – зачем к тебе приходил этот человек? Он что, звал тебя к себе? И ты поедешь? – Она тараторила специально, чтобы затормошить Ашота вопросами.

– Куда я, к черту, поеду? – В голосе Ашота послышалась такая горечь, что Тина замерла. – Ну, какой может быть для меня Алтайский край? Какой я теперь реаниматолог? После двухгодичной санитарной практики я уж все забыл.

– Ничего ты не забыл. И пусть этот главный врач тебя направит на специализацию. За месяц все вспомнишь.

– Тина, – Ашот протянул руку, и Тина почувствовала, какая у него горячая, просто обжигающая рука, – ты что, в самом деле считаешь, что я могу туда ехать?

Тина смутилась:

– Ой, не знаю, Ашотик. На вот, лучше поешь. Я тебе котлеток куриных принесла.

– Зря ты хлопочешь, здесь ведь кормят…

– Знаю я, как у нас в больнице кормят, – внушительная лапа с золотистыми волосками протянулась Тине через плечо и выхватила из мисочки котлетку.

– Аркадий, это не тебе! У тебя жена дома есть.

– Вкусные какие… Лопай, Ашот, а то я сейчас все сожру.

– Тогда я тоже буду! – Ашот протянул руку к миске. Аркадий ловко ее перехватил и подсел к Ашоту на постель.

– Тина, по-моему, ты куда-то спешила? Ты можешь идти, – Аркадий легонько стал спихивать ее с табуретки. – Уверяю тебя, мы справимся сами.

– Тина, не уходи. Он меня объест! – сказал Ашот.

– Ладно, ребята. Мне в самом деле надо идти. Аркадий, дай потом Ашоту чаю. Вот здесь у меня в термосе. С лимоном и сахаром.

– Чаю налью, – пообещал Барашков с набитым ртом.

– А ты куда? – смотрел на Тину Ашот, страдальчески заводя вверх единственный глаз.

– Мне надо в патанатомию.

– Зачем? Неужели ты все-таки затеяла роман с этим отвратительным типом Ризкиным?

– Хуже, Ашот. Я должна взять у него интервью.

Оба они одинаково присвистнули.

– Поясни!

– А вот так, – Тина не могла скрыть довольной улыбки. – Аркадий мне компьютер принес…

– Я изнемогаю от любопытства, – заерзал на постели Ашот.

– …вот я и стала на нем учиться печатать.

– Ну, и?.. – не понял Барашков.

– Просто так по клавишам было бить скучно. Я совершенно случайно взяла в руки газету, которую ты у меня оставил.

– Какую газету? – Барашков совершенно забыл, что действительно читал у Тины на кухне газету – статью о врачах.

– Не напрягайся. У тебя уже склероз. Ты все равно не вспомнишь. А я взяла ту газету и шутки ради написала в редакцию письмо.

– Письмо? Тина, ты любишь этот скучный, немодный теперь эпистолярный жанр? – открытый глаз Ашота бешено вращался, пытаясь выглядеть страшно.

– Теперь полюбила. Представьте, мне пришел из редакции ответ.

– Тебя обругали?

– Матом?

– Представьте, нет. Мне пришло предложение о сотрудничестве.

– Я сейчас умру! – Ашот игриво схватился за сердце.

– Вы не падайте! Они мне написали, что им понравился мой стиль изложения. А поскольку у них нет корреспондента с медицинским образованием, мне предложили поехать в больницу и разобраться в жалобе. И написать на эту тему статью. Я надеюсь, вы уже догадались, в какую больницу меня послали.

– Неужели в нашу? – с выражением сладкой жути спросил Барашков.

– В патанатомию, к Михаилу Борисовичу, – небрежно, но с достоинством улыбнулась Тина. – На него и впрямь написали жуткую жалобу. Вот она, у меня в сумке. Жалоба в газету и в прокуратуру. Будто бы в нашей больнице избивают больных, а заведующий патанатомией все скрывает от правоохранительных органов.

– Бред какой-то, – отмахнулся Барашков.

– А вот и не бред! – вдруг горячо сказала Тина. – Об этом обязательно надо написать. Представляешь, сколько народу думает о медиках черт знает что!

– Особенно о патологоанатомах… – подвыл с подушки Ашот.

– И ты просветишь массы, – скептически заметил Барашков.

– Не знаю, как массы, но мне идея понравилась, – ответила ему Тина. – Совпадают сразу три дела, к которым у меня появилась склонность.

– И какие же? – Барашков почувствовал скрытую ревность.

– Мне очень понравилось печатать на компьютере, мне интересно узнать, как работает редакция газеты, и, наконец, я смогу заработать немного денег. Мои запасы подходят к концу, и скоро готовить котлетки будет не из чего. А я ведь не одна – у меня семеро по лавкам!

– Неужели, Тина, ты снова вышла замуж? Я этого не переживу! – застонал Ашот.

– Замуж я не вышла, но двое зверей у меня живут.

– Слон и питон? – спросил с шутливым страхом Ашот.

– Мышь и собака. Как только выпишешься отсюда, поедешь ко мне. Я тебя с ними познакомлю.

– Не езди, Ашот! Лучше ко мне. А то пес тебя съест! – Аркадий сделал страшные глаза. – Это же я собаку Тине привел, я-то знаю. Ты этому Сене на один кус.

– Аркадий, не ври! Не слушай его, Ашотик. Мой Сеня просто очень большой, но добры-ы-ый…

– Тогда я на нем верхом покатаюсь, как на пони. Можно? – спросил Ашот.

– Лучше в коляске, – сказал Барашков. – В инвалидной. И с забинтованной башкой. С одним глазом. И ходить по проезжей части милостыню собирать. На Ленинском проспекте. Ой, обогатимся, Ашот…

– Все. Я пошла! – Тина встала и с непривычной для нее легкостью упорхнула.

Аркадий посидел еще немного и тоже встал.

– Ашот, ты поспи. А я пойду. У меня здесь еще дел – вагон…

– Конечно, иди.

Барашков протянул Ашоту руку, тряхнул ее несильно.

– Вечером перед уходом забегу. Кстати, окулист тебя смотрел?

– Вчера.

– Что сказал?

– Вроде нормально.

– Будет видеть второй глаз?

– Ага, – Ашот запнулся. – Если его на затылок переместить. Откроется доселе неизвестное внутреннее видение. Третий глаз четвертого измерения.

– Я серьезно.

– И я серьезно, – вздохнул Ашот. – Видит глаз, но плохо. Врач сказал, что хорошо, что хоть плохо, но видит.

– А обещал что-нибудь?

– Обещал. Что жить буду.

– Окулист, – уточнил Аркадий.

– Окулист.

– Ой, умные окулисты пошли… – Барашков хлопнул друга по плечу и вышел из палаты.

32

Азарцев шагал по бывшему холлу своей клиники и носком ботинка осторожно убирал с дороги битые стекла. Гриша тенью ходил за ним с картонной коробкой, поднимал стекла и складывал их в коробку. Холл выглядел как после штурма или после нашествия варваров. Из огромной люстры были вывернуты плафоны, ковер украли, диваны порезали. Золоченая клетка, в которой еще год назад весело пели экзотические птицы, искореженная и погнутая, валялась в углу, своим видом теперь больше напоминая обезьянник. Шторы были сорваны, окна зияли. Гриша притащил откуда-то сверху лист фанеры и молоток. Они с Азарцевым забили огромное окно, чтобы не дуло. Свет был, но отопление не работало. Кто-то приволок сюда бокс с латексными хирургическими перчатками, и они теперь был раскиданы по всей комнате, напоминая своим видом использованные презервативы.

В коридоре послышались чьи-то шаги. Азарцев обернулся, сделал Грише знак, мол, отойди в сторонку. Но Гриша остался стоять рядом с ним.

«Стоим на свету, – мелькнуло у Азарцева. – Могут пальнуть».

В проеме выломанной двери показался испитой человек в темной, явно с чужого плеча одежде.

– Е-мое… – удивился он, увидев Азарцева и Гришу. – А Федор где?

– Не знаем, – ответил Гриша.

Мужик посмотрел на них, неуверенно достал из-за пазухи начатую бутылку.

– Может, у вас хлеб есть?

– Нет у нас ничего, иди отсюда.

– А Федор где? – снова спросил мужик, и Азарцев понял, что мужик очень пьян.

– Не знаем, где Федор. Здесь его нет.

– Он в подвале, – уверенно сказал пришелец. – Я щас его приведу. – Он развернулся и исчез.

– Надо заколотить входные двери досками, – негромко сказал Азарцев Грише.

– А мы как будем ходить?

– Пока никак не будем, – Азарцев выпнул на улицу попавшийся под ноги кусок штукатурки. – Скорее всего я не буду восстанавливать этот дом, завтра же дам объявление о продаже.

– Ты, как всегда, говоришь ерунду, Азарцев! – в проеме дверей возникла тонкая женская фигура в черном пальто и шляпке, надвинутой на брови. – Теперь, когда мы освободились от Лысой Головы, самое время восстановить клинику. – Юлия, а это, конечно, была она, прошла внутрь, уверенно постукивая по полу каблуками.

– Ты опять хорошо выглядишь, – заметил вслух Азарцев. – Как всегда, отлично одета…

Она не заметила легкой иронии в его голосе:

– Стараюсь, Азарцев, – обернулась и увидела Гришу: – Кто это с тобой?

– Мой друг.

Гриша неуверенно вышел из тени. Юлия посмотрела на него недоверчиво и слегка скривила губы.

– Хорошо, что я тебя здесь застала. – Она прошла своей легкой походкой по холлу и коридору и вернулась к Азарцеву: – Пора браться за дело.

Азарцев стоял напротив нее, засунув руки в карманы.

– Мне иногда кажется, что ты из железа сделана, Юлия!

Она с вызовом посмотрела на него из-под опущенных полей своей шляпки:

– Ты собираешься восстанавливать клинику, Азарцев? Теперь самое время.

Он смотрел на нее с усмешкой:

– Нет.

Она оторопела:

– Ты с ума сошел? Это же дело всей твоей жизни?! Имей в виду, лучшего администратора, чем я, тебе не найти.

Гриша деликатно вышел на улицу.

Азарцев подумал: «Интересно, она помнит о том, что Оля умерла?»

Она угадала его мысли:

– Не думай, что я страдаю меньше, чем ты. Просто я из тех людей, которые не умеют и не могут сидеть без дела.

Он молча стоял и ждал продолжения. Он наблюдал за Юлией теперь отстраненно, без ненависти и без обиды. Казалось, что со смертью Оли ее мать перестала для него существовать. Он вдруг почувствовал странную и неприятную легкость. «Оля умерла, и я теперь свободен. Почему я не мог освободиться раньше, когда она еще была жива? Почему я все это время будто спал? Чего-то стыдился, чего-то боялся… А теперь, когда моей девочки нет, я ничего не боюсь, но уже и не могу сделать ее счастливой…»

– Азарцев, ты меня слышишь?

Он честно сказал:

– Нет.

Юлия подошла к нему вплотную. Сняла свою шляпу, одной рукой вцепилась ему в предплечье.

– Азарцев, давай начнем с тобой все сначала? – Ее глаза в полумраке коридора – огромные, светлые, с темными зрачками – больше не пугали его, и взгляд ее, тяжелый, как у змеи, не вызывал в его душе содрогания. – Вообще начнем все сначала?

Он уловил и узнал запах ее духов. «Она надушилась, – подумал он. – Оли нет, а она надушилась!»

– Азарцев, ты не думай, я многое поняла. Мне так было тяжело без тебя в этой клинике… – Ее рука, тонкая и холодная, забиралась все выше к его плечу. – Хочешь, я тебе мальчика рожу? – спросила она и обвила его шею. – Я еще смогу, Азарцев!

Он отшатнулся, и в это время на лестнице, ведущей в подвал, послышался грохот. Азарцев отвернулся от Юлии и пошел туда. Из-под обломков сломанных стульев, каких-то досок и рваной бумаги выкарабкивался оборванный мужик. Бутылку он бережно поднял. Содержимого в ней уже поубавилось.

– А Федора здесь нет, – грустно сообщил он подошедшему Азарцеву, осторожно поставил бутылку на ступеньку и стал отряхиваться.

– Убирайтесь отсюда! – вдруг взвизгнула Юлия и запустила в мужика обрезком какой-то доски. – Повадились алкаши в подвале ночевать!

– Не надо на меня кричать! – вдруг с достоинством произнес мужик и аккуратно забрал свою водку. – Я ухожу, дамочка! Ухожу! – Он нетвердой походкой стал пробираться к выходу и, проходя мимо Азарцева, еще раз спросил: – А Федора здесь больше нигде нет? Точно?

– Точно, – сказал Азарцев и крикнул: – Гриша! Иди сюда! Сейчас входную дверь заколачивать будем.

– Значит, ты определенно не будешь восстанавливать клинику? – спросила его Юлия. И он ответил ей с такой же интонацией, как только что ответил алкашу:

– Точно.

– Ну, и дурак ты. Дураком родился, дураком умрешь! – Она надела шляпу, надвинула ее низко на лоб и, стуча каблуками, ушла вслед за бомжем. Вскоре во дворе раздался звук двигателя ее машины.

– Кто эта женщина? – спросил Азарцева Гриша, готовя доски и гвозди.

– Моя бывшая жена.

– Неправдоподобно красивая, – заметил Гриша.