— Контрабандистами?

— Средиземноморье всегда было рассадником контрабанды. Разумеется, я этого не одобряю и потому среди них непопулярен. Однако нам пора. — И он вскочил на ноги.

Чармиэн переполняли новые впечатления — она всегда думала, что контрабандисты — народ опасный, а он ходил к ним один и без оружия.

— Будьте осторожны! — попросила она, когда он протянул ей руку, чтобы помочь подняться.

— Вы думаете, со мной может что-то случиться? — с любопытством спросил он.

— Конечно, — отвечала она простодушно. Потом рассмеялась беззаботно: — Если с вами что-нибудь случится, кто мне поможет справиться с моими трудностями?

— Ага, всегда за нашей заботой о других кроются корыстные мотивы, — заметил он насмешливо, но глаза его смотрели добродушно.

— Естественно, — спрыгнула она на дорожку.

— Осторожнее, предостерег он, — можете поскользнуться и сломать лодыжку.

— Теперь вы беспокоитесь за меня или за ваш показ мод?

— Естественно, за мой показ, — пошутил он, — вам бы лучше опереться на меня.

— Одна забралась, одна и выберусь. — Однако дорожка была скользкая и крутая и она чуть не упала, а он едва успел ее поймать. Они стояли на склоне холма в косых лучах солнца, и на мгновение их губы соприкоснулись. Чармиэн совершенно обмякла в его руках, в этот день она больше не могла сопротивляться чувствам. Она не имела понятия, как долго он обнимал ее: время остановилось; затем она почувствовала, что его объятия ослабели.

— Так вы все же не так уж равнодушны ко мне, — заговорил он слегка охрипшим голосом, — но, милая, что скажут мои близкие, если увидят меня целующимся с себастьеновской манекенщицей?

Она огляделась с тревогой:

— Никого же нет вокруг, козы и те ушли.

— На крыше отеля есть телескоп, заметил он сухо, — поставлен для развлечения гостей, и мне бы не хотелось служить для них еще одним бесплатным удовольствием.

— Мне тоже, — заторопилась она вырваться из его рук и устремилась вниз. Потом до нее дошло, что хоть он и не против более близких отношений с ней, но против того, чтобы об этих отношениях стало известно. Мысль эта ранила ее. Но чего еще могла она ожидать в своем положении?

— Плохо, если миссис Петерсен смотрела в эту сторону, — бросила она ему из желания уколоть, — вам будет трудно объясняться с ней.

Девушка опять шла, не глядя на дорогу, и вновь поскользнулась, а он ее вновь подхватил.

— Вы таки свернете себе шею, — с ухмылкой заметил он, — а что касается Хельги, может, вы ревнуете?

— Вы себе льстите, — съехидничала она.

Он выпустил ее руку.

— Будет лучше, если я пойду первым. А вы следуйте за мной — произнес он холодным тоном.

Больше он не говорил с ней, а она шла покорно, сожалея, что упомянула вдову. Алексу всегда не нравилось, если о ней вспоминали, и теперь он, кажется, рассердился. Заходящее солнце удлиняло тени скал, они казались опаснее. И человек, шедший впереди, казался другим, ей пришло в голову, что они движутся в традиционной греческой манере: мужчина надменно шествует впереди, женщина семенит следом за ним. В этом — покровительственность со стороны мужчины. Он защитник. Алекс шел впереди, указывая путь; она вдруг поняла, что с радостью шла бы за ним до скончания века.

Дойдя до патио, он бросил ей короткое «пока» и направился к порту, а девушка проскользнула в ту же боковую дверь, через которую вышла.

Ей надо было принять душ, перекусить и подготовиться к вечернему выходу. Ужаса она уже не чувствовала; все ее существо было переполнено другими эмоциями. Чармиэн больше не могла закрывать глаза на правду: безнадежно и безответно она любит Александроса Димитриу.


В тот вечер Чармиэн сияла: кожа ее светилась, глаза горели как звезды, на губах играла обольстительная усмешка, и она не ходила, а скользила по подиуму. Собственно, это была совсем другая женщина. И мир она видела по-другому. Она ощущала себя так, как будто проснулась к новой жизни после долгого сна.

Мадам Дюваль сделала насчет ее изменившегося облика свои выводы но не вполне верные. То что это следствие любви, она поняла верно, но что это за любовь, она понять не могла. Она была практичной парижанкой отвергавшей романтику. Она возблагодарила Господа и любовника этой девчонки, имя которого могла, как ей казалось, отгадать, за то, что привели ее в чувства. Она даже сделала Чармиэн после представления комплимент.

Алекса не было, и Чармиэн заметила это с облегчением — ей требовалось время, чтобы свыкнуться со своими новыми ощущениями.

В тот вечер она не думала о будущем, просто вспоминала каждый миг их встречи там, на горе, и особенно момент его пробуждения, когда Алекс одарил ее такой нежной улыбкой. Должно быть, он что-то испытывает к ней, в этом она почти не сомневалась, вот только что это за чувство? Может ли быть это настоящей любовью? Ведь если это настоящая любовь, она поможет им преодолеть пропасть, которая их разделяет. Сказка о Золушке может стать былью. Даже мысли о Хельге не тревожили ее, ведь Альтея говорила, что он на самом деле ее не любит. И сейчас она верила в это. Ее природная независимость, ее здравый смысл находились временно в подчинении у других чувств. Сегодня она жила в сказке.

Когда показ окончился, она застыла отчужденно вздрагивая от шума и гама, царивших вокруг. Хорошо бы остаться одной! Она поглядела с тоской в сторону темнеющего моря. Но в такое время девушка не осмелилась бродить по пляжу в одиночестве из опасений, что пристанет какой-нибудь подгулявший постоялец. В спальне же приходилось делить место с Гортензией. Директриса советовала им пораньше лечь спать. Завтра ожидался круизный лайнер, и им предстоял новый утомительный день.


Ивонн, подцепившая нового поклонника, воспротивилась и уединилась с ним на террасе. Мадам, спасовавшая перед ее злым языком, возражать не посмела, хотя и боялась, что хозяин не одобрит флирта с гостями. Девушки здесь для того, чтобы демонстрировать туалеты, а не развлекать мужчин. Однако Алекса нигде не было видно, может быть, он ничего и не заметит. Раздраженная мадам вернулась к остальным девушкам и обнаружила, что Чармиэн тоже исчезла.

Она прошла все той же боковой дверью, так можно было уединиться на несколько минут без всякого риска. На эту сторону выходило лишь несколько окон, да и ночь была очень темной.

Ей было интересно, что делает Алекс. Она заметила на террасе Хельгу, беседовавшую с кем-то, но его там не оказалось. Вероятно, он занят делами; у него, должно быть, полно всякой бумажной работы в отеле, и он не может постоянно заниматься гостями. В лицо ей ударил луч фонарика, и она в испуге отпрянула.

— Кто это? — спросила она, едва различая очертания фигуры.

— Гость из космоса, — провозгласил загробный голос, и раздался звонкий девичий смех; Альтея взяла ее за руку и повела к освещенному входу, — моя дорогая Чарм, что ты здесь делаешь?

— Ничего особенно романтического, просто захотелось немного побыть одной.

— Подозрительное желание для молодой девушки. Может, поднимешься со мной и составишь мне компанию? Спать еще рано. Алекса нет поблизости?

— Не видела. Он тебе нужен?

— Нет-нет! Ему не нравится, когда я гуляю вечерами, а я всегда это делаю, и ничего плохого со мной не случается. Пошли, покажу дорогу, где нас наверняка никто не увидит.

Она открыла дверь на служебную лестницу, узкую, крутую и в этот час пустынную, и, поманив Чармиэн, легко стала взбираться наверх. Чармиэн охотно последовала за ней.

Будучи единственной близкой родственницей Алекса, Альтея представляла для нее большой интерес, она была как бы частью любимого человека. Да и сама по себе девушка нравилась ей, кроме того, в данный момент она была единственным человеком, чье общество ей не было неприятно.

Поднявшись по лестнице в коридор, они прошли прямо в номер Альтеи. Обхватив Чармиэн за талию, Альтея стала кружиться, плащ ее развевался, приоткрывая брюки и свитер. Стоя на пороге своей комнаты, она указала пальцем на скелет в нише, зловеще освещенный бликами из окна.

— Хорош, а? — восхитилась Альтея.

— Нет, просто отвратителен.

— А мне нравится — рассмеялась та, — потому что отличается от всех этих Венер и Афин из сувенирных лавок. — Она включила свет, и комната предстала во всем своем беспорядке.

— Посиди тут, пока я переоденусь, — скомандовала она, — а потом выпьем. У меня тут свое хозяйство, — кивнула она в сторону бара и исчезла в спальне.

Чармиэн уселась на диван, предавшись сентиментальным размышлениям о том, что на этом месте утром сидел Алекс. Кажется, это было очень давно. Тогда он вызывал у нее почти неприязнь, но с тех пор настоящие чувства вышли наружу.

На турецком столике поодаль она увидела его фотографию в серебряной рамке, полуосвещенную настольной лампой. Она взяла ее, чтобы рассмотреть поближе. Это была студийная съемка с правильно прорисованными тенями, и, хотя на фото Алекс был много моложе, удачной ее назвать было нельзя. Тени подчеркивали резкость и жесткость его черт, впечатление было такое, что он сопротивляется улыбке. Он уже тогда был деспотом, подумалось ей, и все же она теперь знала, что это лицо могло быть и необычайно нежным, каким она сегодня видела его.

Неслышно вернулась Альтея в домашнем одеянии странного вида и улыбнулась при виде фото, которое держала Чармиэн.

— Выглядит несколько угрюмо, правда? — спросила она. — Он терпеть не может фотографироваться, этот снимок сделал, чтобы угодить матери, а когда она умерла, я его присвоила.

Она пошла к бару, а Чармиэн торопливо поставила фотографию на место.

— Есть молодое легкое белое вино, которое, я думаю, тебе понравится. Иностранцы не любят смолистый вкус наших традиционных вин. — Она стала наливать из хрустального графина. — Хочешь знать, где я была?

— Это не мое дело, — отвечала Чармиэн поспешно. Ей вовсе не хотелось опять давать повод для насмешек.

— Подумаешь, какая недотрога! Я ходила под парусом.

— Одна? В такое время?

— А почему бы и нет? У меня есть своя шлюпка, в ней, конечно, далеко не уйдешь, но сегодня вечером я обогнула остров. На той стороне все скалы да пещеры, чудесное место, чтобы прятаться. Одну мы с моим рыбачком оборудовали внутри, я называю ее нашим домиком, возможно, когда-нибудь она пригодится.

— Да? — Чармиэн стало интересно, что Альтея бегает на свидания.

Словно поняв ее мысли, та рассмеялась.

— Я была совсем одна. Дион уехал давным-давно. К тому же теперь я, кириа Димитриу, должна себя высоко держать в глазах островитян. Так глупо быть объектом уважения. — Она хитро взглянула на Чармиэн. — Ты выглядишь сегодня совершенно иначе, Чарм просто вся светишься.

— Должно быть, разволновалась на показе, — в свою очередь слукавила Чармиэн.

— Скорее братец нашептал тебе на ушко всяких глупостей, — возразила проказница Альтея, — кое-кто видел, как вы вместе спускались из деревни.

Значит, была причина для опасений Алекса, подумалось Чармиэн, и она стала объяснять, как случайно они встретились. Но почему-то девушка покраснела.

— Хотелось бы мне, чтобы он женился на ком-то вроде тебя, — внезапно объявила Альтея, — на такой вот живой и подходящей мне по духу, а не на этой шведской овце, которая меня ненавидит, я уверена, что он любит тебя.

Зардевшись от удовольствия, Чармиэн даже отвернулась.

— Даже если и так, в чем я сомневаюсь, — прошептала она, — Алекс никогда на мне не женится.

— Да, ему нужна жена с приданым, — безжалостно продолжала Альтея, — как будто ему своего состояния мало. Но Алекс прежде всего бизнесмен и относится к женитьбе как к серьезной сделке. Петерсенша как раз годится.

Слова «ему нужна жена с приданным» так и звенели у Чармиэн в ушах, когда они расстались, и девушка пошла к себе. Глупые мечты ее рассыпались в прах. Любовь для Алекса всего лишь развлечение, она не имеет отношения к его брачным планам.

Лежа в постели и прислушиваясь к мерному дыханию Гортензии, она на один миг захотела немедленно уехать, с тем чтобы больше никогда не видеться с ним. Но только на один миг. Потом она ужасом подумала о возвращении в Париж.

Над Эгейским морем подымался рассвет.

Солнце уже посеребрило высокие скалистые утесы, когда она забылась сном.

Глава 7

На следующий день прибыл круизный лайнер, полный богатых американцев, и отель «Аполло» наполнился шумом и гамом, пронзительными голосами и громким смехом. Гости были приятно удивлены, найдя здесь удобства цивилизации после всех этих древних городов, античных руин и венецианских мозаик. Они были в предвкушении показа мод Себастьена — этого олицетворения Парижа в эгейских пустошах. Среди всех этих хлопот Чармиэн было некогда грустить.