Вирджиния Спайс - Роковые цветы

Флавий стиснул зубы и отвел глаза. Он молча слушал гневную тираду царицы. Теперь он не сомневался, что заговор против Домициана существует.

– Империи нужен сильный властитель, – продолжала Августа. – Домициан же купается в римской крови, играет в кости и путается с девками. Он заслужил ненависть даже близких друзей… Открою тебе тайну, претор. Дни правителя сочтены. Ничего нельзя изменить…

Внезапно на что-то решившись, Августа бросилась на шею Флавию:

– О, Юлий, Юлий, – горячо и прерывисто зашептала она. – Хочешь, я принесу к твоим ногам Империю, полмира?.. Свою любовь, Юлий! Возвышу тебя. Что ты еще хочешь? Скажи… Ты станешь императором, подобным Цезарю, а я буду твоей рабой, твоей тенью… У Домициана нет достойного преемника. Ты, ты один сумеешь умерить спесь сенаторов и обуздать чернь!.. Помнишь ли ты Кремону? О, уже тогда я любила тебя, Юлий!

Он горько качал головой, осторожно пытаясь разжать ее руки:

– Нет, царица. К чему это? Ты прекрасна, я не достоин тебя… Нет! Нет! Я воин и обязан выполнить свой долг. Ты же требуешь от меня забыть о чести… Опомнись, царица!

– Как! Ты отказываешься от империи! – она в гневе оттолкнула его, глаза ее сверкали, как агаты. – Ты, ты смеешь… Нет, не от Империи ты отказываешься, от меня!.. О, боги!.. Уйди, уйди, Юлий. Понимаешь ли ты, что натворил?.. Будь проклят день, когда я узнала тебя!.. Иди к своей Юлии, которая увлечена вовсе не тобой, а сопливым вольноотпущенником!

Августа хотела уколоть Юлия, но при упоминании имени своей счастливой соперницы испытала разящую боль!.. Ревность и отчаяние вновь овладели ею и отражались от нее, как тени… Она залилась слезами и вновь припала к груди претора:

– Ты не человек, ты – камень… За что боги карают так жестоко?.. Юлия в моей власти, ты знаешь. Но я не трону ее, клянусь своей любовью!.. Неужели ты счастлив с ней?.. Пусть! Пусть! Одно твое слово может все изменить. Подумай, Юлий, одно слово… Это не будет предательством, ибо я знаю, тебе ненавистен Домициан. Ты лучше меня. Ты лучше всех… Нет?.. Пропадай, Империя! Пропадай все!

Прерывисто всхлипывая, Августа подняла лицо, искаженное страданием, и утонула в холодных зеленых с золотистым ободком глазах – глазах дракона. Громко вскрикнув, она выбежала прочь из залы.

Ожесточенный, с бьющимся сердцем Флавий стремился покинуть дворец Цезарей. Он решил ввести в город легионы, значительно усилить дворцовые караулы и личную охрану императора. «Он заслужил ненависть даже близких друзей». Этим царица сказала все. И назад они не повернут, это ясно.

– Юлий! Как я рад видеть тебя. Я часто думал о тебе во мраке душных ночей. Величественный человек!

Флавий остановился, как вкопанный, и мрачнее тучи повернулся к подбежавшему человеку. Перед ним стоял юноша, показавшийся Юлию смутно знакомым. Бешеный взгляд претора погасил улыбку на его красивом лице. В глазах юноши отразился испуг.

– Кто ты? – хмуро спросил претор.

– Меня зовут Эдер. Ты не узнал меня? – проговорил юноша, глядя на Юлия большими влажными глазами.

Он растерялся и дрожащей ладонью прикрыл амулет на груди. Этот жест мгновенно воскресил в памяти сверкающее море, корабль с провисшими парусами, скрип весел, шумную Остию… Он узнал этого юношу, его стройную девичью фигурку и лицо с изящными чертами, душу хрупкого цветка.

– Мы вместе плыли на корабле и расстались в Остии… Мы беседовали с тобой, когда корабль подходил к докам… Я путешествовал с Саллюстием Прииском. Сейчас мой друг здесь, во дворце, но он занят, и я решился подойти к тебе.

Флавий жестом остановил юношу:

– Я помню тебя, – сказал он, и черты его лица смягчились. – Ты часто посещаешь дворец?

– О нет, не так часто. Но я видел тебя в этих великолепных залах и однажды на Форуме. Ты был так величествен! Я кричал тебе, но ты меня не слышал, столько народу было вокруг.

– Тебе нравится Рим, Эдер?

– Не знаю, – он пожал плечом. – Рим мне кажется шумным, но его стоит увидеть. Саллюстий теперь частное лицо, и мы живем на Велабре.

– Ты, кажется, любишь Александрию?

– Александрия, – ахнул эфеб. – Вечно юный город, дворец Птолемеев на Локлиде, глядящей на синее, глубокое, вечно изменяющееся море… Широкие набережные, мощеные каменными плитами, пристани, у которых стоят галеры, триеры, грузовые суда… Храм Посейдона, дворцы Музея, театр Диониса, окруженный статуями… Кварталы греков, евреев, Ракотида, населенная египтянами… Нильская долина… Этот город невозможно не любить, Юлий, и я скучаю о нем.

Юлий вдруг тепло улыбнулся:

– Знаешь что, я, возможно, разыщу тебя на Велабре.

«Если будет на то воля богов», – добавил он про себя. Юноша залился краской и молча ему улыбался.

– Будь счастлив, Эдер!

– Да хранят тебя боги!

Юлий повернулся и быстро пошел прочь.

Раскаты грома и порывы ветра глухо доносились до атрия, где нежно пел псалтериум и благоухали охапки цветов. Шумел сад: розмарины и розовые лавры метались, теряя свои правильные геометрические формы, и сорванные листья подобно стаям, в неистовой пиррической пляске вихрем закручивались под страшным обнаженным небом и, трепеща, сыпались в бассейны и к подножию статуй… Недвижимы были только мраморные тела среди сада, подобного в эти часы бурлящему океану, и полногрудые Венеры в белых портиках, повернув голову, равнодушно глядели в сумрак и короткие перебежки ливня…

– Какая страшная непогода! – воскликнула Масселина, не прекращая игру, и инструмент ей вторил: да, да, страшная непогода, о, да! – Столько молний за последние месяцы. Я никогда не видала столько молний! Будто Юпитер гневается на нас.

– Ну, так что же! – сказала одна из девушек. Она стояла на коленях у края бассейна и, обрывая лепестки гвоздик, бросала их в воду. – Жрецы усмирят его гнев жертвоприношениями. Нет такого человеческого проступка, который не был бы прощен богами.

При этих словах две эфиопки в белых платьях (которые скорее обнажали, чем прятали их гибкие тела), скрепленных на голых плечах крупными аметистами, выпрямились и поглядели друг на друга блестящими глазами. Крупные белые лилии в их коротких курчавых волосах были подобны диадемам.

– О! Соль знает это лучше других. Ведь именно ее Сола боги за гордыню отправили на небо, где он теперь правит двумя дикими конями, впряженными в его колесницу, – негромко сказала девушка, обнимавшая мраморную Афину.

– И теперь он – золотое Солнце, о котором тоскуют в часы мрака! – воскликнула, сдвинув тонкие брови, Соль, носящая имя великого светила.

Эфиопки рассмеялись и снова склонились над бассейном, погрузив черные руки в холодную воду, ради забавы собирая лепестки цветов в розовые ладони.

Сверкнула молния, страшный удар грома потряс стены!.. Впечатление было такое, будто разорвалась небесная ткань. Девушки вскрикнули в непритворном ужасе.

– Нет, все-таки это страшно, – ошеломленно прошептала Масселина.

Юлия, до того тихо разговаривавшая со своим вольноотпущенным, подняла голову:

– Под этой кровлей мы в безопасности, уверяю тебя, дитя, – сказала она. – Так что же ты боишься?

– Я? – девочка рассмеялась, приложив к губам пальцы с блестящими ногтями. – Дорогая госпожа, разве могу я опасаться чего-либо иного, кроме ущерба, нанесенного твоему благополучию!.. Сейчас я беспокоюсь о твоем прекрасном саде, что терзает буря, подобно дикому зверю.

Юлия погрозила ей пальцем:

– Дитя! Ты лукавишь! Тебе следовало бы поучиться выдержке у этих животных.

Рука Юлии опустилась на спину египетской кошки с гладкой шерстью. Ее сестра лежала поперек вытянутой ноги госпожи, а две другие расположились в тени ложа, которая то вытягивалась, то делалась короче в трепещущем свете восковых свечей.

– Как они красивы! Взгляни на них, мой Адонис. Я нахожу кошек самыми прекрасными существами в этом мире. Я люблю их за грацию и независимость.

Раскинувшись на ложе, юноша счастливо улыбался. Пальцы его поглаживали амулет, изображающий Гора. Глаза влажно блестели, и прозрачные тени от ресниц лежали нежным мазком. Взгляды рабынь устремлялись к этому юному, прекрасному существу, страстному и чистому, подобно роднику. При словах своей госпожи он гордо вскинул свою изящную голову, увенчанную драгоценной тиарой. В его облике странно смешивались изнеженность блудницы и неожиданно проснувшаяся мужественность. Губы его дрожали, и улыбка была подобна солнцу под водой в яркий полдень.

– Да, они красивы, Юлия, – согласился сириец.

– Госпожа, ~ сказала вдруг финикиянка в золотом венце и узком медном обруче на талии. – Знаешь ли ты, что случилось после того, как восемь дней назад молния угодила в Капитолий? Нет? Так я расскажу тебе! – она облизнула пухлые губки и всплеснула руками. Зазвенели золотые браслеты. – Помнишь ли ты астролога Асклетариона?.. Так вот, на него донесли, что астролог этот своим совершенным искусством разглашает будущее. Когда старца привели к Домициану, тот спросил его, так ли это, астролог не отрицал и сказал, что предугадывает. Тогда Домициан поинтересовался – знает ли Асклетарион, как умрет он сам, то он отвечал, что его растерзают собаки, и случится это скоро, – рабыня скрестила руки и коснулась пальцами обнаженных плеч. – Домициан приказал немедленно убить старца и похоронить с великой заботливостью. Когда же разгорелся погребальный костер, то налетела буря (та самая, госпожа, что повалила статую Минервы возле твоего бельведера) и разметала костер. Астролог оказался прав… Несчастный! Его обгорелый труп разорвали бродячие псы!

– Довольно! – Юлия нахмурилась. – Я не хочу слышать об этом демоне. Я удалилась от императорских дворцов. Я желаю одного: тишины и забвения! Забвения, слышите, рабыни!

Воцарилось молчание. Слышался только плеск воды, и красные лепестки кружили на поверхности, похожей на хрусталь…

– Масселина! Что ты застыла, точно изваяние? Улыбайся, дитя! Задумчивость к лицу философам, ты же веселись… Сыграй мне одну из твоих песен, спой!

Зазвенели струны. Кошки подняли головы и уставились круглыми глазами на занавес с широкой желтой каймой. Послышался звук шагов, внезапно раздвинулся занавес, и появился Юлий, немного бледный, в высоком шлеме и промокшей хламиде. Номенклатор выскочил вперед и, обращаясь к Юлии, громко сказал:

– Флавий, претор императора, приветствует тебя в доме твоем, госпожа.

Воин отстранил невольника. Глаза его сверкали.

– Прости, прекрасная, что я тревожу тебя в этот час… В городе начались беспорядки, толпы народа высыпали на улицы. Первая кровь была пролита пятнадцать лет назад, и на этот раз не тоже обойдется без убийств. Молнии ударили в храм Флавиев и Палатинский дворец. Глупая чернь решила, что это сам Юпитер подает им знак! Народ свирепствует.

Претор обогнул бассейн и преклонился перед патрицианкой. Адонис выпрямился. Мертвенная бледность покрыла его лицо.

– Юлия, призываю тебя покинуть Рим. Поверь, только опасность заставила меня войти в твой дом теперь. Поезжай в Арицию. Мои солдаты обеспечат тебе безопасность.

Встревоженная, нервная, глядела женщина на Юлия, немного отстранившись. Цветные лучики от драгоценных камней пробегали по ее лицу, вызываемые к жизни ее трепетом. Затем она обняла Флавия.

– Да, Юлий, да! Я сделаю все, что ты хочешь, – Юлия крепко прижала его к себе, к своей мягкой груди, и стала покрывать его лицо поцелуями в безумном неистовстве, и его горячая ладонь легла на ее спину. – Я знаю, ты хочешь спасти меня, всех нас! Я знаю силу твоей любви, скрытой в твоем сердце, темном, как полночь… Ты сильнее меня, Юлий, и я подчинюсь. Я покину Рим ради тебя, как приехала сюда ради тебя…

Невольницы вскочили и выбежали, лишь крыльями бабочек затрепетали их широкие одежды. Адонис проводил взглядом пять силуэтов, и когда они скрылись в портиках, двинулся вслед за ними.

– Адонис! Останься! – крикнула Юлия. Сириец обернулся и покачал головой:

– Нет, госпожа. Я не желаю быть соглядатаем…

Он знал, что Юлия не остановит его. Сжимая пальцы, унизанные кольцами, шел он по залам, и рабы разбегались от него в темноте. Адонис приказывал себе не плакать и призывал для этого все свое обретенное мужество…

Дом наполнился сдержанным гулом, будто пчелиный рой заплутал в кубикулах – рабы готовили все необходимое для путешествия.

Некоторое время Юлия прислушивалась к удаляющимся шагам. Звонкая колесница тронулась и полетела, унося Флавия, мрачного, как пораженный затмением день. Проскакали всадники его турмы. Многослойное эхо отразилось от глухих стен, оберегавших сады, взволновались улицы богатого квартала. Потом все стихло. Слышался только шорох дождя в саду.

Юлия кусала губы. Необходимость покинуть Рим теперь, когда Юлий так близко! Как же дорог ей этот воин, в которого она влюблена, словно ошалевшая кошка!.. И уступая этой своей страсти, она заставляет страдать невинного юношу, красотой подобного лотосу в драгоценной диатрете… Но молодой претор, которого сам император просил принять имя Флавия, гордо входящий в родовой храм, любит только ее! Юлия знала, что у нее нет соперницы среди женщин, лишь сама Афина Паллада преграждала ей путь к Флавию обнаженным мечом!