Наконец пришло время выходить. Ли не стала притворно вздыхать, сумев лучше выразить свои чувства: они вылились в тихую благодарственную молитву, которую она возносила, пока помогала Элизабет закутаться в теплый плащ на меху и надевала ей на голову капюшон, и поскольку никто из старших женщин сделать этого не мог, сама поцеловала подругу.

— Ты придешь к своему счастью, даже если так сейчас не думаешь, — прошептала она. — Ты хочешь сохранить свое лицо? Поверь мне, я сама хочу того же. Будь кроткой, тебе идет это.

Возможно, быть кроткой пойдет ей, думала Элизабет по пути в сельскую церковь Херефорда, пряча лицо от мокрого снега. Для Ли это нетрудно. Она из тех, кто будет гнуться, припадать к коленям мужа, плакать, пока тот не уступит. Эта кроткая душа свободна от грешной гордыни, которая защелкивает колени и спину, не позволяет кланяться, даже вымаливая себе жизнь. Опасаясь за судьбу отца, она не сгибалась перед самой королевой. У нее защемило сердце, когда она взглянула на ехавшего рядом с ней лорда Честера. Им было хорошо вместе…

Из-за скверной погоды молодожены не обменивались, как это принято, обещанием верности при входе в церковь, вся церемония проходила пред алтарем. Они стояли двумя парами. Анна тихо плакала, Раннулф держал ее за руку; Элизабет и Роджер стояли прямо, не касаясь друг друга, сосредоточенно следя за двумя епископами, которые решили разделить честь и ответственность за это бракосочетание. Несмотря на то что хорошо выспался, Херефорд выглядел утомленным, но глаза у него ярко светились, а уголки губ то приподнимались, то опускались в более подобающем случаю серьезном выражении, когда он думал о затруднении, в каком оказалась Элизабет с его подарком. О том поведала ему мать, посетовав, что он не поделился с ней своим решением. И хотя он знал, что вовсе не по велению сердца Элизабет надела рубиновое ожерелье, видеть его на ней ему было приятно.

Небольшое замешательство произошло оттого, что Херефорд выступал одновременно в роли жениха и посаженого отца сестры, но все уладилось, и оба жениха по указанию священников поцеловали своих невест. При выходе из церкви от порыва ветра тяжелая дверь с шумом захлопнулась. Херефорд, поспешивший заслонить новобрачную, восстановил порядок в процессии и рассмеялся:

— Видишь, как я говорил, церковь против нас. Или нет, это скорее Господь закрыл нас внутри, чтобы оставить наедине. Давай убежим от всех. Тебе не хочется ни пить, ни есть, ни танцевать на забаву гостям, а я не хочу идти завтра на кабанов. Пойдем спрячемся где-нибудь и мирно поссоримся.

— Ну что ты дурачишься! — она тоже рассмеялась.

Он оставался Роджером. Став ей мужем, он ничуть не поменялся. На лице хитрая улыбка, держит ее за кончики пальцев, как обычно делал, вовлекая в очередное озорство.

— Очень мило так отвечать своему повелителю и господину. Давай подбери свои юбки, сажай меня на свою лошадь. Если мы прискачем домой раньше всех, мы съедаем десерт, говорим, что обед закончен, и отправляемся в постель.

— Роджер, если ты толкнешь меня в грязь и заляпаешь мне платье, я удушу тебя твоим же ожерельем. Да ты просто пьян!

Она замотала головой и оттолкнула его, когда он попытался укусить ее за ухо, и громко рассмеялась, а не испугалась, хотя свое притворное намерение он осуществлял вполне серьезно; подобное он уже разыгрывал с ней прежде, до своего отъезда во Францию.

— Прекрати это! Веди себя пристойно. Уже открывают двери. У-и-ть, Роджер!

Он ущипнул ее, она в ответ огрела его, и тут дверь снова отворилась. Глаза Херефорда плясали от смеха, а Элизабет, смеясь и негодуя одновременно, казалось, готова была его убить.

— Ну, погоди, — цедила она сквозь зубы, — погоди, ты у меня дождешься! Живого места на тебе не будет, вот увидишь!

— Фу, как вы выражаетесь, мадам! Вы вольны поступать, как вам вздумается, но зачем же разглашать это на весь свет?!

Элизабет залилась краской. Ничего подобного она, естественно, делать не собиралась, но поправить Роджера означало еще больше его раззадорить. Он мог запросто обратиться к суду окружающих, он все мог, когда так расходился. За обедом, который проходил в самом большом зале донжона, он оставался совершенно неуправляемым. Подавали два супа: один овощной с мясом, другой из морских продуктов, в основном с устрицами. Роджер набрал их целое блюдо и торжественно преподнес Сторму, заявив во всеуслышание, что мужчина, который не смотрит на других женщин, а только на свою жену, нуждается в поправке здоровья с помощью устриц. Поскольку, по общему признанию, устрицы разжигали любовный пыл, леди и джентльмены разразились хохотом.

Лорд Сторм, хорошо знавший шутливую манеру Херефорда, возразил, что по той же причине ему самому понадобятся устрицы, потому как лучший способ поддержать добродетель жены — это самому оставаться с ней в постели. Веселье гостей направилось на самого хозяина, стычки которого с разгневанными мужьями стали почти поговоркой. Затем переключились на Элизабет: как она думает заставить мужа сохранять верность? Херефорд запретил ей отвечать, но она блеснула остроумием, расценив высказанное мужем намерение самоограничиться как чистое безумие.

Следующей выдумкой Херефорда стал жареный павлин, ловко украшенный перьями; он стал по одному выдергивать роскошные украшения и раздавать их любимым женщинам в качестве утешительного приза по случаю своей женитьбы. Теперь, когда глаза его определенно утратили способность фокусироваться, а вина в гигантских бочках заметно поубавилось, Элизабет всеми силами старалась помешать рискованной затее. Сделать это ей не удалось, он только пообещал ограничить круг премированных теми, мужья которых еще оставались трезвыми и способными воспринять его выходку как шутку. Но и это не спасло бы Херефорда от гневных взглядов, не начни он с жены Вильяма Глостера, что буквально свалило с ног сначала Элизабет, а потом и все собрание. Эта несчастная леди, некрасивая и вечно на сносях, так не подходила для любовных похождений, а ее муж настолько прославился своим пристрастием к представителям сразу обоего пола, что даже самые ревнивые мужья после этого только смеялись, когда их жены получали заветный приз.

Кульминацией пиршества стали пироги. Под предлогом малой нужды Херефорд покинул зал и собрал по клеткам всех ловчих птиц, своих и чужих вперемешку. Сокольничьи потихоньку вошли с ними в зал и встали по стенкам. Когда пять невероятного размера пирогов разрезали, из них вылетели живые голуби. Ястребов пустили, и тут началось столпотворение! Все почтенные гости и многие из дам повскакивали, стали натравливать своих птиц, ястребы визжали, голуби метались как ошалелые, гиканье, удары, перья и брызги крови летели сверху на гостей.

— Роджер, что ты натворил! — выкрикнула Элизабет и, выхватив у сокольничего ловушку, стала размахивать ею в попытках поймать собственного кречета, который промахнулся и теперь отчаянно кричал, кружа под самым потолком. — Ты просто идиот! Мы же не соберем и не успокоим птиц!

Как безумный, Херефорд хохотал над гостями, которые скакали по залу, сметали все со столов, опрокидывали скамьи, гоняясь за своими птицами. Он отнял у Элизабет ловушку и едва успел оттащить ее в сторону от мчавшихся на нее собственного отца и лорда Солсбери, заслонил ее собою в углу и отшучивался то от одного гостя, то от другой дамы, которые в сильном подпитии наезжали на него с разных сторон.

— Я идиот? — со смехом бросал он ей через плечо. — Нет, Элизабет, я вовсе не идиот! Эти пьяные рыцари без настоящего боя, чтобы отвести душу, если сейчас не уморятся, просто перегрызут друг другу глотки. Пока переловят всех птиц, они устанут и протрезвеют.

— На словах у тебя все так гладко. Ты сам хорошо набрался.

— Как не набраться, когда каждый желает чокнуться и выпить со мной, но не настолько я пьян, чтобы позволить пустить в ход мечи. Ты посмотри на Глостера, — снова разразился он хохотом, — улегся в пирог вместо начинки. Не знаю, кто его туда засунул, но идея прекрасная! Он лучше запеченный, а то ни жареный, ни пареный!

— Тише ты! — охнула Элизабет, сама давясь от смеха. — Услышит же тебя! А как он выберется из этой каши?

— Пусть льется кровь птиц, а не людей! У-у-й, Сторм, убери свой локоть! Больно!

— Мне всегда твердили, что голова у тебя не на месте, а я тебя защищал. Будь я проклят, если еще хоть раз заступлюсь! Присмотри за моей Ли, чтобы ее не раздавили, или лучше я побуду тут с женщинами, а ты разними Честера и Линкольна, пока они не придушили друг друга из-за сокола.

Херефорд бросился в гущу гостей, распевая что-то о славе и о чести, которая для рыцаря дороже жизни, а Сторм проводил его любящим взглядом своих черных глаз. Элизабет и Ли, спрятавшись за его широченной спиной, хохотали над гостями, кувыркавшимися на полу. Хотя он и застелен был свежим тростником, раскиданные яства сделали его скользким. Ли от хохота прямо повалилась на своего мужа, увидев, как собачонка высоко подскакивает за трепыхавшимся подбитым голубем, пружиня на брюхе осанистого и высокородного аббата, валявшегося на полу.

— Как славно, что Херефорд снова в нормальном состоянии, — говорил Сторм, вытирая слезы от смеха, когда вернулся на свой пост, подняв обессилевшего аббата на ноги. — А не мог он прийти в себя без этого светопреставления?

Элизабет объяснила ему расчет Роджера, и Сторм согласился:

— Тут надо отдать ему должное. Но интересно… — Он повел плечами, и от него, как от каменной стены, отлетел наскочивший Вильям Боучемп. — Сегодня — голуби, а завтра он выпустит здесь кабанов, чтобы мы удобно поохотились?

— Лорд Сторм! — вскинулась Элизабет, полусмеясь, полуплача, — умоляю, не говорите Роджеру! Вам шутки, а он возьмется за идею всерьез!

Спортивное действо свадебного вечера с ловлей птиц сменили танцы, и когда слуги второй раз меняли прогоревшие факелы в держаках на стенах зала, леди Херефорд, уловив момент, подошла к сыну, в изнеможении прислонившемуся к очагу.

— Роджер, я забираю Анну наверх. Отыщи Раннулфа… Если он в таком же состоянии, то поищи его где-нибудь под столом… среди других. Если не начать сейчас, мы не уложим вас с Элизабет до завтрашнего вечера. Ты слышишь, Роджер? Понял меня?

— Да, мам. — Он икнул и рассмеялся. — Не так уж я и пьян… хотя, сказать по чести, мог бы быть и посвежее. Где, ты говоришь, поискать его?

Леди Херефорд тяжело вздохнула и промолчала. Если начать говорить, будут слезы. Она молча взяла его за руку, он не упирался, только посмеивался, и направилась к черноволосой голове, заметно возвышавшейся над толпой; лорд Сторм умел держаться на ногах и в таких случаях всегда выручал Роджера. Но тут в ответ на ее обращение он так изогнулся в поклоне, что жена едва удержала его, помогая выпрямиться, — задача не из легких для хрупкой девочки, — а Сторм с блаженной улыбкой от приятной встречи обнял друга и затянул песню.

— Кэйн, где Раннулф Линкольн? — трясла его Ли, пытаясь оттащить от товарища.

— Зачем он вам? — Сторм перестал петь и сердито насупился.

Внятно, как говорят с недоразвитыми детьми, Ли стала объяснять:

— Ему надо ложиться в постель с молодой женой. Напоминаю, милорд, вы празднуете свадьбу.

На лице Сторма выразилось удивление.

— Я думал, это Роджер женится. Роджер, разве ты не женишься? — Сторм посмотрел на мычащего друга, оглянулся вокруг. — Как мы попали в Линкольн? Я был уверен, что мы в замке Херефорд. Это похоже на замок Херефорд!

— Тут есть хоть один трезвый мужчина?! — расплакалась леди Херефорд.

Ли хотелось смеяться, но ей стало жаль леди Херефорд, которой предстояло такое ответственное дело, как постельная церемония.

— Кэйн, ты пьян, ступай и намочи себе и Роджеру головы, — трясла она мужа. — Ему надо протрезветь, чтобы уложить сестру с мужем и лечь в постель самому.

Сторм, шатаясь, побрел к двери. Ли покачала головой:

— Мадам, его нельзя отпускать одного, он застрянет на полпути. Я пойду с ними. Где леди Элизабет?

— Она с Анной.

— Хорошо. Сейчас они выйдут подышать на волю и снова будут в порядке. Я отлучусь с ними ненадолго. Как только один из них придет в себя, я вернусь.

Не без труда Раннулфа и Анну препроводили в старую комнату леди Херефорд наверху донжона. После этого вся компания вывалилась из башни и направилась через двор в главный дом. Холод всех освежил, но хмель еще не выветрился; они долго не могли справиться с раздеванием Херефорда, и Элизабет, сидя голая на просторном ложе и слушая непристойные шутки, все глубже скатывалась в какой-то ужас.

Весь день ей было очень хорошо. Роджер был самим собой, сумасшедшим, горячим, забавным, он поддразнивал ее, откликался на ее шутки. А тут она увидела совершенно чужого человека. В свете свечей поблескивали золотистые волосы на его руках и ногах; остальное тело, лишенное почти всякой растительности, было словно вырублено из белого камня, казалось ей неживым, из другого мира. Как хозяйка Честерского замка, она не раз помогала при купании Роджера Херефорда и хорошо изучила его тело, но не узнавала его сейчас.