Дональд Маккейг - Ретт Батлер

— Нет. Пламя слишком сильное.

Она брыкалась, пытаясь вырваться.

— Я не хочу терять Тару.

— А я — Богом клянусь — не хочу терять тебя! — Ретт оттащил Скарлетт подальше, и в это время огонь прорвался через потолок и взмыл над крышей.

Жар стал нестерпимым. Ретт, Скарлетт, Тэзвелл и Красотка отошли подальше.

Скарлетт гневно рыдала.

— Мы должны были попытаться, — колотила она Ретта руками по груди. — Хоть что-нибудь предпринять…

Огонь ревел, окна усадьбы Тара светились, как сатанинские глаза.

Раздался стук копыт: соседи.

Слишком поздно. Уже ничего нельзя сделать.

— О Ретт, — застонала Скарлетт. — Это Тара, Тара.

Безутешная, она уткнулась ему в плечо.

— Да, дорогая. Это была Тара.

Странный голос был едва слышен в реве огня:

— Мой день настал.

Из всклокоченной бороды оборванного старика торчали застрявшие веточки. Грязные засаленные волосы были спутаны. От близости к бушующему пламени на рубашке и рукавах спереди виднелись подпалины. В руке старик держал ржавый однозарядный дуэльный пистолет.

— Ретт Батлер, — бесцветным голосом повторил Исайя Уотлинг, — мой день настал.

Ретт отодвинул Скарлетт в сторону.

— Добрый вечер, Уотлинг. Вовсе ни к чему было поджигать дом моей жены. Я вышел бы, если бы ты попросил.

— Огонь очистительный… — бормотал Исайя.

— Не припомню, чтобы нуждался в очистительном огне, — сказал Ретт, — но я вообще не особенно религиозный человек. Ты, без сомнения, знаешь куда больше о его свойствах.

Старик собрал остаток сил и выпрямился.

— Ты убил моего сына, Шадру. Из-за молодого хозяина Броутонской плантации Ретта Батлера сегодня мой мальчик горит в аду.

Еще стуча зубами, Скарлетт выкрикнула:

— Прочь из Тары! Уйди от нас, презренное существо!

Ретт сказал:

— Исайя, если бы я не убил твоего сына, это сделал бы кто-нибудь еще. Шэд Уотлинг меньше всего был намерен умереть в своей постели.

— Как и ты, грешник.

Дрожащими руками старик поднял пистолет.

Ретт шагнул ему навстречу.

— Отдай пистолет, Исайя.

Красотка кинулась к отцу, крича:

— Папа! Папа! Прошу тебя! Не надо!

Выстрел был негромким, словно треснула ветка.

Красотка Уотлинг вздрогнула. Аккуратно подобрав свое розовое одеяние, чтобы никто не увидел ее босых ног, она опустилась на приступку и, промолвив: «Бедный, бедный папа», умерла.

Спустя многие годы миссис Мид и миссис Элсинг смогли наконец удовлетворить свое любопытство относительно «Красной Шапочки». При этом руководствуясь прямым патриотическим долгом.

Теперь, через девять лет после окончания войны, история Конфедерации отлилась в яркие и романтические мифы.

И некоторые неприглядные события, некогда вгонявшие в краску этих леди, вошли важной частью в семейные предания. Как миссис Элсинг излагала внукам: «Когда оккупировавшие Джорджию янки направо и налево вешали смельчаков, придуманный Красоткой Уотлинг выход спас вашего деда от виселицы. Вы даже представить себе не можете!»

Причем удивление легковерности янки миссис Элсинг росло от раза к разу: «Янки и впрямь поверили, что Хью Элсинг мог устроить драку в публичном доме! Уму непостижимо!»

Но легенда — одно дело, а само подобное заведение — совсем другое, и когда экипаж обеих леди остановился возле него, те чуть было не приказали кучеру ехать дальше. Однако испытали большое облегчение, увидев многих своих знакомых, вполне респектабельных граждан, среди тех, кто пришел почтить память самой известной падшей женщины Атланты.

Правду сказать, они оказались разочарованы. Впоследствии миссис Мид говорила друзьям:

— Надо же, гостиная мисс Уотлинг была вполне респектабельна!

Хотя миссис Элсинг, которая терпеть не могла французский стиль, была с ней не согласна:

— Слишком изу-кра-шена, дорогая. Слишком.

«Красная Шапочка» не изменилась с тех пор, когда тут развлекались офицеры-конфедераты, и теперь ветераны пришли почтить память своей молодости. В неожиданном и неловком сочетании, как уважаемые, так и совершенно ничьего уважения не заслужившие жители Атланты ждали бок о бок на дорожке, окаймленной пахучими розами Красотки.

Макбет приветствовал всех — и знакомых, и незнакомых — одинаково:

— Доброе утро, сэр. Доброе утро, мэм. Рад, что вы смогли нас посетить в этот печальный день.

Внутри любопытные рассчитывали увидеть пестрых попугаев и экзотичных фламинго, а вместо этого встретили неприметных синичек: куртизанки Красотки облачились в траур.

Несколько ныне респектабельных матрон работали здесь в годы войны. Миссис Джеральд Д. тогда была развеселой мисс Сюзанной, а Крошка Забава стала теперь миссис Уильям П. Ни словом, ни жестом не выдали куртизанки, что узнали бывших товарок.

Подручные гробовщика доставили пятьдесят стульев с прямыми спинками, а мебель из гостиной Красотки перенесли наверх. Гроб установили на козлах и задрапировали черным крепом, украсили множеством венков и букетов.

Саму Красотку положили в гроб в платье серого шелка старомодного покроя. Распущенные волосы лежали веером на белой шелковой подушке, руки были благочестиво сложены на груди. Она выглядела словно девочка, надевшая бальное платье матери. Широкая красная лента с надписью черными буквами «Возлюбленная» была наброшена на гроб.

Ретт Батлер с посеревшим лицом принимал соболезнования.

— Да, она была прекрасная женщина. Добрая душа. Да, Красотка для меня очень много значила. Спасибо, Генри, что пришел.

Миссис Батлер стояла подле своего мужа.

— Очень рада, что вы смогли прийти, уважаемый Мерриуэзер. Надеюсь, вы попробуете угощение. На кухню прошу через ту дверь.

Скарлетт представляла всем молодого человека:

— Сын Красотки, Тэзвелл Уотлинг. Мистер Уотлинг — торговец хлопком из Нового Орлеана. Да, ветеран Конфедерации.

Пораженный скорбью, Тэзвелл Уотлинг принимал доброжелательные соболезнования от совершенно незнакомых ему людей. Хотя он вежливо благодарил, слова для него ничего не значили. Он скорбел по тому, что так легко могло осуществиться: по обретшей счастье матери, сидящей в солнечном садике во Французском квартале. Как он жалел, что не оставил ни одного из глупых, но драгоценных маминых писем!

Пока респектабельные жители Атланты поглощали изысканную поминальную трапезу, люди попроще собрались в кухне, где пили виски, закусывая жареным мясом и ветчиной. Они жаловались на всеобщую депрессию и гадали, когда же Атланта воспрянет и заживет полной жизнью. Они пили за добрую память Красотки и вспоминали ее благодеяния в дни, когда им совсем не везло.

Репортер «Атланта джорнал» писал:

«В лязгающих кандалах и железных наручниках отец убитой женщины был доставлен на поминки шерифом округа Клейтон Оливером Тэлботом. Остальные скорбящие в ужасе отшатнулись, когда бородатый патриарх, застреливший собственную дочь, приблизился к ее гробу. Каменные черты его лица и тогда не смягчились, ни звука не вырвалось из груди. Это его палец спустил курок. Дочь упала у его ног, жалобно вскрикнув. Но если Исайя Уотлинг испытал какое-то сожаление, он не показал виду.

Какие мысли тревожат его упрямый ум, что за лихорадочные чувства, должно быть, захлестывают гордую волю? На секунду он нагнулся над гробом своей дочери и что-то туда положил. Но его внук, мистер Т. Уотлинг из Нового Орлеана, заметил это движение, вынул подношение старика и вернул ему…»

— Полагаю, вы забыли, сэр.

Тэз положил Новый Завет в скованные руки деда.

— Я никогда… — Старыми слезящимися глазами Исайя вгляделся в лицо внука и, облизнув губы, договорил: — Я никогда себе не принадлежал…

Он опустил взгляд и покорно, словно собака, поплелся вслед за шерифом.

Ретт с трудом убедил пастора собора Святого Эндрю, что Красотка Уотлинг должна упокоиться на старейшем кладбище города. Тот подыскал место у стены, где ее присутствие никого не оскорбит.

Ретт похлопал по броскому надгробию англиканского епископа и сказал:

— Красотке он все равно никогда не нравился.

Так прекрасным воскресным утром Руфь Красотку Уотлинг похоронили. На траве блестела роса. Колокола церквей звоном созывали христиан на утреннюю службу. Мимо, весело позванивая, прокатился один из первых в Атланте трамваев.

Дети — Уэйд Гамильтон и Элла Кеннеди — стояли по правую и левую руку от Скарлетт. Бо Уилкс и Луи Валентин Раванель — возле Эшли и Розмари. Пастор читал из Книги общей молитвы. Дети испытывали благоговейный страх.

Луи Валентин переминался.

Тэзвелл Уотлинг плакал.

Пастор при первой возможности поспешил удалиться. Негры с лопатами ожидали на уважительном расстоянии.

Эшли Уилкс протянул Ретту руку.

— Очень сожалею, Ретт. Красотка была замечательная женщина. Она спасла мне жизнь.

Ретт взял протянутую руку.

— Сколько лет мы знаем друг друга?

Эшли поразмыслил.

— Мы познакомились в тысяча восемьсот шестьдесят первом.

— Значит, тринадцать… Странно, кажется, что намного дольше. Как идут дела с вашим садом?

Эшли несколько оживился.

— Просто замечательно. Я смог восстановить фонтан. Обязательно приезжайте и посмотрите, — Эшли взял Розмари за руку, — Ваша сестра становится прекрасной садовницей.

Розмари спросила:

— Ты никогда не задавался вопросом, брат, отчего мужчины притворяются, что проявляют заботу о женщинах, когда на самом деле обычно все обстоит наоборот?

Ретт поцеловал Розмари в лоб. Тэзвелл оторвался от своего торгового дела уже слишком надолго, поэтому вскоре отбыл на вокзал.

Когда Батлеры добрались до дома тетушки Питтипэт, силы оставили Ретта, и он споткнулся на лестнице. В бывшей спальне Мелани Уилкс Скарлетт помогла мужу раздеться. Когда она уложила Ретта в постель, его била такая дрожь, что даже зубы стучали; поэтому Скарлетт тоже разделась, легла с ним под одеяло и обнимала, согревая, пока он не уснул.

Когда по комнате поползли уже вечерние тени, а ветер зашелестел в ветвях вяза под окном, Скарлетт проснулась в объятиях Ретта.

«Тара», — подумала Скарлетт. Она бы разрыдалась, но все слезы уже были выплаканы.

Сев на постели, она потерла глаза так сильно, что перед ними засверкали звезды.

— Фидл-ди-ди! — сказала миру Скарлетт О'Хара Батлер.

Ретт что-то сонно пробормотал; она отвела волосы с его лба и поцеловала в губы.

— Пойду лучше посмотрю, как там дети. Когда спустишься, внизу будет готов кофе.

Мамушка с Эллой на заднем крыльце лущили бобы. Питти, Уэйд и дядюшка Питер были в саду.

— Мы все собрали, пока не перезрело, — сказала Мамушка. Ее немолодые уже пальцы так и летали. — С мистером Реттом все в порядке?

— Думаю, да. Я вот пыталась вспомнить, Мамушка: когда ты приехала в Тару?

— Господи, девочка! Вместе с твоей мамой, когда она вышла замуж.

— А ты знала Филиппа Робийяра?

Губы Мамушки сложились в знакомую упрямую черту.

— Мамушка, они все мертвы. Правда уже никому не навредит.

— Сладкая моя, ты прожила поменьше, чем я. Правда может повредить всегда, стоит ее высказать, — Мамушка неохотно призналась: — Мне масса Филипп никогда не нравился. Безрассудный был человек.

— Как Ретт?

— Мистер Ретт? Какой же он безрассудный? — Телеса Мамушки затряслись от смеха, — Мистер Ретт никогда не ведет себя безрассудно с теми, кого любит.

Все переменилось. Все, чего Скарлетт желала, к чему она прежде стремилась, — совершенно переменилось.

В состоянии ли она, подобно Эшли, воссоздать некую версию жизни до войны? Развести азалии и глицинии, живописно пустив их по руинам? Скарлетт фыркнула.

Они с Реттом могли отстроить Тару. Или же отправиться попутешествовать. Мир полон мест, где Скарлетт не бывала. Возможно, они съездят в Йеллоустоун и увидят те Чудеса Природы, где кипящая вода извергается из земли на огромную высоту, словно по часам. Только подумать!

В таком настроении она и приветствовала Ретта, когда он спустился вниз.

— Добрый вечер, милый!

Он удивленно поднял брови.

— Значит, я — твой милый?

— Ты это и так знаешь. Ретт, пожалуйста, не высмеивай меня больше.

Всегда бесившая ее ухмылка исчезла.

— Хорошо, радость моя. Обещаю.

Они смотрели друг другу в душу: ее зеленые глаза и его темные.