Донна Ванлир - Рождественские туфли

— И все они добрые и не кусаются, да? — с тревогой уточнил Натан.

— Конечно. Они не кусаются. Наоборот, они ласковые и красивые, и на них можно кататься верхом или играть с ними целый день.

— А улицы там все из чистого золота?

Мэгги улыбнулась.

— Да, улицы там из чистого золота, там текут чистые реки, шумят водопады, а вокруг расстилаются прекрасные пейзажи.

— И цветы там еще красивее, чем твои? — все более поражался Натан.

— Гораздо красивее, чем мои, — засмеялась Мэгги. — Цветы и деревья на небесах гораздо красивее, чем цветы и деревья, которые Бог создал на земле. — Она остановилась, чтобы дать Натану время обдумать услышанное.

— А дедушка там будет? — задал следующий вопрос Натан.

— Будет, — улыбнулась Мэгги. — Он будет стоять у ворот и ждать меня.

Глаза ее наполнились слезами, и она на всякий случай отвернулась, хотя Натан все еще не поднимал глаз. Он разглядывал свои ноги, думая над тем, что сказала ему мама. Через несколько минут раздался еле слышный вопрос:

— Зачем ты уходишь туда?

На кухне Джек сжал голову руками.

— Потому что мамочка больна и никак не может выздороветь, — также тихо ответила Мэгги.

— Можно, я пойду с тобой? — спросил мальчик горестным шепотом.

Мэгги схватила край простыни и сжала ткань в кулаке, а слезы уже неудержимым потоком лились по щекам.

— Нет, мой милый, тебе со мной нельзя.

С мокрым от слез лицом Натан подскочил к матери и прильнул к ней.

— Я не хочу, чтобы ты уходила на небо без меня, — всхлипывал он.

Мэгги обняла его узкую спинку. Скоро уже и это будет ей не по силам. И она еще крепче прижала к себе сына.

— Я тоже не хочу уходить без тебя, — проговорила она, заливаясь слезами. — Я бы все на свете отдала, чтобы остаться здесь, с тобой, но не могу.

— Нет, мамочка, нет! — умолял Натан, цепляясь за мамину сорочку. — Я не хочу, останься!

Мэгги вытерла слезы, чуть отодвинула от себя Натана, чтобы видеть его глаза.

— То, что меня не будет рядом с тобой, совсем не значит, что я брошу тебя, — попробовала она утешить сына. Мэгги догадывалась, что Натан вряд ли понимал ее слова, потому что губы его снова задрожали. Она нежно обхватила его лицо ладонями: — Я навсегда останусь с тобой, вот здесь, — сказала она и прикоснулась к его груди. — Именно здесь живет мой папа с тех самых пор, как он отправился от нас на небо, и именно здесь я буду жить, внутри твоего сердца. — Натан положил голову ей на грудь, и она стала гладить его волосы. — Я хочу, чтобы ты знал, — шептала она ему на ухо, — что моя самая большая радость в жизни — это ты. — Она повернула сына к себе лицом и поцеловала его в лобик. Глядя в его голубые глаза, она молилась о том, чтобы он запомнил этот вечер. Молилась, чтобы когда-нибудь он вспомнил о ее словах и ему от этого стало легче.

Она обняла его крепко-крепко и покрывала поцелуями все его лицо до тех пор, пока мальчик не захихикал от щекотки и не стал вырываться от щекотки.

— А теперь тебе пора ложиться спать, мой маленький мужчина.

Джек задержался на кухне, чтобы утереть слезы кухонным полотенцем: ему не хотелось, чтобы сын увидел его плачущим. Но потом ему пришла в голову мысль, что, может, это было бы не так и плохо. Так мальчик понял бы, что плакать можно и нужно, что все иногда плачут.

— Иди к себе в комнату, — обратился он к сыну, — я загляну к тебе через минутку пожелать спокойной ночи.

— Я люблю тебя, — сказала Мэгги, снова целуя сына.

— Я тоже тебя люблю, мамочка, — ответил Натан и тоже поцеловал ее, прежде чем отправиться к себе в комнату. Он, конечно, еще не осознавал, как повлияет на него этот разговор через несколько лет, когда он повзрослеет.

Мэгги переполняли эмоции. Джек нежно поцеловал ее и вытер ей слезы. Он постарается все объяснить Натану, когда мальчик станет чуть постарше. Джек пообещал себе и Мэгги, что он будет объяснять это сыну вновь и вновь, пока Натан не поймет.

— Гвен! — крикнул я в дверь. — Ты перенесла встречу с Альфредом Диазом? — Я подождал ответа несколько секунд, не дождался, нетерпеливо поднялся из-за стола и вышел из кабинета, чтобы узнать, почему не отвечает Гвен. Только увидев пустой стул, я вспомнил, что сам отпустил ее домой еще три часа назад. Сегодня был канун Рождества, и ей надо было ехать в аэропорт встречать родственников. Я вздохнул, поглядев на часы.

— Семь часов, — объявил я пустому кабинету. Гора бумаг, выросшая за день на моем столе, приводила меня в отчаяние. Поразмыслив, я сунул в портфель пару самых неотложных документов. Я собирался закончить сегодня пораньше, часов в пять, потому что еще не успел купить рождественские подарки. Во время работы я иногда так погружался в дела, что совершенно терял ощущение времени.

Я выключил в офисе свет, закрыл дверь на ключ и торопливо зашагал по коридору к лифту. Раздраженный задержкой, я тыкал пальцем в кнопку вызова лифта и одновременно сражался с пуговицами пальто. На первый этаж я прибыл крайне недовольный собой и окружающим миром. «Прекрасно, — мрачно думал я, — и где я найду открытый магазин в такое время?»

Два дня назад я после работы ездил к матери. С тех пор как Кейт попросила меня оставить ее, моя жизнь как будто вырвалась из-под контроля. А мама всегда была хорошим советчиком. Я затормозил возле ее дома, но свет не горел ни в одном из окон. Ну, разумеется, без пятнадцати одиннадцать иначе и быть не могло. О каком контроле над жизнью я могу мечтать, если не в состоянии даже соблюдать нормальный рабочий график? Я сидел в машине и любовался маминым домом: подмигивающими огоньками, ярко освещенным вертепом, цветными гирляндами. Мама с папой превратили наш дом в такое место, где жизнь казалась волшебной. Дни рождения были волшебными праздниками. День благодарения, Пасха и Рождество были волшебными праздниками. Как-то я сказал Кейт со смехом, что верил в Санта-Клауса до двадцати одного года, потому что мне ни разу не удалось застать родителей за тем, как они кладут перед нашими с братом кроватями подарки. И мама, и папа хотели, чтобы родной дом стал для нас с братом самым замечательным местом на земле. Чтобы наши воспоминания о детстве не были воспоминаниями о ссорах, перепалках и обидах. Они хотели создать из нашего детства сказку, и им это удалось. Я облокотился на руль и вновь обвел взглядом дом. Что будут вспоминать о детстве мои дочки? Скажут ли они мне спасибо за свои детские годы? Я покачал головой и поехал домой, размышляя над тем, как вернуть в свою жизнь былое очарование.

…В этот час в здании оставалась только охрана. Я забрал с опустевшей парковки «мерседес» и помчался по празднично освещенному городу в сторону центра. Витрины блестели огнями, но магазины уже не работали. Снова пошел снег — в воздухе танцевали крупные пушистые снежинки. На улицах почти никого не было, и я чувствовал себя единственным человеком в мире, кто не сидел сейчас дома, в окружении семьи.

Моей последней надеждой был крупный универмаг в центре города. Подъехав к нему, я с облегчением убедился, что магазин еще не открыт. В обед я пробовал составить список того, что нужно будет купить, но не смог: я не знал, что хотели бы получить в подарок мои близкие.

Почти бегом, расталкивая немногочисленных покупателей, я направился в отдел игрушек, где, по моим предположениям, можно было найти большую коллекцию кукол Барби. Не слишком ли мала Лили для Барби? Не потеряла ли к ним интерес Ханна? Какие Барби считаются хорошими, а какие — не очень? Я бросил в тележку одну куклу, рассчитывая, что Кейт подскажет мне, кому из девочек она подойдет. В отделе электроники мой взгляд упал на плеер, и я решил, что Ханна уже достигла того возраста, когда дети начинают интересоваться музыкой. Но какая музыка ей понравится? Среди женской одежды меня привлек красный свитер из кашемира, я уже схватил его, обрадовавшись, что нашел неплохой подарок для мамы, но вспомнил, что у нее уже есть нечто подобное. Я со стоном швырнул свитер на полку, но затем снова взял его в руки, прикидывая, не подойдет ли он Кейт. В прошлом году я подарил ей бриллиантовое колье стоимостью почти пять тысяч долларов, потому что она как-то пожаловалась, что я не обращаю на нее внимания. Тем подарком я хотел доказать, как она важна для меня, но колье ничего не изменило в наших отношениях. Я не собирался повторять одну и ту же ошибку дважды. Свитер полетел из тележки обратно на полку.

В моей голове гудел многоголосый хор. Один гневался: «Как она могла?», другой недоумевал: «Почему она давно этого не сделала?», третий уговаривал: «Если все кончено, то постарайся забыть об этом как можно скорее и двигайся дальше — нечего предаваться унынию», а четвертый голос призывал к примирению: «Но ты же любишь ее, и она тебя любит. Разве этого недостаточно?» Может быть, расставание пойдет нам на пользу, даст возможность посмотреть на все со стороны? Может быть, думал я, Кейт соскучится по мне и образумится наконец?

Блуждая по магазину, я заметил, что из отдела в отдел бегает мальчик, снимает с полок товары, вертит их в руках и кладет обратно, к явному неудовольствию продавцов. При этом парнишка не глядел по сторонам и один раз, когда я перебирал вязаные шарфы, подыскивая подходящую расцветку для мамы, даже врезался в меня. «Простите, сэр», — пробормотал он, глядя куда-то в сторону. Я нахмурился. Меня возмущали родители, позволяющие своим детям бегать по магазинам без присмотра. Мальчик продолжал перебирать вешалки с одеждой, вытаскивая на свет то блузку, то юбку, то жакет. Я наблюдал за ним. Несколько вешалок упало на пол, но он не увидел этого. Я снова огляделся по сторонам в поисках родителей несносного мальчишки.

— Мальчик, пожалуйста, будь аккуратней, — раздраженно отчитал я подростка, не найдя рядом никого, кто бы походил на его отца или мать.

Раздосадованный и усталый, я почти не глядя бросал в тележку то, что попадалось под руку. Уже двигаясь к кассе, в отделе женской обуви я снова увидел того мальчика. Он озабоченно перебирал все подряд сапоги, туфли и босоножки, выставленные в торговом зале. Вдруг при виде полки с уцененной обувью его глаза загорелись, и он осторожно взял в руки пару туфель. Застыв как зачарованный, он разглядывал серебристые лодочки, вышитые красными, синими, зелеными блестками и стразами. Потом он сунул туфли под мышку и заторопился к кассе — и успел прошмыгнуть прямо передо мной. «Везет, как всегда», — злобно думал я, глядя, как переминается с ноги на ногу беспокойный ребенок. Покупатель, стоящий перед ним, похоже, скупил половину магазина: кассир занимался им целую вечность.

И снова я обвел магазин взглядом, пытаясь определить, где же родители ребенка. Должен признать, что тщательность, с которой мальчуган выбирал туфли (очевидно, подарок для матери), не оставила меня равнодушным. А беспокойство мальчика я объяснил его нежеланием, чтобы мать увидела подарок раньше времени.

Я взглянул в свою тележку. Меня вдруг поразила одна мысль: я уже и не помнил, когда в последний раз волновался, выбирая подарок.

Когда мы с братом были мальчишками, мы до боли в руках вытряхивали из копилки все накопленное за год, до последнего цента. Набив монетками карманы, мы вприпрыжку бежали в местный магазин дешевых мелочей и надолго прилипали к подносам с заколками (для нашей мамы мы искали самую яркую, самую крупную заколку), затем ныряли в отдел подарков для мужчин и выбирали самый праздничный галстук, чтобы вручить папе. Однажды мы решили подарить ему не галстук, а длинный рожок для обуви, чтобы ему не приходилось нагибаться, надевая ботинки. Я вспомнил, сколько восторгов вызывали у нас эти походы за подарками. Мы бегали по магазину, суетились, криками подзывали друг друга и чуть не лопались от гордости при мысли о том, как родители удивятся и обрадуются, получив на Рождество наши подарки.

Наконец подошла очередь мальчика. Он положил перед кассиром туфли, и тот назвал цену: четырнадцать долларов двадцать пять центов. Мальчуган выковырял из карманов поношенных джинсов несколько мятых банкнот и горстку мелочи. Кассир пересчитал деньги.

— Здесь только четыре доллара шестьдесят центов, сынок, — сказал он.

— А сколько стоят туфли? — встревожился мальчик.

— Они стоят четырнадцать двадцать пять, — повторил кассир. — Сбегай попроси у мамы или папы еще немного денег.

Явно расстроенный мальчик спросил:

— А можно, я принесу остальные деньги завтра?

Кассир улыбнулся и покачал головой, пересыпав деньги мальчика тому в ладонь.