Вам неизвестно, хотят меня или нет.

Но знаете что? Хотят.

Хотите верьте, хотите нет, но у меня есть семья, которая любит меня, и к тому же у меня есть друзья. Я даже целовалась с мальчиками. Я еще не занималась сексом по той причине, что пока к этому не готова. Не потому, что меня никто не хочет. Дело в том, крохотный и злобный Автор анонимного письма, что я просто восхитительна. У меня прекрасный характер и развитый ум, я сильная и умею бегать. Я жизнерадостна. Я полна сил. Я собираюсь многого достичь в жизни, потому что верю в себя. Я могу не знать, чего именно, но это лишь потому, что мои возможности безграничны. Ты можешь сказать то же самое?

Жизнь слишком коротка, чтобы судить других. Не наше дело говорить кому-то, что они чувствуют или кто они есть. Почему бы вместо этого не уделить время себе? Я тебя не знаю, но гарантирую, что у тебя есть проблемы, которые ты можешь решить. Возможно, у тебя прекрасное тело и идеальное лицо, но, бьюсь об заклад, у тебя тоже есть комплексы, которые мешают тебе раздеться до фиолетового бикини и позировать у всех на глазах.

Что касается остальных, то запомните следующее: ВАС ХОТЯТ. Больших, маленьких, высоких, низких, красивых и не очень, общительных и застенчивых. Не позволяйте никому, даже самим себе, убеждать вас в обратном.

Особенно самим себе.

Джек

Я стою в главном зале магазина «Масселин» и жалею, что бейсбольный сезон не длится круглый год, что мне придется ждать до весны и что не всем нам требуется играть. Если бы я управлял миром, в нем каждый бы носил форму, и так бы мы находили друг друга.

Если бы мир был устроен именно так, я бы узнал Монику Чапмен, тоже стоящую в главном зале «Масселина». Я бы сразу понял, что женщина, с которой разговаривает мой отец, она и есть. Мне бы не пришлось гадать, бывала ли она здесь раньше.

Вместо этого я перебиваю их, стоящих слишком близко к витрине со «Звездными войнами», где их может заметить любой входящий в магазин, включая мою мать. Они отстраняются друг от друга, и тут я вижу имя отца на бейджике и замечаю его виноватый взгляд.

– Здравствуй, Джек, – говорит она.

Может, это и она, а может, и нет, но я не дожидаюсь выяснения. Я гляжу на отца и говорю:

– Сукин ты сын.

И выхожу прочь.


Дома я сметаю все с подвальных полок на пол. В мусор. Я зверею, словно раскапризничавшийся ребенок, давя детали ногами, швыряя их о сколоченный из фанеры стол, ломая инструменты и всю эту дрянь, на чертежи и сборку которой я убил столько времени.

Я распаляюсь еще больше, пока наконец не ударяюсь рукой об стену так, что течет кровь. Боль – это хорошо, и мне нравится, когда она пронзает кулак и кости. Я вновь и вновь бью по стене. Это способ ощутить что-то, не стоя за невидимым забором с проволокой под током, отделяющим меня от всех остальных.

Полчаса спустя я собираю обломки, весь спокойный и собранный, когда, крадучись, входит мужчина с именем отца на бейджике.

Он осматривает царящий вокруг хаос и смотрит мне прямо в глаза.

– Я все заканчиваю. С ней.

– Меня это не касается.

– Просто хотел тебе сказать.

– А почему сейчас? Что тебя заставило принять это судьбоносное решение?

– Вот это, – отвечает он, кивнув на меня. – Вот этот твой гнев. Мне не хочется, чтобы ты меня ненавидел.

– Не вали все на меня.

– Я не на тебя все валю, а на себя. Мне дали еще один шанс не просто победить рак, но еще один шанс уладить все с мамой и обдумать то, что я хочу сделать в жизни.

– Мне казалось, ты любишь этот магазин.

– Я люблю то, что он значит, и люблю его историю. Я обожал ходить туда ребенком. Но это не означает, что я хотел посвятить ему свою жизнь. У меня были планы.

Эти слова совершенно сбивают меня с толку, потому что я впервые задумываюсь, что отец мог бы заниматься чем-то другим или иметь какие-то другие варианты.

– Я хотел стать архитектором. Или инженером.

И это снова озадачивает меня, потому что, возможно, у нас больше общего, чем мне казалось, и я не уверен, как к этому относиться. Единственное, что я точно знаю благодаря тебе и Монике Чапмен, это то, кем я не хочу быть.

– Смешно, правда? Что даже хотя мы в общем-то здесь одни… – он бьет себя в грудь, – легко выпустить себя из узды.

Мне хочется сказать: «Знаю. Понимаю. Легко дать всем то, что они хотят. Что ожидается. Проблема в том, что, поступая так, теряешь из виду момент, где начинаешься настоящий ты и где кончается твое обманное я, пытающееся быть всем для всех».


Маркус и его подружка Мелинда сидят у нас в гостиной, согнувшись над его телефоном, и самозабвенно шепчутся. Маркус поднимает взгляд и спрашивает у меня:

– Ты это видел?

И вытягивает руку с телефоном.

Я подхожу, беру у него телефон и вижу там Либби Страут в ярко-фиолетовом бикини, в общих словах посылающую весь мир куда подальше. Я там был. Я это уже видел. Но сейчас я смотрю, как свет играет у нее в волосах, и на веснушки у нее на груди и на руках, похожие на родинки, которые не нарисованы.

Тут я совершаю ошибку, читая комментарии. Какие-то совершенно жуткие. Но какие-то – просто замечательные. Счет я не веду, но с облегчением замечаю, что одобрительных, похоже, больше, чем жутких. Я отдаю телефон брату, но он едва это замечает, поскольку они с Мелиндой затеяли спор.

Она заявляет:

– Я серьезно. Это не смешно, Кусс. – Она так его называет. – Мне ее жаль.

Я спрашиваю:

– А почему тебе ее жаль, Да? – Это я так люблю ее называть.

Мелинда смотрит на меня, хлопая большими глупыми глазами.

– В том смысле, что нелегко быть в ее шкуре.

– А почему?

Не стоит пререкаться с ней, как с Сетом, но я не могу сдержаться.

– Ну… В смысле… Сам знаешь.

Она берет телефон и показывает на экран.

– А по мне, так у нее, похоже, все в порядке.

Листок с посланием Либби «Тебя хотят» лежит у меня наверху на столе. С того самого момента, как я его прочел, пытаюсь не обращать внимания на голос, твердящий: «Это ты виноват. Если бы ты тогда ее не обхватил и если бы она не стала мишенью для насмешек, ей бы не пришлось проявлять себя таким образом перед всей школой».

Либби

Средняя школа Мартина Ван Бюрена – вообще-то очень красивое здание, и кажется странным, когда вдруг задумываешься, сколько людей за девяносто с лишним лет ее существования провели в этих стенах так много времени, трепеща от страха. У нас в школе есть настоящая картинная галерея, спортивный зал, вмещающий десять тысяч зрителей, и общественный центр, соединенный с легкоатлетическим комплексом, служащим городской площадкой для концертов и общественных мероприятий. В столовой есть салатный бар, пиццерия и прилавок с сандвичами, а рядом с медкабинетом расположился даже магазин. Но школа с тем же успехом может восприниматься как тюрьма «Вологодский пятак» на озере Новом в отдаленной российской глубинке, где заключенные сидят в одиночных камерах, а свидания разрешены лишь два раза в год. Именно так можно себя здесь чувствовать.

Сегодняшний день – не исключение. Все – все поголовно – теперь знают мое имя и могут представить меня в купальном костюме. Даже те, кого здесь никогда не было. Видео на ютьюбе называется «Толстуха наносит ответный удар: Либби Страут, некогда Самый Толстый Подросток Америки, заявляет одноклассникам: «Тебя хотят». Разместили его прошлым вечером, и оно уже набрало 262 356 просмотров.

Подумать только.

По собственному опыту могу сказать, что это действительно жутко и неприятно. Вон тот парень с картинкой из «Игры престолов» на обложке тетради. Вон та девчонка и ее друзья с музыкальными инструментами. Девицы из спортивной группы поддержки. Вся баскетбольная команда. И да, конечно же, учителя.

На подобную реакцию я не рассчитывала.

Может, у меня воображение разыгралось, но когда я иду по коридору, в меня впивается каждая пара глаз. Я иду и дышу. Иду и дышу. Напускаю на себя немного важности. Потом стараюсь двигаться плавной, скользящей походкой. Я вспоминаю, как у себя в комнате танцевала под «Спайс герлз», и говорю себе: «Вот кто ты на самом деле. Суперзвезда, прямо как в песне».

Лишь кто-то один встречает меня мычанием. Остальные просто глазеют.

Повстречавшийся мне в коридоре мистер Левин спрашивает:

– Все в порядке, Либби?

Сложно понять, видел он видео или нет, но, скорее всего, знает о нем.

– То, что я вижу тебя в нашей группе обсуждения проблем, не значит, что ты не можешь со мной поговорить. Ведь это моя работа, знаешь ли.

– Знаю. Спасибо, мистер Левин. Все отлично. Правда.

Не уверена, убедила ли я его, но все равно прибавляю шагу, прежде чем он успеет меня еще о чем-нибудь спросить.


Мы обедаем в кабинете рисования вместе с Бейли, Джейви и Айрис, потому что здесь спокойнее (то есть подальше от любопытных глаз), чем в столовой. Они, как всегда, заводят разговоры о том, чем хотят заниматься, когда окончат школу. Бейли планирует стать художницей, а еще врачом, а Джейви собирается стать писательницей.

В какой-то момент Айрис смотрит на меня и произносит:

– Как же жаль, что я не такая, как они. Как жаль, что не знаю, чем хочу заниматься.

– Можешь стать певицей. Будь у меня такой же голос, как у тебя, Айрис Энгельбрехт, я бы пела целыми днями просто для того, чтобы слышать себя.

Ее уши моментально розовеют. Она отпивает глоток диетической «колы».

– Это не занятие, это хобби. – Она кого-то цитирует, может, свою маму.

– Скажи это Тейлор Свифт. – Я копаюсь у себя в телефоне, нахожу песню и жму «воспроизведение». Все умолкают, когда я начинаю танцевать. Я говорю: – Я стану танцовщицей. Может, даже в «Рокеттс». – Подбрасываю вверх ногу. Подбрасываю ее до самого неба.

Джейви принимается хлопать в ладоши и свистеть.

– Я запускаю собственный танцевальный клуб. Беру всех, кто не может попасть в группу «Девчата» или не хочет туда вступать. Мы не будем танцевать в строю или с флагами. Просто соберемся и будем делать что захотим, но только вместе.

– Хочу вступить в твой танцевальный клуб!

Бейли встает и начинает приплясывать, тряся волосами.

– Я тоже.

Джейви забирается на парту и выделывает джазовые па, размахивая руками. Она приподнимает воображаемый цилиндр и улыбается самой широкой и пугающей улыбкой, из всех нами виденных.

Айрис отставляет свою диетическую «колу». Промокает губы салфеткой. Потом начинает подпевать, забивая «Спайс герлз» сильным и мощным голосом. Она слегка пританцовывает на стуле, двигая плечами влево-вправо. Я хватаю кисть и подаю ей, но это не кисть, это микрофон, и мы не в школьном кабинете рисования, мы на сцене, все вместе, и отжигаем свой номер.

Пока не появляется учитель рисования мистер Грейзер с возгласом:

– Что здесь происходит?!

Бейли выдает:

– Мы самовыражаемся, мистер Грейзер.

– Ну, так самовыражайтесь потише, Бейли.

Джек

Посередине баскетбольного зала стулья расставлены кругом. Похоже, сегодня на сборе нашей группы – самом последнем – мы рассядемся в круг.

Я едва не разворачиваюсь и ухожу, но сегодня в конечном счете последний день, так что заставляю себя сесть, поздороваться с нашей группой и дождаться мистера Левина. Я вытягиваю ноги, скрещиваю их в лодыжках, откидываю голову назад и закрываю глаза. Все подумают, что я или с похмелья, или устал, или просто мне все наскучило до чертиков, но на самом деле сердце у меня стучит чаще и громче обычного.

Что бы ни значил этот круг, не жди ничего хорошего.

Я слушаю, как остальные устраиваются, переговариваясь то громче, то тише. Слышу, как Либби что-то говорит, когда усаживается, а потом скрип кроссовок по истертому полу – это мистер Левин.

Он начинает:

– Вам, наверное, интересно, почему на этом нашем заседании мы расселись кругом.

Я открываю глаза, сажусь немного прямее, изображаю на лице интерес и всем видом показываю, что меня ничего не пугает. Бросаю взгляд на Либби. Мне хочется сказать: «Прости. Мне тебя не хватает». Но она смотрит на мистера Левина, держащего в руках баскетбольный мяч.

– Сегодня мы по очереди отметим пять положительных качеств каждого из присутствующих здесь. Поскольку я начинаю, то отмечу пять хороших качеств, скажем, у Мэдди. – Он бросает мяч Мэдди. – Ты добрая, пунктуальная, вежливая, покладистая в общении и более уверенная, чем когда мы начали наши встречи. Затем Мэдди отмечает пять хороших качеств у меня.