Ольга Дашкова - Рецидив

— Также “Ягуар” сможешь достать? Скажу спасибо.

— Я не знаю ни про какой “Ягуар”.

— Я думал, ты умная, а ты беспросветная дура.

— Хорошо, я дура. Дверь там.

Она указывает головой в сторону коридора, а я лишь улыбаюсь. Не знаю, чего я так долго с ней церемонюсь, вот прям нравится мне видеть на ее личике ярость и гнев. То, как она сверкает глазкамии кусает губы. То, как она пытается врать, делая вид, как те обезьянки, ничего не знает, не видела и не слышала.

— Может, у тебя память плохая? Так мы сейчас поедем в другое место, будем тебе ее освежать.

— Я никуда с тобой не поеду. Ты не имеешь никакого права, это незаконно. — смотрит испуганно, а я удивляюсь ее реакции.

— Мою тачку тоже было отжимать незаконно, а еще угрожать, направляя на меня ствол, было незаконно, а самое интересное, устраивать весь этот спектакль, что ты жертва и тебя похитили, вместе со своими дружками.

Начинаю повышать голос, волна гнева накатывает изнутри, медленно надвигаясь на нее. Это получается само, уже выработанная профессиональная привычка, давить, нажимать. Девушка насторожилась, отходит, упирается спиной в стену, смотрит, широко открыв глаза.

— Мне не нравится, когда из меня делают дурака и забирают мои вещи! А ты, танцулька клубная, будешь крутить мозги, так же как задницей, со своими клиентами, вести себя, как шлюха…

Надвигаясь на нее, не успеваю договорить, как что-то горячее обжигает мою левую щеку. Да так неожиданно, что не успеваю отреагировать.

— Я не шлюха! И запомни это, а если не можешь запомнить, то запиши!

В ней столько ярости, что обдает жаром. Щека горит, сжимаю кулаки, веду головой, мы смотрим друг другу прямо в глаза. Нет, у меня нет желания ее ударить, я никогда этого не сделаю, пусть мне отрежут руку, если это произойдет. Но это я, благородный, сука, рыцарь, спецназ в отставке, а будь на моем месте какой другой урод, ведь огребла бы немедленно.

— Что? Ударишь в ответ?

Гордо вскидывает голову, а я даже теряюсь от такого. В серой дымке ее глаз уже разливаются слезы.

— Ты точно дикая.

И лучшее, что я мог сделать, это поцеловать ее. По телу вмиг чистый адреналин, даже круче, чем при любых спаррингах на тренировках. От поцелуя покалывает губы, щека все еще горит от пощечины, но она отвечает. Ее язык в моем рту, снова цепляется за куртку, притягивая меня ближе. А я, подхватывая ее под ягодицы, плотнее прижимаю к стене. Снова насилую ее рот, сминая губы, кусаю, проникаю языком, она сама кусает в ответ мои.

Член моментально напрягается, как вспомню, как трогал ее пальцами между ног, то, какая она была мокрая, хочу снова видеть ее такой, трогать, ласкать. Стон в мои губы, и меня срывает окончательно.

Агата

— Ну, что ты, не сопротивляйся, девочка, ну же.

Мерзкие руки мужчины забираются мне под футболку, я отталкиваю их, но он силене, к тому же сильно пьян, и что бы она сейчас ни делала, на завтра ничего не будет помнить. Почему у меня так не получается?

— Да отпусти ты меня! Отойди! Не трогай!

Вырываюсь, но выходит плохо. Что может сделать пятнадцатилетний подросток против здорового сорокалетнего мужика? Да практически ничего. Снова накрывает страх и паника. Ладони холодеют, по спине озноб, а в груди жар и страх, дикий страх.

Отчим вжимает меня в стену, шарит руками под футболкой, больно щиплет грудь, перегар перекрывает кислород.

— Ну, давай, ну, что ты, Агата, ведь хорошо же все было. Мамка твоя, сучка, ничего интересней не придумала, как вскрыть себе вены. Теперь ты будешь моей любимой девочкой.

При упоминании моей матери изо рта этой паскуды начинает трясти еще сильнее. Сопротивляюсь, вырываюсь, но сил катастрофически не хватает. Накатывают слезы. Господи, да когда же это закончится? Его руки рвут заклепку джинсов, вырывая ее с нитками.

— Нет, нет!

Шарю руками по стене, узкий коридор, срываю с вешалки одежду, что на ней висит, ладонь натыкается на зонт, хватаю, сколько хватит сил, бью им по его спине.

— Да, малышка, да.

Слезы от бессилия текут по щекам, в горле стоит ком, он меня заваливает почти на пол, упираюсь рукой в полку. Что-то тяжелое ложится в ладонь, хватаю, замахиваюсь, сколько хватает сил. Удар по голове, отчим замирает, затем начинает оседать, тянет меня за собой, придавливая своим грузным телом к полу. Дышать трудно, пытаюсь выбраться из-под него, отталкивая от себя, но прихожая узкая.

Дышу, глотаю слезы, но все равно не могу успокоиться, кое-как отползаю, поправляя на себе футболку, в руке тяжелая статуэтка медведя. Она здесь была, как мы въехали, бурый медведь под бронзу, массивная статуэтка-пепельница.

Смотрю на мужчину, он лежит, раскинув руки, двигаюсь ближе, сквозь слезы и истерику вижу на голове, чуть выше виска, багровую кровь. Снова задерживаю дыхание, сердце перестает биться. Может, я убила его? Подползаю, не хочу его трогать, вдруг очнется. Но одними пальцами нащупываю сонную артерию на шее, утираю, размазывая по лицу обжигающие слезы.

— Мамочка, ну как же так? Почему ты ушла и оставила меня одну? Почему? Почему?

Снова реву, зажав рот рукой, в голове пульсирует острая боль. Во мне намешано все подряд: боль, обида, несправедливость. Перешагиваю через отчима, иду в свою комнату. Замок давно сломан, но надеюсь, что в отключке он пробудет не один час. А завтра, как всегда, ничего не будет помнить. Соберутся дружки, а мне придется ночевать у Шиловых, боясь попасться на глаза хоть одному из них.

Забираюсь на подоконник, смотрю на ночной проспект, там кипит жизнь, которой у меня нет. Нет больше того, что было раньше, и больше уже никогда такого не будет. Я никогда больше не буду прежней.

Отчим проболтался мне как-то, почему моя жизнерадостная, красивая мама в тридцать пять лет перерезала себе вены. Он рыдал, просил прощения, а я слушала его и не верила, лишь потом накрыло. Правда была шоком, реальным шоком для меня, тогда еще подростка. Никогда, никогда в жизни я его не прощу, прокляну, буду плевать на его могилу, если найду, конечно.

Мою мать изнасиловали сразу несколько здоровых мужиков, на глазах ее мужа, моего отчима. Это было показательное наказание, чтоб он начал шевелиться и искать те деньги, что украл. Я тогда толком не понимала, что и кому он должен. Но наказали не его, а мою маму. Жестоко. Несправедливо. Она не выдержала, ушла, вскрыв себе вены.

Плачу навзрыд, кричу в свои ладони, сердце вырывается из груди. Могу ли я осуждать ее за то, что она бросила своего ребенка, не пережив насилия? Не знаю даже.

Резко просыпаюсь, всхлипываю, открываю глаза. Снова эти кошмары, в которых только слезы и боль выворачивающая наизнанку. Сердце так же ломает ребра в груди.

— И часто тебе снятся кошмары?

Смотрю в сторону кресла, в нем сидит Морозов, в одних джинсах, внимательно меня разглядывает. Солнце заливает ярким светом мое убогое жилище. Неужели в этом городе бывает солнце?

— О, господи.

Тяжело вздыхаю, закрываю лицо руками, падаю обратно на постель. Понимаю, что я совершенно голая под тонким покрывалом, что у нас был секс, а потом я отрубилась прямо на его плече, словно провалилась в пропасть. Накрываюсь с головой, не привыкла смотреть своим проблемам в глаза, а этот парень, точно, моя проблема.

— Агата.

Зовет тихо, но уверенно, не хочу выбираться из своего убежища. Вспоминаю, что было совсем недавно, чувствую, как тело вновь наливается возбуждением. Он странно на меня влияет, очень странно. Не могу понять, хорошо это или плохо, но с ним я женщина, а не ущербный кусок мяса, не способный ничего чувствовать.

— Агата!

— Что тебе? Тебе разве не надо на работу? Или ты не работаешь?

Только сейчас замечаю, что пахнет кофе, снова сажусь, прикрывая грудь покрывалом, поправляя растрепанные волосы.

— Так я уже на работе.

— Какая интересная у тебя работа.

— Сам удивляюсь, повезло, не иначе.

— Твое везение закончилось.

Он встает с кресла, подходит, садиться рядом, диван скрипит под его весом, внимательно смотрит, убирая с моего лица волосы. Он не психует, не дергается, я своим поведением доводила всех, трудный подросток, все дела. Учителя вешались, одноклассники не связывались лишний раз. Как Морозов еще не высек меня за слова и выходки, одна пощечина чего стоит.

Чувствую, как щеки заливаются краской, вспоминаю, как он брал меня на кухне, как я отдавалась ему.

— Да, мне тоже понравилось.

Он что, умеет читать мысли?

– О чем ты? — включила дуру.

— Именно о том, что ты подумала и покраснела. Так часто тебе снятся такие сны?

— Нет, не часто, — снова вру.

— Ты не умеешь врать, Агата Андреевна.

— Откуда?

— Не важно, но мне очень важно знать, где моя тачка.

Он смотрит так внимательно своими голубыми холодными глазами, я помню, в них был огонь, но сейчас его нет, становится неуютно. Сама изучаю его лицо, он так близко, на щеках щетина, он царапал меня ею. Сильная шея, широкая грудь, рельефные мышцы. Большой длинный шрам под левой грудью, не замечала его раньше, да я вообще ничего не замечала.

— Я, правда, не знаю где она.

— Кто твои дружки?

— Не знаю, просто парни, подошли, попросили сыграть, что меня похитили, мол, так будет убедительнее, когда в багажнике девушка, да еще и связанная.

— Допустим, что дальше?

Он не верил ни одному слову, было видно, а я врала, хоть сказки пиши. Но чем больше я говорила и смотрела в глаза Морозова, тем больше тонула в них. Они у него, словно чистое морозное небо.

— Если ты будешь так смотреть дальше, то, может, я и поверю в эту фантастическую историю. А если ты еще опустишь покрывало, то я начну думать не той головой.

— Да пошел ты!

— Вот, теперь узнаю свою дикую штучку.

Глеб так откровенно и громко смеется, резко притягивает меня к себе. Целует, моментально проникая в рот языком, по телу жар, тихий стон.

— Целуешься ты лучше, чем врешь.

Глеб

Она так быстро уснула, прямо на моем плече, а я лежал, смотрел в потолок, покрытый от времени мелкой сеткой трещин, прижал девушку к себе, чувствуя ее дыхание кожей.

Что произошло на кухне, наверно, ни она, ни я так толком и не осознали. Стоны, поцелуи, обнаженное тело Агаты, скинутый под ноги халат. Подхватываю ее под ягодицы, не разрывая поцелуй, усаживаю не на шаткий стол, а на подоконник.

Теплая гладкая кожа под моими ладонями, сжимая талию, притягиваю ближе. От нее невозможно оторваться, если учесть, что она максимально раскрытая и голая передо мной. Сама стягивает с меня кожанку, поднимает водолазку, теперь ее руки на моей коже, а по спине мурашки.

Одежда летит на пол, она кусает мои губы, а мои пальцы уже между ее стройных ножек. Часто дышит, откидывает голову, я скольжу языком по ее шее, при этом лаская ее половые губки, чувствуя под пальцами влагу, дурею, больно засасывая нежную кожу. Возбужденный набухший клитор прямо под моими пальцами, скольжу круговыми движениями, Агата царапает мне спину.

Точно, дикая, совершенно необузданная девчонка. Кое-как отрываюсь от нее, в висках стучит пульс, член стоит, быстро расстегиваю ширинку.

— Агат, Агат, — говорю ей в губы, а она не слышит.

Беру ее лицо в руки, убираю волосы, губы, искусанные мною, такие яркие, а в глазах пелена желания. Сука, она охуительно сексуальная, не могу оторвать глаз.

— Агат, ты как-то предохраняешься? Таблетки? Спираль? Уколы?

Смотрит, словно не понимает, о чем я. Но мне все понятно по взгляду.

Шарю по карманам, хорошо, что есть презерватив. И не потому, что я ей не доверяю, хотя она в первый раз даже вопрос не задала о защите, а потому что я старше, я мужчина и должен думать об этом в первую очередь. Не только о своей безопасности, но и о ее.

— Помоги.

Вдвоем стягиваем с меня джинсы, белье, она так смотрит странно на мой член, касается пальцами, а я стискиваю зубы плотнее. Проводит несколько раз, чуть приоткрыв губы, рву фольгу упаковки.

— На лучше, надень, а то я кончу тебе в руку.

Агата медленно раскатывает латекс по моему стояку, сжимая его в руке. Смотрит своими голубыми глазами с серой дымкой, а я снова ее целую, резко притягивая к себе. Чуть приподнимаю ее попку и одним движением заполняю ее полностью.

Кричит, снова царапает плечи, я и двигаюсь размеренно и глубоко. Она словно горит в моих руках, сама подмахивает навстречу. Вдвоем смотрим вниз, на соединение наших тел, по вискам течет пот.

— Только не останавливайся, Морозов, только не останавливайся.