Мораг Прунти - Рецепты идеального брака

В любом случае мы знали, что тетя Анна будет счастлива снабдить нас необходимыми деньгами. Она единственная из всех людей хотела, чтобы я вышла замуж за уважаемого человека и по любви. Это было пределом ее мечтаний.

Но Анна не стала врать о своей неплатежеспособности, отказываясь дать мне приданое. Мы все знали, что она может это себе позволить. Сначала тетя обидела меня тем, что не предложила деньги первой. Это было унижение, которого мама никогда раньше не терпела; раньше Анна много раз молча вкладывала деньги в нашу семью.

Мама ничего мне не объяснила, она просто сказала, что у нас нет денег и поэтому я не могу выйти замуж за Майкла Таффи.

Я умоляла мать вернуться и попросить снова, но она отказалась. Я пригрозила, что убегу вместе с ним. Майкл и я были предназначены друг для друга. Ничто не могло нас разлучить. Что значили наши семьи, что значили деньги?

Когда я планировала наш побег, он уже уехал. Назад в Америку.

Я знала, что никогда больше не увижу его.

Я выла и рвала на себе волосы так, что отец и братья испугались за меня. Я заперлась в доме с матерью на долгие месяцы. Я чистила картошку до тех пор, пока пальцы у меня не начинали кровоточить, терла полы, пока мои колени не превращались в сплошные синяки.

Я никогда больше не встречалась с тетей, а о ней говорила редко и с осторожностью.

Прошло пять лет, и боль утихла. Я пришла к пониманию того, что мне было дано свыше испытать такую любовь, хотя она и стала проклятьем, потому что разрушила меня для любого возможного счастья в будущем. Что касается замужества, то сама идея стала обижать меня. Осознавая, что брак неизбежен, я, тем не менее, была уверена в том, что никто и ничто никогда не заменит моей любви к Майклу Таффи.

Он ушел, но остался в моей памяти навсегда.

Ревеневый пирог

Очистите ревень от корней и листьев и нарежьте маленькими кусочками, примерно с четверть дюйма на глаз. Молодой ревень можно класть в пирог сырым. Поздним августом, когда он жестче, я наполняю кастрюлю водой, кладу в неё ревень с небольшим количеством сахар, ставлю возле огня и вымачиваю его, пока делаю тесто. В 10 унций муки всыпьте пол чайной ложки соли, а затем перемешайте с двумя чайными ложками сахара. Накрошите 4 унции масла и смешайте его с мукой вручную. Добавьте одно яйцо, взбитое с двумя столовыми ложками молока, и замешайте тесто. Выложите в форму, хорошо обсыпанную мукой, тесто толщиной полдюйма, а сверху положите ревень и посыпьте сахаром по вкусу. Мне нравиться послаще, поэтому я кладу до трех столовых ложек. Джеймс предпочитает покислее, но я в любом случае кладу на одну ложку сахара больше, чтобы не отравить его. Накройте ревень ещё одним слоем теста, затем поместите на час в духовку, нагретую до средней температуры.

В Нью-Йорке можно купить все, кроме ревеня. Ну, засохшая ерунда продается, конечно, круглый год: сливочно-розовые, твердые толстые прутья. Но настоящий повар знает, что он только потратит время на эту водянистую массу. Мне нужны тонкие прутики, которые росли в поле позади дома моих дедушки и бабушки. У этого ревеня горькие зеленые листья и кроваво-алый стебель, через какое-то время выбрасывающий белый кончик. Он был кислым до боли, но, если добавить сахар, приобретал уникальный экзотический вкус.

Я начала оживлять рецепты моей бабушки. Было болезненно возвращать к жизни все ее старые блюда, и мне стало ясно, что я была совершенно не готова читать ее воспоминания. Перечитывая потрепанную старую тетрадь, я слышу, как сквозь строчки об измерениях и способах проступают ее слова, обращенные ко мне, как будто она здесь. Но бабушка может ответить только на те вопросы, на которые я и сама знаю ответ; например, сколько граммов в стакане сахара. Ее здесь нет, и она не может ответить на единственный вопрос, который я действительно хочу задать ей, а именно, что она думает о Дэне. Я постоянно спрашиваю себя: «А поставила бы Бернардина нас с Дэном рядом?» — и поскольку я не чувствую себя уверенной, то тоскую по ней. Если бы я только могла узнать ее мнение, мне кажется, это могло бы помочь. По-моему, мне просто необходимо, чтобы кто-то был уверен во мне. Я знаю, что это невозможно, и, может быть, поэтому я предпочла ценить мнение того единственного человека, который (стоит это признать) никогда не сможет мне о нем рассказать.

Теперь, когда я переделала свою квартиру и рассортировала кипу старых бумаг, которую избегала годами, мне нужно так глубоко погрузиться в этот кулинарный проект, чтобы проигнорировать желание Дэна переехать в Йонкерс.

Хэмптонс? Конечно. Бруклин? Да. Бронкс? Может быть. Но Йонкерс?

У Дэна там дом, который он перестраивал много раз за последние пять лет. Я никогда там не была, потому что, насколько я знала, это было просто вложение денег. Было приятно знать, что я выхожу за парня, у которого есть своя собственность, но я никогда не думала, что он захочет, чтобы мы там жили. На выходные Дэн уезжал заниматься строительным проектом, а я тем временем совершала деловые поездки. Я и Дэн действительно много занимались каждый своим делом. Я не вводила его в курс своих проблем и успешно избегала общения с его ирландско-американскими приятелями по выпивке. А вот если бы я с ними пообщалась, я бы быстро поняла, что у нас нет вообще ничего общего.

Дэн начал этот неуклюжий разговор с того, что город становится «реально суматошным», и «тут реально толпы людей», и «реально опасно». Он хотел примирить меня с его тупой идеей переехать за город. Я не знаю, что хуже: его желание, чтобы мы потеряли две престижные квартиры в верхней части Вест Сайд, или тот факт, что он думал, будто я действительно стану рассматривать возможность переехать в Йонкерс.

Но это лишь «одна из вещей, которые я ненавижу в Дэне».

Список рос в моей голове настолько быстро, что я обнаружила, что, если записывать его, он меньше на меня давит.

Он хочет переехать в Йонкерс.

Его ногти на пальцах ног слишком длинные, и они царапают меня в постели.

Он носит рубашки в клетку.

Он держит в ванной каталоги по рыбалке.

Он большой и шумный, он громыхает на всю квартиру так, что ты всегда знаешь, что он дома.

Он путает слова и использует просторечья вроде «реально», когда нервничает.

Растворимый кофе. Он предпочитает растворимый кофе? Объясните мне!

Он встает по утрам раньше меня и будит меня, принося чай в постель. Это заставляет меня чувствовать себя виноватой.

Он забывает класть сахар мне в чай.

Он поджимает губы перед тем, как сказать что-то, по его мнению, умное.

Он считает себя умным. Прошлой ночью он заявил, что не думает, будто потерял что-то в жизни, потому что не посещал колледж.

На самом деле вся эта болтовня о том, что, когда пишешь этот список, он теряет свою силу, просто чушь собачья. Вся сила, что у меня есть, заключена в этом списке, который спрятан под матрасом с моей стороны кровати. Когда Дэн придвигается ко мне ночью или склоняется ко мне по утрам, я знаю, что он там. Список, который ярче всего свидетельствует о том, какая я подлая, не очень-то помогает мне. Я все в Дэне ненавижу. Единственный момент, когда я могу, глядя на него, не думать: «Я тебя ненавижу», — это тот момент, когда я, глядя на него, спрашиваю себя: «Что я наделала?» Отрава или паника: выбирайте, список альтернатив на этом закончен.

Дэн более или менее часто находился в моей квартире, когда мы встречались, но, после того как мы вернулись из свадебного путешествия, у нас был такой церемониальный вечер, когда он перевозил свои вещи. Я даже не ожидала, что у него такая гора хлама: упаковочные ящики со старыми записями, масса дешевой глиняной посуды, отвратительные синтетические темно-синие наволочки на подушки, журналы, датированные ранними восьмидесятыми, только некоторые из которых вообще стоит называть. Когда я смотрела, как все это громоздится в гостиной моего минималистического дворца, а Дэн радостно тащит очередную коробку с пыльными видеокассетами, я правда думала, что заболею. В конце концов, догадавшись, что я недовольна беспорядком, Дэн перенес большую часть хлама назад вниз, в свою казенную квартиру. Но эти вещи не могут оставаться там вечно, и мы оба это знаем.

Когда мы встречались, мне было приятно, что Дэн находится у меня дома. Но теперь, когда у Дэна появилось право быть здесь, мне это перестало нравиться. Я внезапно почувствовала, что у меня украли личное пространство. Но ведь близость не должна быть навязчивой, верно?

Я нахожусь во власти этой личности, и я могу только делать вид, что не узнаю ее. Разрешите вам представить худшую часть меня — растерянного подростка, стервозную студентку-всезнайку. Она вернулась, она живет в моей голове и не платит за жилье. Она жалуется, и критикует, и сардонически насмехается над Дэном и грустной отчаявшейся женщиной тридцати с чем-то лет, что вышла за него. Она отвратительна, и я ее ненавижу. Но на сегодняшний день она — мой единственный собеседник. Я никому не могу сказать, что происходит в моей семейной жизни. Все мои неженатые друзья только скажут: «Что?! Ты его не любишь! Вы должны немедленно расстаться!» А мои женатые друзья скажут: «Любовь? Будь реалисткой, девочка, это — брак».

Это не то, чего я хотела, когда выходила за Дэна. Это не то, чем я хотела стать.

Все, что я говорю вслух в настоящее время, — это жалкие жалобы, замаскированные под вопросы: «Посудомоечная машина все еще полная?», «Ты забыл купить зубную пасту?», «Тебе не кажется, что эту рубашку стоит сжечь?»

Иногда все, на что я способна, это утверждения.

«Эго неверная программа посудомоечной машины». «Я кладу одну ложку сахара в чай». «Это ненатуральное молоко». А потом Дэн извиняется, а я говорю, что «все в порядке», таким сдавленным голосом, что становится совершенно ясно: все совсем не в порядке. Неосознанно я присоединилась к пассивно-агрессивной школе «не-общения». Я совершенно спокойна и говорю только, что «все отлично, все замечательно», когда любой дурак может понять, что я, как кипящая кастрюля, полная ненависти, которая рано или поздно взорвется фонтаном смертельной желчи.

Мило.

Чудовище во мне успокаивается только потому, что знает: Дэн считает себя счастливчиком, раз он встретил такую замечательную женщину.

Я пугаю саму себя и Дэна. Я вижу, как он ждет начала назревающего скандала, но сам его не начинает, поскольку не понимает, что не так. Его правда такова: мы — молодожены, и мы влюблены. И о настоящее время моя правда не может быть другой.

Я никогда не пекла пирог с ревенем, разве что с ревенем, который рос в огороде моей бабушки, а это было десять лет назад, когда я была дома в Килкелли.

Дедушка Нолан посадил луковицу ревеня с единственным корнем, когда родилась моя мама. Бабушка не хотела, чтобы в ее хорошеньком садике позади дома росли грязные, яростные растения, поэтому дедушка посадил луковицу подальше от дома, но достаточно близко для того, чтобы бабушка могла собирать ревень. К тому времени, когда я стала молодой взрослой девушкой, тот единственный корень размножился настолько, что его отростки занимали четверть акра и были массой широких зонтичных листьев, прячущих алую тыльную сторону. Этот непримечательный и неаппетитно выглядящий овощ действительно вкусен, если правильно приготовлен.

В детстве я ела ревеневый пирог каждый день в течение летних каникул в Ирландии. Я вернулась в Ирландию на постоянное жительство, будучи студенткой факультета английской литературы в Голуэйском университете, когда мне было восемнадцать лет. Самые дорогие мои воспоминания о тех трех годах связаны не с тем, как я, хихикая, шаталась ночью по мощенным булыжником прямым улицам, и не с тем, как я потеряла невинность с красивым, но волосатым студентом философии, и даже не с книгами, что я изучала, и не со страстными профессорами, которые в них копались, — самые дорогие воспоминания связаны с тем временем, что я провела с моими бабушкой и дедушкой. Всю дорогу в автобусе назад из Килкелли я везла с собой один из бабушкиных ревеневых пирогов, бережно завернутый в два кухонных полотенца, чтобы он не раскрошился. Вернувшись в свое обиталище, я прятала пирог в комнате, чтобы уберечь от курящих дурь соседей по общежитию, желающих пожевать что-нибудь вечерком, и съедала кусочек со сладким чаем перед тем, как лечь спать. Этот ежедневный ритуал и выходные, проведенные в Килкелли, помогали мне оставаться дисциплинированной в мои безумные студенческие годы и сделали меня первой ученицей по английской литературе. Хотя я прожила большую часть жизни в Америке, ревеневый пирог остался вкусом дома. Не того нью-йоркского чердака, куда переехала моя мать, когда мне было четыре года, а ей сорок лет, чердака, позже заполненного репродукциями Уорхола и ее бомжеватыми бойфрендами. Это был вкус дома ее родителей в Килкелли, пахнущего дымящимся мхом, пчелиным воском и камфарой. Каждое лето, приезжая в Ирландию, я могла понять по лицам бабушки и дедушки, что десять месяцев они ждали свою единственную внучку. Они обожали меня и друг друга. Я никогда не слышала, чтобы они перечили друг другу, и мне казалось, что это был брак, полностью основанный на любви.