Ольга Дашкова - Рецидив

— Ты запомнила мою фамилию, это радует.

— Заткнись.

Кусает меня в шею, притягиваю за бедра, насаживая сильнее, толчки глубокие, сильные. Агата откидывается на стекло окна, за ним еще серое утро, бедра начинают дрожать, я даже начинаю улавливать, когда она готова кончить. Именно это и есть самый кайф в сексе, приближение оргазма. По животу проходит спазм, она сокращается, выгибает спину, я делаю несколько последних толчков, кончая вместе с ней.

Глажу бедро и девушку, изображенную на нем, снова чувствую легкий аромат роз. Или это только в моем подсознании? Притягиваю ее на свою грудь, глажу по спине, целую висок. Медленно выхожу, стягиваю презерватив, кидаю его в раковину. Такими темпами, я скоро буду кончать как подросток, едва увидел женскую грудь.

— Как ты, дикая?

Агата не отвечает, лишь легко пожимает плечами, подхватываю, выхожу из кухни, заношу в первую открытую дверь. Небольшая комната, расправленный диван, кресло в углу, комод и старый полированный шифоньер на ножках.

Наконец, разуваюсь, укладываю девушку на диван, сам ложусь рядом, накрываю покрывалом. Агата устраивается на моей груди и моментально засыпает, а я реально, как дурак, ничего не понимаю.

Я пришел разобраться, узнать все, что мне необходимо, но, сука, почему все отработанные схемы летят в адскую пропасть, к чертям, когда она рядом? Я знаю, как надо делать, что надо делать, какие вопросы, под каким давлением задавать, но не делаю этого. Второй раз наехал на нее, оскорбил, за что получил, а потом, как сорвало все предохранители.

Но она сама отвечала, не оттолкнула, не ударила снова, не послала, совершенно открыто, словно ее накрывало так же, как меня. Так невозможно играть, чтоб увести от ответа. Или хреново разбираюсь в людях?

Она спала часа три, за это время я обошел ее странное жилище. Маленькая двушка, старая мебель, сантехника, двери, окна из прошлого века. Сам жил в такой когда-то очень давно, даже замер на пороге второй комнаты. В ней практически не было солнечного света, окно, завешенное темной тряпкой, на кровать навалены какие-то вещи, толстый слой пыли на мебели, словно тут не были несколько лет и столько же ничего не убирали.

В моей квартире были также завешены зеркала, когда хоронили маму. У нас тоже было все скромно, как у всех, почти такая же мебель и обои, но тогда рисунок был ярче. Я как сейчас его помню, такие мелкие синие цветочки на светлом фоне и яркие брызги свежей крови. Мне тогда было тринадцать, я даже сразу и не понял, что это именно кровь, подумал, что мама разбила банку вишневого варенья.

Но эти брызги были в родительской спальне, а не на кухне. А потом я увидел ее тело, долго смотрел, находясь в шоке. Неестественная поза, словно вывернутые ноги, а в груди черное месиво. Я тогда еще подумал: «Как так мама могла замарать свое любимое платье?» Но это была не грязь.

Только спустя пару минут заметил рядом с ней на полу, у забрызганной кровью стены с веселыми синими цветочками, своего отца, а рядом его охотничье ружье. Он спал, пьяный. Он даже не проснулся, когда приехала тогда еще милиция и забрали тело мамы. Его погрузили и увезли, все улики были против него, на оружие его отпечатки, на теле мамы его следы, а на его костяшках ее биологический материал.

Я не мог понять, почему такое случилось. Почему внешне нормальные люди совершают такие поступки, и все рушится в один миг? Скорее всего, я много чего не знал, и от меня скрывали, внешне благополучная семья не была такой благополучной. Но ведь все цивилизованные разумные люди, любой вопрос можно было уладить без таких сюжетов.

На суде, через два месяца я не узнал своего отца. Я так старался заглянуть в его глаза и понять, почему он это сделал, но он смотрел только в пол и молчал. Он полностью признал вину, но дали не много, каких-то двенадцать лет. Что они, в сравнении с жизнью моей мамы? Я просил тетку и адвоката встречи с ним, но он отказался от любых посетителей и писем. А я писал, много писал, тогда еще ребенком, все пытался понять, почему он убил мою маму.

Я так и стоял, в той темной комнате, вспоминая свое прошлое, чувствуя нутром, что здесь случилось нечто подобное. Что-то тяжелое давило сверху, скребло по нервам, выворачивало сознание темным прошлым. Тем прошлым, которое я так стараюсь забыть и не вспоминать никогда. Эта девчонка, меньше чем за сутки, сбила все мои программы, вывела на эмоции.

Звук входящего сообщения на почту, Кир прислал то, о чем я его просил, ухожу на кухню, по пути заглядывая в комнату, где спит Агата. Она свернулась, поджав к груди колени, словно защищаясь от кого-то. Прошел на кухню, нашел кофе, сварил, параллельно читая присланную Климовым информацию, а почитать и затем подумать было над чем.

Глеб

Варю кофе, он горячий, крепкий и обжигающий. Сажусь в кресло, читаю то, что прислал Кирилл. Занятная информация, но больше вопросов, чем ответов.

Майер Агата Андреевна, одна тысяча девятьсот девяносто шестого года рождения. Мать, Майер Виктория Сергеевна, девять лет назад ушла из жизни, самоубийство, перерезала себе вены. Что же могло случиться с молодой женщиной, что она решила сделать такой шаг, оставив своего ребенка в трудном подростковом возрасте одного?

В две тысячи втором году вышла замуж за Ткачева Всеволода Ефимовича, Агате тогда было пять лет. Сева Ткач сам фигура интересная, на него нужно нарыть больше информации. Так, дальше, жили безбедно, можно сказать, роскошно, у девочки лучшая школа, студия танцев. Шикарная квартира в центре города, и тут спустя восемь лет что-то пошло не так у Всеволода Ефимовича, а вот что именно, в этом придется разобраться.

Шикарная квартира меняется на эту хрущевку, а через год жена режет себе вены. Занятно. Печально, конечно, никому не пожелаю такого. Девочка остается одна с отчимом, по всем документам она должна быть Ткачева, Сева ее официально удочерил, а вот в ее паспорте фамилия матери. Когда Агате исполняется восемнадцать, Сева странным образом пропадает, в полиции лишь одно заявление о пропаже отчима, от нее же. Ушел из дома и больше не вернулся. Такое часто бывает, Сева не исключение, если бы его дружки хотели убрать, то не ждали бы столько лет.

Менты тоже не дураки, искать бывшего весьма авторитетного человека, который несколько лет назад чем-то провинился перед своим, они не спешили. Если пропал такой человек, то найдут не скоро, а если и найдут, то в темном лесочке или на дне озера.

Смотрю на спящую девушку, она всхлипывает, дергается. Наверняка, часто просыпается от кошмаров. Что за кошары тебя мучают, Агата Майер? Я словно сам возвращаюсь в свой кошмар. И что были за намеки, что мы встречались? Но я, хоть убей, не помню этого.

Просыпается резко, смотрит испуганно, такая беззащитная, растрепанная, но чертовски притягательная. Не думал, что всего за сутки можно так завязнуть в другом человеке. А я чувствую, что начинаю тонуть в ее глазах, голова мало что соображает, хоть под холодный душ иди.

Снова задаю вопросы, она врет, и снова неумело. Забавная. Не понимаю, чего во мне больше, злости, что она сочиняет сказки и пытается меня обмануть, или что она выгораживает тех парней? Кто они ей? Будь на ее месте кто другой, давно бы уже разговаривали в другом месте и другим тоном.

Но я же, сука, сижу здесь, в этой странной квартире, с не менее странной девчонкой, смотрю на нее голодными глазами, словно пацан с дембеля, и несу какую-то чушь. Но больше всего мне хочется не знать, где этот проклятый “Ягуар” Воронцова, гори он огнем, а просто поцеловать ее.

Что я и делаю, присаживаясь рядом с ней на диван, целую долго, медленно, отрываясь лишь на секунду, давая девушке глотнуть воздуха, и снова. Не слышу свой разрывающийся звонком телефон.

— Глеб, телефон.

— Наплевать.

Вот с ней реально на все наплевать, а ведь раньше не возникало даже мысли не отвечать на звонки. Отвечал, летел, выполнял.

— Глеб.

— Да.

— Ответь.

Она такая растерянная, грудь чуть прикрыта покрывалом, перья из крыла ангела по левому плечу и руке.

— Морозов, — поднимаюсь, беру телефон с кресла. — Слушаю.

— Это, сука, я тебя слушаю. Слушаю начальника своей охраны и хочу знать, где, блядь, его носит. Ты на часы смотришь? Или их тоже отжали, как мой “Ягуар”?

Воронцов в своем репертуаре, сам смеется над своей якобы удачной шуткой в мой адрес. Смотрю на часы, нет и двенадцати дня.

— Как раз работаю над этим вопросом.

— Плохо работаешь. Спишь, что ли?

— Нет.

— Ну, если нет, то мне нужна новая экономка в особняк.

— Что не так со строй?

— Тамара Степановна через месяц отправляется на лечение. Мне нужна новая, надежная экономка.

— При чем тут я-то? Есть отдел кадров. Поручи секретарше.

— Морозов, мне иногда кажется, что ты тупеешь с каждым днем все больше и больше.

— Егор, завязывай, вот не до твоих шуток.

— Она должна быть кристально чиста, а кто, как не ты, может проверить все о человеке. Она идет в мой дом, в мой хорошо охраняемый частный дом, мне не нужны сюрпризы.

— Хорошо. Найдем, проверим, возьмем анализы.

— И еще, вечером летим в Мюнхен, на пару дней. Чтоб через полчаса был в офисе, надо подготовить все документы.

Воронцов отключается, а мне совершенно не нравится эта затея с полетом в Мюнхен. Пара дней? Когда такие полеты заканчивались в срок? Экономка еще эта.

— Я так понимаю, тебе пора?

Оборачиваюсь, внимательно смотрю на Агату, она поднимается с дивана, совершенно не смущаясь своей наготы, накидывает безразмерную, явно мужскую футболку. А меня мучает вопрос не о вылете, экономке или пропавшем Ягуаре, а чья эта футболка?

— Мне пора, но ты понимаешь, что мы не закончили наш разговор.

— Понимаю, не дура.

— А мне кажется, что дура, если так усердно кого-то покрываешь.

— Если будешь меня снова оскорблять, то получишь по лицу.

С вызовом смотрит в глаза, теперь она совсем другая, не растерянная девочка, а дикая кошка, готовая исцарапать все лицо. Подхожу ближе, сжимаю ее плечи, заставляя смотреть на себя.

— Ты слишком многого не понимаешь и не пытаешься понять. Все очень серьезно, даже я еще не понял, насколько. Если сложить все те крупицы информации, что знаю я, то тех ребят, что угнали мою машину, скоро будут икать очень серьезные люди. Они пойдут на все, потому что угон машины — это ничто в сравнении с тем, что они украли, а главное, у кого.

Агата смотрит внимательно, напрягается, но не вырывается.

— Я не зверь, я не стану на тебя давить. Но придут те, кто это сделает. Потому что ты была с теми людьми, ты им помогала, и не отпирайся. Не придумывай себе сказку, что никто ничего не узнает и все спустят на тормозах. Я еще удивляюсь, почему те люди ждали так много времени.

Она отворачивается, поджимает губы. Не хочу оставлять ее одну, чувствую, вляпается в историю или что еще случится.

— Я могу тебя спрятать, но ты мне расскажешь все, как было, всю правду.

— Нет, — отвечает резко, вскинув голову, отталкивает меня. — Не надо меня прятать, я ничего не знаю и уже все тебе сказала.

— До чего упрямая. Почему ты такая упрямая?

Держу крепко, не даю ей отстраниться. Но она все равно вырывается.

— Потому что мне ничего от тебя не надо! Я не звала тебя и не просила о помощи. Мне вообще не нужна ничья помощь. У меня все прекрасно!

Сжимаю кулаки, резко выхожу из комнаты, на кухне одеваю вещи. Хватаю телефон и бумажник, снова в комнату за обувью, Агата стоит, отвернувшись к окну, под лучами первый раз за несколько недель вышедшего солнца. Голые длинные ноги, хрупкие плечи, длинные темные волосы по спине, футболка, чуть прикрывающая ягодицы.

— Вернусь через два дня. Я тебе сделал дозвон, там мой номер. Звони в любое время, я сам позвоню, как буду свободен. Никуда не лезь, ни с кем не общайся, в клуб не ходи. Лучше сиди дома или несколько дней, пока я не приеду, переночуй у подруги. На столе оставил денег, вот только не думай ничего в своей маленькой головке дурного, у тебя холодильник пустой, купи пожрать.

Она даже не повернулась, лишь расправила плечи, продолжая смотреть в окно. Гордая какая. Дикая и гордая. Развернулся, ушел, хлопнув дверью. В бардачке нашел сигареты, прикурил, глубоко затянулся. С этой девчонкой снова начал много курить, так, глядишь, и забухаю. Резко по газам, солнце слепит глаза, странная погода, вроде солнце, должна быть радость, а радости никакой. Лишь поганое предчувствие надвигающегося дерьма.

Агата

— Агатка, ты где была? Почему не отвечала? Я звонила, писала. Что случилось?