– Я, наконец, могу сказать? – искренне смеясь, поинтересовался Олег. Алекс кивнула, – Что ж, Александра, гляжу, вы не скучали здесь. Я горжусь твоими задатками солдата, княжна, правда, – он приобнял Алекс, – а теперь иди спать. И так мы слишком долго здесь засиделись, – он глянул на часы. Была ровно половина одиннадцатого, – Как долго мы болтали с тобой? Часов пять? Странно ещё, что Владимир не явился до сих пор. Ладно иди.

Александра уже покидала комнату, когда Олегу подумалось: «Надеюсь, она не станет рассказывать Владимиру о том, какой Джон распрекрасный. Зная его ревнивую натуру, очами видно, чем это закончится: трудным, долгим разговором со мной».

Глава двадцать третья.

Стоит отдать Олегу должное: за годы общения с Владимиром он изучил князя достаточно хорошо, чтобы осознавать все последствия появления у Масловых такого человека, как Джон. Хотя сценами ревности и гнева Владимир не забрасывал ни Александру, ни иностранца, никого бы то ни было другого, то, что молодой человек испытывает эмоциональные страдания, было написано на благородном челе его, когда он заходил после долгого дня в спальню и раскрывал свои бумаги. Несмотря на то, что Олег много раз говорил ему, что, на самом деле, Александра не испытывает никакого интереса к Джону, и хоть Владимир безумно хотел поверить этому, он не мог.

«Как я глуп! – думал он практически каждый вечер, – ведь я же знаю, что Александра тонка душою, что она сказала бы мне обо всём, не желая мучить. А ведь, получается, приношу ей страдания я сам, и ничего не могу поделать с собою. И виноват во всём этом лишь я один? – часто спрашивал себя князь и, вскоре, сам же приходил к ответу, – А больше и некому, отнюдь. Никому не понятны мои мучения оттого только, что необоснованны они и не подкреплены ничем существенным и действительным. Какой я всё-таки мерзостный человек: мало мне того, что я себя всего измучил, так я ещё и таких замечательных людей страдать заставляю. Моя бедная Аля хотя бы знает возможные причины моего отдаления, а Джон? Он-то как трактует мою апатичность? Думает ли он, что не нравится мне, что я, может быть, презираю его? А я ведь не испытываю ничего негативного к нему. Он искренний, умный, интересный человек, который стал жертвой глупейших обстоятельств, запутавшись в паутине моей необузданной любви, а теперь болтает ножками, не в силах выпутаться. Сколько я уже живу в этом аду недомолвок и сомнений? Год? Два? Нет, лишь какую-то жалкую неделю, а сердце устало мучиться и мучить других. Бешено устало. Нет, невыносимо продолжать так жить, ведь это и не жизнь, а мука, одна сплошная боль, которую надо поскорее прекратить. Но как? Поговорить ли мне с Александрой? Нет, не могу ей даже слова сказать об этом ребячестве! Стоит поговорить с Джоном: это дело моих нравственных ценностей и качеств. Герцог – достойнейший юноша. Он должен понять меня», – решил, сидя вечером в садике ровно через десять дней после прибытия и глядя на красоту летней ночи, Владимир. Нетерпение и страх упустить момент победили разум молодого князя, потому через полчаса он постучал в массивную дверь спальни Джона, которая едва ли не мгновенно распахнулась пред ним.

– Джон, – начал, не заходя в комнату, Владимир, – Вы, надеюсь, знаете, как благосклонно я отношусь к Вам. Возможно, Вы замечали, что на протяжении недели я веду себя …гм… по-разному, особенно с Вами, и часто мои действия и слова оказываются отвратительными и даже гадкими, хоть в действительности я так и не думаю, – он говорил быстро, не позволяя Джону вставить и слова, а когда закончил вступительную часть разговора, он поднял глаза и взглянул на герцога, который стоял в белой пижаме, сконфужено глядя на Владимира. Воспользовавшись паузой, Джон жестом пригласил своего гостя зайти и плотно закрыл за ним дверь. Владимир сел на стул у окна, переплёл пальцы, закрыл ладонями лицо и долго, молча сидел, сомкнув глаза. В это время Джон, укутавшись в халат, тихо стоял у стены, не сводя глаз со своего посетителя.

– Да, я поэт, я ревнив! – вымолвил, наконец, поднимаясь, Владимир, – и потому все эти пытки выпадают на мою долю, но я не хочу, чтобы страдали окружающие меня люди. Люди, которых я люблю и бескрайне уважаю, потому я и пришёл к Вам, герцог. Прошу, выслушайте меня без усмешки, потому что иначе я не знаю, как мне … как мне жить.

– Князь, я…

– Позвольте, дайте мне, сначала, сказать, а после я предамся Вашей воле, клянусь, – проговорил Владимир, отворачиваясь к окну, – Когда я ехал к Масловым я не знал, что Вы находитесь здесь и, знает Бог, когда узнал бы, только счастлив бы стал. Но мой пытливый ум не даёт мне покоя, когда я вижу Вас, герцог, рядом с… – он замешкался.

– С Александрой, – выдохнул Джон, наконец, понимая, о чём сей разговор.

– Да, да, именно с ней! Дело в том, что я знаю княжну, кажется, всю свою жизнь, и всё своё бренное существование я люблю её. Откровенно говоря, и Александра, испытывает ко мне нежные чувства, по крайней мере, так было раньше. А теперь, когда я вижу, как ей весело и интересно с Вами, герцог, моё сердце рвётся на части. Скажу без преувеличения, Вы мне симпатичны. У Вас хороший вкус, должное образование, воспитание, и, кроме того, наши с Вами моральные и нравственные ценности, я полагаю, во многом совпадают. И как не горько мне это признавать: Вы гораздо лучше меня во многих отношениях, потому-то моя душа неспокойна и просит пощады, которую я, увы, не могу ей дать, – Владимир закончил, отвернулся от окна, и теперь он стоял лицом к Джону, который, сосредоточено глядя на князя, аккуратно подбирал слова.

– Прошу Вас, князь, не надо. Присядьте. Вы говорите теперь, не обращаясь к фактам; я знаю, что я не просто не могу быть лучше, я не могу оказаться даже наравне с Вами, потому что я не представляю собою, ровным счётом, ничего, в то время как Вы, взгляните, и поэт, и музыкант, и военный деятель. Поверьте, я никогда не говорю того, что не считаю правдой. Вы – творческий гений Владимир, и это не только мои слова. К тому же хочу Вас заверить, что Алекс любит Вас, это я вижу. Так вот, и я не играю никакой роли в развитии ваших отношений, я лишь хочу оставаться другом и княжне, и Вам. Вас я обожаю, честно сейчас говорю, без лести и обмана, потому мне больно смотреть, как Вы мучаете себя. Прошу, Владимир, не думайте, что я имею что-то к Александре Владимировне, нет. Она прелестная девушка, но я люблю её исключительно как друга, не более того, – закончил герцог и улыбнулся, подняв глаза на Владимира, поджав несколько стыдливо закусил губу.

– Джон, – произнёс Владимир, впервые искренне улыбаясь за последнюю неделю. Князь почувствовал, как тяжёлый камень свалился с души его, как легче ему стало дышать, говорить, думать. На языке у Владимира было много того, что он, возможно, хотел бы сказать Джону, но даже поэту иногда не хватает слов, потому он глубоко вздохнул и крепко, с жаром пожал руку герцога, – как же я был неправ, – единственное, что смог выговорить князь.

Можно с уверенностью сказать, что именно этот день стал исходной точкой в развитии отношений между Джоном и Владимиром, которые теперь приобрели нечто весьма ценное – умение говорить правду. Если молодые люди нуждались в совете, в котором они хотели быть уверены, они решительно шли друг к другу, зная, что не услышат ничего, кроме искренней правды. Кстати говоря, именно этот разговор спас трепетные отношения Александры и Владимира, который за одну только ночь помолодел будто и накопил столько энергии, сколько, казалось бы, человеку никогда не удастся потратить.

Выходя глубокой ночью из комнаты Джона, Владимир услышал голоса наверху и, не желая идти в спальню, отправился туда. Слишком долго он бездействовал, слишком долго не общался с дорогими ему людьми, а теперь настало время всё исправить и восполнить те моменты, которые он, из своей молодости и горячности, упустил. Поднявшись наверх, Владимир увидел в огнях большой залы с бархатными портьерами, высокими окнами одну лишь Александру, которая читала стихи, казалось, сама себе; в комнате больше никого не было, и Владимир тихо, чтобы не прервать княжну, зашёл и встал в тени занавесы.

Читала княжна эмоционально, абсолютно не придавая значения некоторой нелитературной лексике, которая присутствовала в стихотворении. Сказать честно, никто, особенно женщины, в то время не позволяли себе читать в высших кругах столь провокационную поэзию, возможно, именно это и стало причиной того, что Александра читала, находясь в одиночестве, остерегаясь, как бы, лишних глаз и ушей.

– Браво! – выкрикнул, выходя из тени и хлопая в ладоши, Владимир. Александра немного подпрыгнула от неожиданности, но увидев, кто пришёл к ней сильно обрадовалась.

– Владимир! Почему ты здесь? – спросила Алекс, подходя к князю.

– Гулял, – весело проговорил он, – и услышал, как кто-то прелестно читает стихотворные строфы. Кстати, автор мне, кажется, неизвестен? Кто же он?

– Да разве ты не знаешь? Ты действительно не знаешь? Как же так, ведь Владимир всегда знает всех поэтов, и разве его тёзка Владимир Маяковский может стать исключением?

– Это не тот ли, приверженец социал-революционеров?

– Не знаю. Наплевать, главное, что он шикарен! Его произведения просто восхитительны. По-моему, все Владимиры – поэты-гении.

– Будет тебе, – несколько смущённо заговорил Владимир, – Расскажи лучше, как у тебя дела.

– У меня всё неплохо, только я испугалась очень, когда ты прекратил общаться со мной, подумала, что больше, ну … не любишь, – шёпотом закончила она.

– Эх, глупышка, да как же я мог тебя разлюбить, – спросил он, обнимая княжну, – Олег сказал, что мы с тобой лебеди, и я начинаю в это верить.

– Олег сказал? – переспросила Александра, – лебеди? занятно. Похоже, ты плохо на него влияешь.

– Я точно тоже самое ему сказал, – Владимир посмотрел на Александру, – кажется, я плохо влияю и на тебя.

– Кажется, ты плохо влияешь и на меня, – произнесли они в один голос, – Ого! – отозвалась Александра, – Кошмар! – и молодые люди звонко рассмеялись. Им предстояло ещё много чего обсудить, и целая ночь, которая была у них впереди, давала им время насладиться желанным обществом друг друга.


Глава двадцать четвёртая.

Утро следующего дня выдалось, прямо сказать, странным. Мало того, что погода двадцать восьмого июля была не летней, так ещё и жители дома были без причины взволнованы с самого утра. Александра, которая накануне ночью не спала практически, проснулась, когда на первом этаже в столовой зазвонил телефон, да так громко, что она не могла игнорировать этот шум, потому и встала. Не выспавшаяся, но всё же весьма счастливая девочка живо оделась и бегом спустилась по ступенькам вниз, туда, где собрались все жильцы дома, и даже Анастасия, которая обычно просыпалась позже всех, уже доедала свой английский завтрак. На звонок, видимо ответил Олег, который в данный момент стоял с трубкой в руке и хмуро слушал звонящего. Когда Олег закончил разговор он начал нервно ходить взад-вперёд по комнате, глядя в пол и тяжело дыша, брови его были сдвинуты и подрагивали слегка, а губы закушены. Князь долго думал о том, как же ему поступить с полученной информацией и, так как кроме Ольги Николаевны никого из взрослых людей в усадьбе не было, Олег извинился, что прерывает завтрак княгини и попросил её выйти с ним для короткой аудиенции.

– Доброе утро, – радостно сказала Александра, садясь за стол, и, увидев, какие взволнованные лица были у её друзей, спросила, – что случилось? Я пропустила что-то?

– Тсс, – шикнул по своему обыкновению Андрей, – мы тут пытаемся слушать, – молодые люди стояли, прислонив головы к двери, за которой шла беседа.

– А, – протянула Алекс и подошла к Владимиру, – как давно они там?

– Да уж порядком, – он взглянул на часы, – минут уж десять. Пойду узнаю, что у них произошло, – вздохнул он, улыбаясь, и ушёл. Разговаривающие не появлялись около пяти минут, а когда они стали приближаться к столовой, некоторые слова из их речи доносились обрывочно до ушей сидящих за столом.

– Может быть, не стоит им рассказывать? – испуганно говорила Ольга Николаевна, – они же, всё-таки, ещё дети.

– Они всё равно узнают об этом, так лучше пусть от нас эту новость услышат, а не из газет каких-нибудь, – сухо и безоговорочно отрезал Олег. Дверь со скрипом раскрылась и первой в комнату зашла бледная, словно снег, княгиня Маслова, после неё шёл Владимир, а за ними Олег. В комнате воцарилась мёртвая тишина, которую долго никто не решался нарушить.

– Как вы все знаете, – начал, наконец, Олег, – обстановка в Европе была нестабильна в последнее время. Мне только что сообщили, что Австро-Венгрия объявила Сербии войну и пересекла сербскую границу, а это значит, что Антанта будет принимать необходимые меры, – хмуро сообщил он.

– А мы уезжаем в армию, – добавил стоящий рядом с Олегом Владимир.

После данного объявления никто ничего не говорил и не ел. Все долго ещё недвижно сидели в столовой, боясь проронить даже звук. Джон, которого данное сообщение взволновало очень сильно, постоянно стоял у телефонного аппарата, делая звонки домой и в замок короля, и куда только было возможно. Олег и Владимир отправились в свою спальню, чтобы собрать вещи и как можно скорее отправиться на фронт.