— Тебе лучше как можно скорее поехать домой и принять горячую ванну или душ, Шон. Мне ужасно стыдно: нельзя так долго без перерывов заставлять человека сидеть в одной позе. Ты имеешь полное право жаловаться на меня в профсоюз натурщиков или в Общество защиты прав человека — хотя вряд ли там кому-либо есть дело до злоупотребления трудом натурщиков. — Она, не выдержав, ухмыльнулась, обнаружив истинную цену своему сочувствию.

Шон негромко рассмеялся — даже смеяться ему сейчас было больно.

— Пожалуй, я виноват в этом не меньше тебя. Я был зачарован зрелищем того, как ты рисуешь. Никогда не видел, чтобы человек работал пальцами с такой скоростью. Можно посмотреть, что ты сделала?

Он шагнул к рабочему столику, где лежали листы с эскизами, когда Сирил неожиданно преградила ему путь.

— Шон, не надо, прошу тебя! Еще нужно доработать кое-какие детали. Эскизы в целом еще не готовы, — солгала она.

Впрочем, у нее были веские причины не подпускать его к рисункам: сама еще не успев толком разглядеть эскизы, она видела одно — в них проявилось нечто, что никогда не проявлялось раньше. Дело заключалось не в Шоне как таковом: она боялась услышать облеченное в слова то, о чем страшилась думать, но что против ее воли выплеснулось на бумагу.

Она поспешила занять себя чем-нибудь, бросив через плечо:

— Может, спустишься вниз, Шон, и я сделаю тебе массаж спины? Представляю, как должны болеть твои мышцы, а ведь нам еще завтра работать! Мне вовсе не хочется превращать тебя в согбенного старика, охающего при каждом движении! — неловко пошутила она.

Шон кинул еще один взгляд на стопку листов и резко двинулся к ширме. Прихватив свою верхнюю одежду и обувь, он спустился вслед за Сирил по лестнице в наряде, в котором только что позировал, — в майке и бежевых плавках.

В гостиной он упал лицом вниз на диван, блаженно заурчав. Сирил покраснела: только сейчас до нее дошло, в чем будет заключаться ее миссия.

Отбросив прочь сомнения, она опустилась на колени и начала массировать могучие плечи.

Отличное знание анатомии помогало ей отыскивать пальцами места прикрепления мышц к кости, снимая усталость и судорожную окоченелость.

Шон лежал на животе, ничем не выдавая своего отношения к процедуре, а Сирил в свою очередь разыгрывала роль бесстрастной массажистки, хотя воображение ее рисовало картины совсем иного содержания.

Шон перевернулся на спину, и Сирил принялась разминать мышцы плеч и груди, не смея спуститься ниже. Когда, закончив, она встала, тяжелый вздох утомления слетел с ее губ. Шон открыл глаза, легко, словно заново рожденный, вскочил на ноги и в два приема уложил Сирил лицом вниз на диван, где только что отдыхал сам.

— Долг платежом красен, милая! Посмотрим, смогу ли я угодить тебе тем же, — сказал он, а его большущие руки уже мяли и щипали ее.

Через пару минут вздох облегчения вырвался из груди Сирил: Шон оказался истинным мастером массажа — куда лучшим, чем она сама.

Вялость и сладостная дрема затопили ее. Пальцы Шона обрабатывали спину, а голова то и дело вплывала в сон: две бессонные ночи не прошли даром; теперь, сбросив с плеч самую большую часть важной работы, она могла позволить себе расслабиться.

Когда не последовало ответа на его просьбу перевернуться на спину, Шон осторожно провел рукой по щеке и губам Сирил:

— Сирил, любовь моя, ты задолжала мне кучу поцелуев! Живо выкладывай их, милая, я никогда не работаю в кредит!

Сирил шевельнулась в ответ на его настойчивую ласку, и легкая улыбка на ее припухших губах сменилась озорной усмешкой. Жестом королевы она поднесла руку прямо к его лицу, предлагая довольствоваться этим подарком.

В массивной груди Шона зарокотал довольный смешок. Условия принимались. Зато в отместку он перецеловал каждый пальчик, потом ладонь, а напоследок — краешек сонно улыбающегося рта.

Быстро одевшись, он отыскал на одном из диванов вязаный плед, ласково накрыл им Сирил, включил ночник и, погасив все остальные огни в доме, вместе со своим вновь обретенным чувством счастья в душе вышел из дома в наступающую ночь.

5

Все утро напролет Сирил улыбалась, хотя оно дарило ей одну неприятность за другой. Сперва она проспала сигнал подъема, затем, второпях принимая душ, больно ушибла большой палец ноги, и даже за завтраком не обошлось без ЧП — наспех глотая пищу, она уронила на пол и разбила свой любимый бокал.

Одной рукой она открыла на звонок Шона входную дверь, другой заплетая свои длинные рыжие, все еще влажные волосы.

Шон провел рукой по длинной тяжелой косе.

— Черт, я так и знал, что надо было прийти чуть пораньше! Представляешь, сколько воды мы бы сэкономили городским службам, если бы приняли душ вместе!

— Экономия — еще не вся мудрость жизни, молодой человек, — назидательно ответила Сирил. — Что это у тебя за сумка?

— Я подумал, что раз уж судьба свела нас, тебе просто необходимо получить несколько уроков приготовления кофе, — сообщил Шон, водружая пакет на стойку.

У Сирил на языке вертелась ядовитая ответная реплика, но при виде дружелюбных янтарных глаз от ее напускной колючести не осталось и следа. Рассмеявшись, она обхватила его за шею и поцеловала Шона с жадностью, ошеломившей их обоих. Шон зажмурил глаза, смакуя вкус ее губ.

— К черту кофе, Сирил! Снимаю свои претензии. Такой поцелуй стоит тонны лучших кофейных бобов от Хуана Вальдеса, — выдохнул он, оторвавшись от ее губ.

— Не надо спешить, мистер! Вы разожгли во мне любопытство: мне не терпится приобщиться к таинству приготовления этого волшебного зелья! Посмотрим, обнаружится ли хоть какая-то разница с тем, что ты вчера так бесцеремонно вылил в раковину.

Шона не пришлось долго уговаривать. Засучив рукава серой рубашки, он размял пальцы — ни дать ни взять пианист перед концертом.

— Ну-с, для начала отмечу, что единого мнения о том, какой сорт кофе считать лучшим, нет. То же относится и к способам приготовления напитка. Но у меня есть свои, нажитые путем долгого и напряженного эксперимента, соображения на этот счет. Чтобы не мучить и без того измотанную работой художницу, постараюсь изложить их в трех основных правилах, — неторопливо говорил он, засыпая темно-коричневые зерна в кофемолку.

— Первое правило — насчет зерен: они должны быть свежими и размалывать их нужно только перед употреблением. Второе правило: заливать зерна горячей водой, но не кипятком. И, наконец, самое важное — кофейник всякий раз следует тщательно вычищать, чтобы на стенках не оседали масла, — они придают кофе прогорклый вкус.

Роскошный ароматный запах свежесмолотых бобов волновал и дразнил.

— Какую температуру выдает эта твоя штуковина? — Шон кивнул на портативный подогреватель воды над раковиной.

— Надо думать, градусов девяносто. Экономит мне кучу времени, и вообще… покупка этого обогревателя была одной из лучших моих идей, когда я переоборудовала кухню после приобретения этого дома.

— Все это хорошо и удобно… до первого землетрясения, — с фатальным равнодушием заметил Шон.

— Боже, о чем ты говоришь! Ужас да и только!

— Да? Ничего, не беспокойся, милая! При первом же толчке я прибегу к тебе в форме бойскаута и из остатков дома сложу костер. Будь добра, дай мне фильтр! — живо попросил он, увидев, что Сирил грозит ему сковородой.

Засыпав молотый кофе в плотную бумагу и разместив фильтр в верхней секции своей незамысловатой стеклянной кофеварки, Шон продолжил:

— Чем проще — тем лучше. Фильтр и отстойник — все остальное от лукавого.

Сирил презрительно фыркнула.

— Секрет по большому счету все же в бобах, — невозмутимо изрек Шон. — Я с собой принес не что-нибудь, а изысканнейший сорт высокогорной колумбийской арабики.

Он даже «р» выговаривал на испанский манер — твердо и раскатисто.

— Прошу!

Сирил пригубила для пробы дымящийся напиток — и глаза ее блаженно устремились к небу.

— Шон, ты убедил меня! Если и дальше будешь баловать меня таким кофе, я отрекусь от чая. Вкус — исключительный!

Лицо Шона расплылось от удовольствия, и в течение минуты они оба наслаждались кофе, покоем… и близостью друг друга.

Остаток утра Сирил энергично и в свое удовольствие рисовала. Один раз попробовав пастель, она пленилась теплой чувственной гаммой, которую создавали цветные мелки. Сейчас она была ураганом творческой, созидательной энергии, у нее все получалось, и каждый штрих был песней.

Шон и на этот раз не спешил воспользоваться своими правами на почасовую оплату труда, но Сирил это нисколько не тревожило: после вчерашнего она скорее предвкушала момент расплаты, чем боялась его, а в том, что он настанет, она не сомневалась. Если при мысли о неизбежном поцелуе по ее телу и пробегала дрожь, то только от предвкушения.

Она почувствовала себя задетой, когда их короткий ланч не завершился ожидаемым «десертом», но работа звала, и в двенадцать тридцать они снова оказались в мастерской.

К четырем дня несделанными оказались только две иллюстрации. Она завершила их медленно, снова и снова вглядываясь в каждую деталь, упиваясь строгими, мужественными изгибами тела, которое гораздо охотнее ласкала бы наяву.

Сказав себе, что любой новый штрих, любое дополнение или изменение разрушит совершенство образа, она решительно поставила точку и объявила:

— Ша, ребята! Шоу окончено.

Шон, сидя на своем шестке на другом конце мастерской, плотоядно ухмыльнулся.

— Кто сказал, что окончено, милая? Впереди расплата грехом! — Он внушительно повел бровями.

Расплывшись в улыбке, Сирил приготовилась к выплате своего спецгонорара, но Шон с садистской неторопливостью отправился за ширму, и по шороху, доносившемуся оттуда, Сирил поняла, что он одевается.

Сирил, уязвленная, села возле рабочего столика, и когда ее мучитель появился, мстительно поинтересовалась:

— Не желаете ли сперва перекусить?

— Не то чтобы желаю, но, пожалуй, останусь здесь и на ужин, — отозвался он и рассмеялся так, что Сирил, несмотря на свое упрямство, не выдержала и тоже прыснула.

В два шага он пересек комнату, и Сирил очутилась в его железных объятиях. Их крепость возбуждающе контрастировала с мягкостью и нежностью пальцев, гладивших ее волосы, с невесомой легкостью поцелуя.

Впрочем, почти тут же язык Шона прорвался через преграду ее губ, творя разбой и бесчинства, и Сирил, насквозь пронзенная желанием, впилась ногтями ему в спину.

Почти совсем задохнувшись, Шон оторвал свой рот от губ Сирил и, тяжело дыша, пробормотал:

— Это был первый, милая…

— Боже, милый, не надо считать! Сколько ни возьмешь — все твое, лишь бы тебе или мне не задохнуться. — Сирил хрипло рассмеялась. — Но тебе не кажется, что лучше бы вначале подкрепить свои силы обедом?

— Любовь моя, ты такая сладкая, что мне не нужно больше никакой пищи! Займемся любовью, а уж потом все остальное, хорошо? — с неожиданной робостью спросил он.

Сирил вдруг окаменела, и Шон беззвучно чертыхнулся, кляня свою идиотскую торопливость. Но Сирил тут же, не отрывая лица от его рубашки, медленно кивнула, и ее тихий, но отчетливый голос произнес:

— Боже, Шон, каким бы опасным красавчиком ты ни был, я не могу тебе противиться. — Руки Сирил оплели его талию. — Да и зачем? Люби меня, слышишь, люби меня!

Поняв из ее слов лишь одно, а именно то, что она согласна, Шон подхватил ее на руки и понес по лестнице, через гостиную и холл в спальню, осыпая поцелуями ее лицо, веки, губы.

— Ты то, что я искал. Я понял это, как только увидел тебя в зале суда, слышишь, Сирил… — жарко шептал он, опуская ее на ноги в шаге от постели.

Ресницы Сирил, встрепенувшись, взмыли вверх. Чувство смутной вины кольнуло ее: она совсем забыла о судебном процессе и об изящных любовных посланиях, в автора которых она заочно уже готова была влюбиться. «Изменница! Предательница!» — обвиняюще бросила ей совесть, словно это и в самом деле было изменой — на два дня позабыть про человека, о котором она не имела ни малейшего представления.

Но тут же все мысли улетучились — Шон начал расстегивать пуговицы ее рубашки, целуя открывающуюся взору кожу. Но дойдя до кружевного лифчика, он неожиданно остановился, и в ответ на ее протестующий возглас пробормотал:

— Любовь моя, у меня слишком трясутся руки, я боюсь что-нибудь порвать. Ты не могла бы дальше раздеться сама? Сделай это для меня.

Сирил молча сняла с себя и нетерпеливо швырнула на пол рубашку и джинсы, затем на испачканную краской рабочую одежду упали сверху белоснежно-кружевные лифчик и трусики.

Шон с восторгом взирал на ее тело цвета слоновой кости, и оно под его нескромным взглядом порозовело. Прошло много лет с тех пор, как мужчина последний раз видел ее такой, и Сирил охватил невольный стыдливый трепет.