Мораг Прунти - Рецепты идеального брака

Судя по моему опыту, честность редко бывает актом доброты, чаще она является жестокой, эгоистичной потребностью очиститься, прикрываемой моралью.

Я зарылась лицом в Эллино серое шерстяное одеяло, вцепилась в ее твердые, сжатые пальцы и заплакала над всеми своими горестями. Я сказала ей, что не люблю ее сына, но обещаю, что никогда его не оставлю. И хотя я это сказала, я знала, что до настоящего момента я никогда не пыталась полюбить его, я только старалась содержать его и дом в чистоте и порядке.

Наплакавшись, я пошла в школу и сказала Джеймсу, что его мать умерла. Он воспринял это стоически и не закрывал школу до обеда Элли была стара, и поскольку Джеймс покидал школу с каменным лицом, соседи догадались, что произошло. Похороны начались практически без нашего участия.

Бдение продолжалась три дня и две ночи. Элли положили в кухне, как было заведено. Это были первые похороны, в которых мне довелось принимать непосредственное участие. Соседи купили лучшую посуду и принесли сдобные лепешки, бутерброды, пироги, бекон и кур. Было ясно, что они хотели сказать: они знали и любили Элли всю ее жизнь, а я вмешалась в чужие дела. В течение этих нескольких дней дом принадлежал им, и они приходили и уходили, когда им вздумается. Толпа друзей и незнакомцев, пришедших принести свои соболезнования, приговорила невообразимое количество еды и десять полных бутылок виски. Джеймс всех их приветствовал, как будто они были так же близки Элли, как и он сам. Он предлагал им еду и напитки, как будто они заслуживали утешения так же, как и он.

Я оставалась с ним, и мы вместе принимали слова соболезнований до тех пор, пока могли держаться на ногах. Впервые за все время нашего брака я могла сказать, что мы делали что-то вместе. Я уважала Элли, и в эти несколько дней я восхищалась тем, как Джеймс держался и щедро принимал гостей.

На похороны я надела подходящее черное пальто и маленькую шерстяную шляпку, которую мне когда-то подарила Элли. Я приколола на лацкан брошь, что подарил мне Джеймс. Она была неуместно нарядной, но мне было все равно. Джеймсу тоже было все равно, а я знала, что Элли понравился бы этот маленький бунт. Когда священник дошел до последних молитв отпевания, закапал дождь. Во время службы я взяла Джеймса под руку, чтобы люди видели, что я его поддерживаю. Когда на крышку гроба посыпалась глина, я почувствовала, как Джеймс потянулся ко мне, и я не отодвинулась, а позволила ему держаться за меня. Его пальцы были такими же холодными и сухими, как у его матери за два дня до этого.

Мы приехали домой, мы снова были одни, как в первую брачную ночь, только наша усталость из-за недосыпа еще больше подчеркивала наше одиночество. Джеймс находился в растерянности, осиротевший взрослый, не верящий своему горю. Мать рисует для своего ребенка карту, в центре которой находится она сама. Ее смерть стирает эту карту. Мама оставляет тебя, и ты понимаешь, что должен заново нарисовать карту для себя, чтобы выжить, но не знаешь, с чего начать.

Джеймсу остались только чистый лист бумаги да молодая лживая жена, которая не любила его так, как он хотел. Я это знала, но моя жалость и чувство долга по отношению к нему, тем не менее, только усилили мою озабоченность собственными проблемами.

Когда мы вернулись домой, наш дом показался нам чужим, как будто мы отсутствовали не три дня, а несколько месяцев. Это самая грязная шутка смерти: то, как она играет со временем, когда кажется, будто похороны длятся вечность, а когда они заканчиваются, ты снова оказываешься наедине с первым потрясением, как будто похорон вовсе не было.

Я спросила Джеймса, не хочет ли он поесть, и он отказался. Хотя было еще только четыре часа вечера, я пошла в спальню, задернула занавески и легла в постель. Мои веки были налиты свинцом, но, когда я уже начала погружаться в фиолетовую темноту сна, я внезапно почувствовала что-то за своей спиной. Я машинально вскочила и закричала от страха. Мой голос прозвучал настолько громко, что я едва его узнала, и это напугало меня еще больше.

Джеймс забрался в кровать рядом со мной. Я увидела, что его руки и плечи обнажены, а это, как я поняла, означало то, что он — голый. Я не знала, смеяться мне или плакать, но я не боялась. В комнате было светло, и он смотрел на меня.

Я попыталась извиниться и объяснить, почему я закричала.

Его глаза были прикованы к моему лицу. Не надеясь найти во мне любовь, зная, что это слишком много, он искал во мне хоть какой-то намек на чувство. Доказательство того, что в браке со мной могло быть какое-то утешение. После года нашей совместной жизни не приходилось ждать многого. Хотя бы чуточку тепла, чтобы спрятаться в нем, немного силы духа, которая поддержала бы его, немного уверенности, что подпитала бы его. Джеймс ничего не нашел, и тогда я поняла, что он действительно видит мое отвращение к нему.

В этот момент я осознала глубину его горя. Его лицо сжалось, и он от меня отвернулся. Наша постель стала лодкой, качаемой волнами его горя, которая вздрагивала в такт его всхлипываниям. Должно быть, при виде этих нетерпеливых, полных жалости к себе слез, которые мне самой были так знакомы, я дрогнула. Горе Джеймса было оправданным. Он был обнаженным, отвергнутым мужчиной, настолько раздавленным своим горем, что физически был не способен подняться и уйти от меня.

Я боялась не того, что может сделать Джеймс, этого, чего не могла сделать я сама. Боялась собственной холодности и бессердечности. Я так боялась этого, что я попыталась.

Я протянула руку и прикоснулась к его макушке. Его волосы были жесткими, и меня это удивило. Я часто на них смотрела и гадала, какие они на ощупь, но никогда не прикасалась к ним. Я ожидала, что его тело застынет, как будто малейшего невинного прикосновения с моей стороны будет довольно, чтобы подавить бурю страсти. Я была разочарована, когда Джеймс не перестал плакать. Больше того, я хотела, чтобы он перестал. Я не чувствовала в себе сил быть свидетельницей такой боли. Поэтому я перегнулась через него и неуклюже поцеловала его в мокрую щеку.

Он вдруг повернулся и жадно поцеловал меня в губы. Я почувствовала себя преданной, как будто он слезами о своей мертвой матери выманил у меня любовь. Я знала, что это было не так, но чувство было именно такое.

Когда ты молод, чувства — твоя правда, любовь — это то, что ты чувствуешь. Годы научили меня, что любовь — это не эмоции, которые ты испытываешь к кому-то, а то, что ты для него делаешь, то, как ты растешь вместе с ним.

В ту ночь я отдала Джеймсу свое тело. Я не отдала чувство или страсть, которую испытывала к Майклу Таффи. Хотя сейчас я предпочитаю этого не помнить, возможно, я отдалась Джеймсу не совсем по доброй воле. Но отдалась.

В течение последующих лет я никогда не говорила мужу, что тогда чувствовала к нему только жалость. Это была суровая правда, и я знала, что это сильно ранило бы его, поэтому я оставила это при себе. Я пошла на компромисс со своей правдой.

Хотя правда не всегда такова, какой кажется. Много лет спустя Джеймс рассказал мне, что имя, которое я произнесла в ту ночь, испугавшись во сне, было его именем.

Медовый пирог

Хотя я всегда была сладкоежкой, мне никогда не нравился мед, пока я не попробовала его однажды, когда у меня кончился сахар.

Смешайте столовую ложку кукурузной муки с 2 чайными ложками порошка для выпечки и 1 фунтом муки и отставьте в сторонку. Смешайте около 5 унций масла с почти полной банкой мёда. Постепенно добавьте сухие ингредиенты и три яйца, взбитых с 1/4 пинты молока. Помешивайте до тех пор, пока смесь не станет однородной и кремообразной. Можно добавить чайную ложку ванили или корицы по вкусу, но я всегда предпочитаю обходиться без них. Поместите тесто на смазанную жиром форму и выпекайте на среднем огне в течении полутора часов.

Мед может показаться полноценным заменителем сахара, но не все так просто. Мед дает наилучший вкус, когда его смешивают с сахаром, а не используют вместо него. Сахар дает основную сладость, мед выступает в качестве верхней ноты. Конечно, многое зависит от качества меда, но так же, как это бывает с другими продуктами — какой-то мед лучше, а какой-то хуже. У дедушки была пасека, поэтому мед, который использовала бабушка Бернардина, был уникальным, он был свежее, чем любой другой, что вы можете купить в магазине. Я-то знаю.

На Вестсайдском рынке можно купить сорок шесть видов меда, и я их все перепробовала. Можно вылить хоть целую банку дорогого продукта, и все равно есть будет невозможно. Вообще говоря, уменьшать количество сахара в рецепте пирога ради того, чтобы положить туда немного меда, бессмысленно.

Родители Дэна — ирландские католики, а он — средний из восьмерых детей. Он — единственный, кто женился после тридцати пяти лет, и единственный, кто не посещает воскресные службы. В глазах его семьи он непутевый и нетипичный. Настоящая темная лошадка.

Его мать, Эйлин, — обстоятельная женщина, у которой каждый вопрос звучит как указание: «Выпьешь чаю».

Она говорит с каванским[2] акцентом, разбавленным выговором янки. Дэн немного боится своей матери, что меня расстраивает. Ее дом — это святилище брака и материнства. Он завален призами, фарфоровыми куклами, фотографиями детей в рамках в виде сердечек или плюшевых мишек. Пухлые личики глядят на тебя с кружек, корабликов и календарей. Каждая поверхность стонет под тяжестью свадебных фотографий, окруженных уотерфордским хрусталем или витиеватой позолотой: толкающиеся мальчики в тельняшках, их волосы, подстриженные по моде семидесятых, ниспадают на плечи, девочки в платьицах с рукавами-фонариками с сияющими глазами и белозубыми улыбками. Все члены семьи Дэна общаются между собой; они становятся крестными детей друг друга, покупают друг у друга машины, приобретают газонокосилки «на всех». Они вместе ходят за покупками на распродажи, информируют друг друга о специальных предложениях в «А&Р», ходят расфуфыренной наглой толпой в универмаг. Они помогают друг другу с ремонтом и вместе кормят детей. Всей этой индустрией обслуживания машин, присмотра за детьми, приготовления еды, посещения магазинов заправляет Эйлин Маллинс. Она готовит и отдает распоряжения, но в основном она просто главенствует. Непроницаемая, непобедимая, отвечающая за все.

Отец Дэна, напротив, — сухонький, замкнутый мужчина, который старается не попадаться никому на глаза.

Я на стороне отца, но все еще надеюсь остаться на периферии, однако, похоже, мне это не удастся.

Дэн по-прежнему работает управляющим в доме на Манхэттене, поэтому он много разъезжает по городу и часто ездит в командировки. Наконец ему удалось найти себе замену на выходные, и это наше первое воскресенье, которое мы целиком проводим на Лонгвиль авеню.

Дэн просит:

— Тебе лучше одеться, детка, мы приглашены на обед в час.

Я смущаюсь. Я сама приготовила обед, и это для меня сюрприз. Я не люблю сюрпризы, особенно когда они связаны с едой и особенно когда я выдохлась, распаковывая коробки с хламом, пытаясь создать в доме атмосферу уюта.

— Ты что, заказал где-то столик?

Дэн вопросительно поднимает брови, как будто ответ настолько очевиден, что его и произносить-то необязательно.

— У мамы, конечно.

Конечно.

Большая часть огромного количества родственников Дэна живет в Йонкерсе или вокруг него. Я была единственным ребенком и выросла в мансарде вместе с матерью, которая старалась быть богемной, и чередой ее бойфрендов-бездельников. Откуда мне было знать, что замужество затянет меня в такой водоворот отношений? Откуда я могла знать, что то «да» сделает меня частью племени женщин, которые роются друг у друга в сумочках в поисках носовых платков?

— Извини, Дэн, но тебе надо было сказать мне раньше. У меня дела.

Пространность этого объяснения от него не укрылась. Мы впервые были в этом доме пять недель назад, и мы уже упаковали вещи в моей квартире и подготовили ее к сдаче. Дэн сломал стену на первом этаже и приготовился к тому, чтобы установить мойку и провести проводку на моей новой кухне. Она будет в стиле Шэйкера с открытыми полками, и в ней будет настоящий уотерфордский очаг, работающий на твердом топливе. Ого будет совершенная противоположность кухне в моей квартире, где высокие технологам были возведены в ранг произведения искусства, моя новая кухня будет «взрослым» рабочим местом для приготовления пищи вручную. Я смогу использовать электроприборы тогда, когда они мне понадобятся. Но в основном я хочу, чтобы приготовление еды было настолько простым, насколько это возможно. Возможно, из-за того, что моя голова идет кругом от сложных проблем, мое тело нуждается в простоте физических действий, абсолютном порядке в смешивании, измельчении и заливании. Меня раздражает только ожидание результата, поэтому я обратила свой взор на сад и расчистила грядку для посадок.