— Я вполне понимаю, как вы гордитесь своими детьми. Моему маленькому сыну всего три года, но я от него без ума, и он мне кажется самым бесподобным ребенком на свете.

— О, я в этом не сомневаюсь, если он унаследовал хоть часть очарования своей матери. Как только я вас увидел, мне сразу захотелось остановить вас и просить о позволении сделать ваш портрет.

— Ну что вы, дон Серхио. Это делает мне честь, но я приехала работать, и вряд ли смогу выделить достаточно времени для написания портрета.

— О, прошу вас, не говорите нет. Вы не можете себе представить, что такое для творческой натуры увидеть желанный образ, о котором, вполне возможно, мечтал много лет, и вдруг дать ему ускользнуть.

— Ну полно, дон Серхио, сознайтесь, что вы преувеличиваете. Для истинного художника вокруг полно образов, вызывающих интерес, а я никак не могу претендовать на исключительность.

— Прошу вас лишь об одном снисхождении, — сказал дон Серхио. — Здесь неподалеку я снимаю скромное жилище, в котором у меня мастерская. Каждый раз, когда меня начинает нестерпимо давить груз большого города, я удаляюсь сюда, чтобы вблизи плещущих волн найти успокоение своей душе. Если вы соблаговолите уделить мне хоть малое время, я бы хотел вас пригласить в свою мастерскую и показать некоторые мои работы. Прошу вас, не отказывайтесь!

И он умоляюще посмотрел на Лауру. Лаура была растрогана. Этот человек казался ей безобидным, хотя и несколько чудаковатым. «Между прочим, приятно изредка пообщаться с образованным человеком, который умеет выражать свои мысли на классическом испанском языке, — подумала Лаура. — Не то что эти современные деловые люди, чей словарный запас, похоже, ограничен терминами банковских и валютных операций». Кроме того, ей пришло в голову, что материал о студии дона Серхио может пригодиться и для журнала. «Художник-любитель дон Серхио Кастанеда за работой в своей студии». А что, может получиться неплохой сюжет. В конце концов, она профессиональный фотограф и должна изучать жизнь в разных проявлениях. Лаура благоразумно предпочла не размышлять о том, что сказал бы ее муж Феликс, если бы узнал, что она отправляется в мастерскую к совершенно незнакомому мужчине.

— Благодарю вас за приглашение, дон Серхио, — произнесла она. — Я с удовольствием познакомлюсь с вашими произведениями. — И улыбнулась, видя, с каким детским восторгом он воспринял ее согласие.

Дульсе легкой походкой шла по улице, поглядывая по сторонам. Ее цепкий взгляд отмечал очертания домов, зелень деревьев, лица людей, которые постепенно заполняли улицы города после полуденной сиесты. Дульсе вспомнила о своем преподавателе живописи доне Клементе, который на каждом занятии внушал им, что необходимо развивать наблюдательность, чтобы потом суметь по памяти восстановить увиденное. «Запомните отличное упражнение — вечером, придя домой, попытайтесь нарисовать по памяти лицо, которое вы заметили на улице, или какую-то сценку, в которой вы можете передать движение. Помните об этом каждый день, если хотите действительно научиться рисовать».

В большом магазине художественных принадлежностей Дульсе задержалась надолго. Еще с детства ее притягивали такие витрины, и она подолгу разглядывала карандаши краски, фломастеры, различные наборы для письма и рисунков, так что тете Кандиде приходилось чуть ли не силой оттаскивать ее от прилавка.

Теперь Дульсе гораздо лучше разбиралась в кистях и красках для живописи, но детский интерес остался. Она с любопытством осматривала мольберты, но поскольку у нее уже был с собой дорожный мольберт, покупать другой не было смысла. Продавец выложил перед Дульсе множество коробок с красками и кистями, она долго разглядывала их, наконец купила коробку пастели, альбом для набросков и набор акварельных красок.

Положив покупки в пакет, она вышла из магазина и задумалась, куда ей направиться. Лус еще, наверно, в парикмахерской, а может быть, тоже бродит по магазинам. Дульсе не очень любила ходить в магазины вместе с сестрой, потому что в этих случаях Лус обычно начинала давать ей непрошеные советы о тонкостях современной моды и о том, как должна «подавать себя» девушка, чтобы произвести хорошее впечатление.

Дульсе ничуть не недооценивала ум и обаяние своей сестры, и иногда даже в глубине души ей хотелось быть больше похожей на Лус, но, по мнению Дульсе, сестра в последнее время излишне забивала себе голову новомодными теориями, почерпнутыми у Инес Кинатана, с которой та в последнее время подружилась. Инес была на целых два года старше двойняшек, она училась на историческом факультете университета Мехико и занималась научной работой по цивилизации майя. Но это было еще не все. Инес увлекалась философией, социологией, а в последнее время непонятно с чего вдруг заинтересовалась теорией феминизма. Дульсе считала, что эти феминистские порывы выглядят очень странно со стороны Инес, которая не скрывала, что мужчины составляют очень существенную часть ее жизни. Инес с глубокомысленным видом заявляла, что только детальное изучение социопсихологических особенностей полов, а также устойчивая самооценка, выработанная ею в результате ассимиляции феминистских принципов, дают ей возможность пользоваться успехом у противоположного пола.

Дульсе приходила в уныние от таких заумных выражений, а Лус, наоборот, слушала Инес затаив дыхание. Чтобы доказать успешность своих теорий, Инес доставала свою записную книжку в кожаном футляре и показывала список своих поклонников, который становился все более внушительным. По лицу Лус было видно, что ее восхищение подругой все время усиливается. Дульсе рассматривала Инес со своего места и размышляла о том, что успех Инес связан не только с солидной теоретической подготовкой. Инес Кинтана в свои двадцать один год обладала стройной, грациозной фигурой, огромными черными глазами с загадочным слегка продольным разрезом и безупречно гладкой матово-смуглой кожей. Ее длинные черные волосы были уложены в замысловатую прическу. Инес обычно ходила в брюках, которые, как и обтягивающие свитера, великолепно подчеркивали ее фигуру. Словом, она могла произвести впечатление и без особого феминизма или изучения социологии.

Но когда Дульсе решалась поделиться с Лус своими наблюдениями, та всегда возражала:

— Ты не понимаешь, Дульсита. Инес совершенно права. Какой бы ни была женщина привлекательной, она сразу попадает в зависимое положение, если показывает мужчине свою заинтересованность. Я согласна с Инес: никогда нельзя искренне проявлять свои чувства с мужчинами. Ты обладаешь властью только до той поры, пока он в тебе не уверен, пока ему приходится добиваться твоей благосклонности.

Дульсе возмутилась:

— Ты только подумай, что ты проповедуешь? По-твоему, в отношениях между мужчиной и женщиной искренность исключена?

— Ну почему же, я этого не говорила. Я просто предупреждаю тебя, что излишняя откровенность в таких отношениях может тебе повредить.

— Все это чушь!! Неужели ты думаешь, что меня может заинтересовать такой человек, которому я не смогу доверять, которого мне придется заманивать или удерживать мерзкими уловками?

— Поживем, увидим, кто тебя заинтересует, — многозначительно сказала Лус, покачав головой с таким видом, как будто сама была умудренной женщиной в годах.

Сейчас, оказавшись одна в незнакомом городе, Дульсе невольно возвращалась мыслями к таким разговорам. За последний год у большинства их ровесниц появились «женихи», а точнее сказать, молодые люди, с которыми они встречались. И даже те девушки, у которых еще не было постоянных друзей, ходили на танцы в дискотеки, принимали приглашения в кафе или на загородные прогулки и потом оживленно обсуждали сравнительные достоинства и недостатки кавалеров.

Дульсе временами чувствовала, что она как бы выпадает из общего круга. Когда она попадала на дискотеки, она обычно просиживала у стены, наблюдая за танцующими, и только изредка вставала в общий круг после настойчивых приглашений приятельниц. Если студенты Академии организовывали вечеринки, она старалась присоединяться, но очень редко получала от них настоящее удовольствие. Обычно на ее долю выпадало разливать кофе или бегать на кухню мыть чашки и бокалы. Собственно, никто ее не заставлял, но остальные девушки в это время обычно оказывались заняты беседой или сидели, тесно прижавшись к своим приятелям, так что было очевидно, что вставать со своего места им страшно неудобно, и невинно окликали ее: «Дульсе, милочка, а ты не нальешь еще кофе?» Дульсе практически не оказывалась в подобных компаниях вместе с Лус, с которой они обычно участвовали лишь в чинных семейных застольях, но инстинктивно она догадывалась, что Лус в подобных случаях вряд ли носится из комнаты в кухню, вытряхивая пепельницы. Размышляя обо всем этом, Дульсе смутно чувствовала, что она в чем-то неправильно себя ведет, но как изменить это, она не знала. Скрываясь от родных, она до сих пор в своей комнате зачитывалась романтическими романами, и ей казалось, что теперь, когда ей уже вот-вот исполнится девятнадцать лет, в ее жизни должен появиться какой-нибудь необычный герой, проницательный и благородный, который сможет оценить сокровища ее души.

Размахивая пакетом и пытаясь себе представить, как будет проходить их ужин в ресторане «Торре дель Кастильо», Дульсе направилась в сторону моря. Ей нравилось смотреть на волны, которые с шумом набегали на берег. Чем дольше Дульсе любовалась морем, тем больше привязывалась к этому зрелищу. Она решила попробовать завтра начать зарисовки на пляже, а после сделать эскизы на рассвете или на закате. Впрочем, начать можно даже сегодня: ведь бумага и пастель у нее сейчас с собой.

Увлеченная своими мыслями и видом, открывавшимся перед ней, Дульсе перестала глядеть себе под ноги. В этом месте дорога довольно круто спускалась вниз, и в ней были сделаны несколько ступенек с перильцами. Дульсе, которая шла быстрым шагом, к сожалению, не увидела их заранее, проскочила вперед и, споткнувшись, покатилась по ступенькам, не успев даже ухватиться за перила. Когда она остановилась, пакет с альбомом и красками отлетел в одну сторону, сумка в другую, а в правой ноге Дульсе ощутила сильную боль. «Хорошо еще, что я в джинсах. По крайней мере, коленки не ободрала», — сказала сама себе Дульсе и попыталась подняться. Ноги вроде бы слушались, но ступать было больно. Дульсе сморщилась, проклиная про себя и вслух собственную неосторожность, и только собралась взяться за перила, чтобы попытаться подняться наверх, как услышала обращенные к ней слова:

— Подождите, пожалуйста, я вам сейчас помогу.

Оглянувшись, Дульсе увидела, что к ней со всех ног бежал молодой парень, на несколько лет старше ее, высокий, загорелый и светловолосый. Он подбежал к девушке и, едва переведя дыхание, заговорил:

— Я видел, как вы упали. Вы можете ходить? Разрешите мне осмотреть вашу ногу.

Дульсе посмотрела на него с таким явным изумлением, что молодой человек сначала опешил, а потом, видимо, что-то сообразил и засмеялся.

— Простите, пожалуйста, я ведь не представился и забыл, что на мне нет белого халата. Мое имя Пабло Кастенеда, и я студент медицинского факультета университета в Мехико.

Дульсе тоже засмеялась:

— Очень приятно, а меня зовут Дульсе. И на каком же курсе вы учитесь?

— На пятом. Через полтора года я получу диплом врача-хирурга.

Поняв, что разговор затянется, Дульсе присела на ступеньку. Боль сразу уменьшилась.

— А скажите, Пабло, на каком курсе у вас проходят переломы, вывихи и тому подобные травмы?

Ободренный ее улыбкой, молодой человек заговорил еще дружелюбнее:

— Не беспокойтесь, Дульсе, это материал второго курса, который я сдал на «отлично». Более того, к сожалению, я не захватил с собой благодарственного письма из больницы Святого Марка, в которой я проходил практику, но могу вас заверить, что ушибов и тому подобных неприятностей через мои руки прошло немало.

Дульсе почувствовала облегчение оттого, что в таком положении она оказалась не одна. Вместе с тем она чувствовала некоторую неловкость оттого, что незнакомый человек тратит на нее свое время.

— Большое спасибо за сочувствие, Пабло, но мне кажется, что со мной ничего страшного. Ходить я могу. Просто я свалилась по ступенькам, и пока немножко больно.

— Это возможно, — ответил Пабло, — но как врач и даже как будущий хирург я хотел бы осмотреть вашу ногу и убедиться, что кость цела и вам можно на нее наступать. Иногда бывает, что люди сразу не чувствуют и сгоряча ходят, а потом появляются неприятные последствия. Но если вы мне не доверяете, я готов отвезти вас к врачу. К счастью, моя машина стоит в двухстах метрах отсюда.

— Ну что вы, я вам доверяю, — поспешно сказала Дульсе и закатала правую брючину. На ноге был огромный синяк, и в одном месте кожа была чуть-чуть содрана, но других видимых повреждений не было.