Боже, как же комично он выглядел! С этой его перекошенной физиономией и взъерошенными волосами, а рядом шлепает о берег вода, и кругом темень — и писать хочется все сильнее. Волна смеха снова накатилась на нее, но она все же устояла.

— Дело не в тебе, Джил, — ответила Рэйчел, давясь от подступающего смеха. — А во мне. Это моя реакция на стресс. Знаешь, некоторые вдруг ни с того ни с сего начинают смеяться на похоронах. Когда я нервничаю и все внутри меня сжимается в комок, то… смех… сам вырывается изнутри.

«Похороны»! О Боже, ну и сравненьице!» — мелькнуло у нее в голове.

Однако рот его безвольно размяк и гнев начал стихать.

— Черт подери, Рэйчел! Что ты себе думала? Что я вдруг захотел тебя изнасиловать на природе? Удовлетворить свое половое влечение? Чего тебе было нервничать? Я же люблю тебя, черт возьми!

И тут смех с новой силой стал рваться из ее горла, так что Рэйчел пришлось прикусить язык, чтобы не оконфузиться еще раз.

Но заявление Джила, слава Богу, указало ей выход из положения — то был действительно спасительный свет, горящий в темноте над табличкой «Выход».

— Пожалуйста, прости меня, Джил, — выдавила она, чуть не плача от боли в языке. — Ты мне нравишься. Очень нравишься. Но, наверное, я все-таки тебя не люблю. Или люблю, но недостаточно для того, чтобы… пойти до самого конца.

Да, убеждала она себя. Так оно и есть. В следующем месяце или году, как только она влюбится по-настоящему, все будет иначе. И тогда она испытает все те чувства, которые положено испытывать девушкам в подобных ситуациях.

Теперь настала очередь Джила смеяться. Застегивая «молнию», он с горечью хохотнул:

— Любовь? Так ты, значит, думаешь, тебя сдерживает ее отсутствие? Да ты, выходит, еще закомплексованней, чем я полагал. Господи, вся штука в том, что ты просто не любишь секса. Или тебе, может, требуется женщина… — Он начал упаковывать матрац, дергая его туда и сюда, потом остановился и поглядел на нее ненавидящим взглядом. — В общем, что бы там тебе ни требовалось, надеюсь, ты найдешь это. От всей души надеюсь. Только больше не впутывай меня в свои игры!..

Вспоминая сейчас эти слова, Рэйчел вздрогнула. И тут же вспомнила, как вернулась домой, как лежала в постели, а сон все никак не шел к ней, и в мозгу у нее вертелись те же самые слова.

«Я не фригидна!» — твердила она себе и, чтобы доказать это, даже попыталась мастурбировать.

Но залезать пальцами под свою ночную рубашку и лапать там самое себя показалось ей даже еще более смешным, чем то, что она делала раньше с парнями, — все равно как если бы надо было без фонаря бежать в полной темноте. Интересно, подумала Рэйчел, а сумеет ли она почувствовать, что наступил оргазм, — если он вообще наступит?

В конце концов она прекратила заниматься бесплодными попытками и разрыдалась, поняв, что ее ожидает: абзац или два в монографии, опубликованной в медицинском журнале по сексопатологии. Явная аномалия — вот что она такое.

И никто никогда не полюбит ее. И она тоже никого не сможет полюбить.

К реальности ее вернул грохот сгружавшейся в мойку посуды: в дверях мелькнула широкая спина Бриджит с очередным подносом, уставленным тарелками.

— В моем случае, мама, об одиночестве речь не идет, — солгала Рэйчел, стараясь, чтобы голос звучал как можно беззаботней. — У меня все-таки есть ты, и папа, и Порша.

При этих словах папа снова оторвался от газеты и взглянул на дочь:

— Что ж, я счастлив, что ты включила свою мать и меня в один список с собакой. Единственное, о чем бы я попросил, так это не кормить ее за столом, когда мы все здесь сидим.

Рэйчел выдернула из-под стола руку, не дав Порше возможности долизать до конца крошки от тоста.

— Хватит попрошайничать, поняла? — прикрикнула она на разлегшуюся у ее ног собаку и незаметно сунула Порше остаток недоеденного тоста.

— И зачем это Кеннеди понадобилось тащиться в Техас? Черт подери, ему что, больше негде выступить? — проворчал папа, уткнувшись в свою газету. — Кому он там нужен? Сидел бы в Вашингтоне и наводил порядок у себя в доме! А что происходит в Индокитае? Ох, не нравится мне все это. Попахивает второй Кореей…

— Джеральд! — с притворной строгостью возмутилась Сильвия. — Пожалуйста, не заводи разговор о войне. — И тут же, переменив тему, с улыбкой обратилась к дочери: — Может, нам с тобой стоит пройтись по магазинам? Сегодня или, скажем, завтра? — предложила она, прощупывая настроение Рэйчел. — Надо бы подобрать платье. Что-нибудь новенькое — для похода в гости. «У Бендела» выставлена великолепная коллекция Кассини. Уверена, ты со мной согласишься, когда сама увидишь.

Сердце Рэйчел тоскливо сжалось. У нее в шкафу висело, по крайней мере, тридцать платьев — многие все еще с болтающимися на рукавах ценниками. Боже! И зачем только мама хочет снова тащиться в магазин за каким-то там платьем!

Как все было бы хорошо и просто, если бы единственными вещами в ее гардеробе были бы только те, что постоянно на ней, — «пузатый» рыбацкий свитер, заношенные до фланелевой мягкости джинсы и старенькие разношенные туфли? В этих вещах она может оставаться собой. Рэйчел легко могла представить, что за платье мама для нее выберет. Обязательно мягкий шелк или шифон блеклой расцветки, с рюшечками на рукавах, и упаси Бог, чтоб юбка была выше колен. И она отправится в этом новом платье в гости к Мейсону, похожая на перевязанную ленточками подарочную коробку, внутри которой, правда, ничего не будет.

Как ни скверно было у нее на душе, она меньше всего желала бы обмануть ожидания мамы, даже если ради этого приходилось притворяться, изображая из себя маменькину дочку с лейкой в руке.

— Давай завтра, — предложила Рэйчел. — Договорились? С этого и начнем день…


Два дня спустя Сильвия сидела в кресле с высокой спинкой и специальными боковыми створками перед экраном установленного в библиотеке телевизора с затуманенными от слез и почти не видящими глазами.

Вклиниваясь в рассуждения комментаторов, послания соболезнования от глав государств всего мира, документальных пленок, запечатлевших его деятельность как одного из самых молодых членов конгресса или венчание с Джеки, возникали то и дело повторявшиеся кадры: автомобильный кортеж, открытый лимузин с улыбающимся Президентом и по обыкновению обворожительной Джеки в шляпке с плоской тульей. Оба приветственно машут встречающим их людским толпам. Потом на экране вдруг начинает твориться какое-то безумие. Кеннеди внезапно валится вперед — сзади, на затылке, расплывается темное пятно крови. Джеки обнимает голову мужа, затем пытается перелезть через задний бортик машины, но тут ее тащит обратно агент секретной службы. Лимузин набирает скорость и пропадает из вида.

Сильвия с трудом поднялась и щелкнула выключателем. Болели глаза. Была уже почти полночь, а они с Рэйчел несли дежурство перед телеэкраном чуть не с самого полудня. Ни мать, ни дочь не могли даже помыслить, чтобы заняться чем-нибудь другим. Позже к ним присоединился Джеральд: он закрыл банк и вернулся домой. Все, о чем он говорил, сбывалось.

Сильвия и Рэйчел занимались примеркой новых платьев «У Бонвита», когда услышали первые сообщения по радио. Матери удалось в конце концов убедить дочь пойти в гости к Голдам, но подобрать наряд, который бы ее удовлетворил, было, как всегда, невозможно — тот чересчур претенциозный, а этот слишком уж фривольный.

Сильвии вдруг вспомнился ее давний поход к «Бергдорфу», когда у нее начали отходить воды.

В висках у нее глухо застучало. Рэйчел и Джеральд уже несколько часов как ушли из библиотеки к себе наверх. Сильвия, однако, знала: стоит ей подняться в спальню и лечь, как в голове тут же начнут крутиться сцены, вспоминать о которых у нее сейчас просто не было сил.

Сильвия прошла через кабинет Джеральда, где все говорило о присутствии в комнате мужского духа: массивная мебель, книжные тома в тяжелых переплетах, стены, сплошь увешанные старыми фотографиями родителей и бабушек с дедушками, небольшой книжный шкаф в стиле английского ампира эпохи Регентства с выдвинутой центральной частью, где за стеклом хранились все когда-либо переводившиеся на английский оперные либретто. Стереопроигрыватель, а под ним целая коллекция пластинок. Здесь все знаменитости: Карузо, Пинца, Каллас…

Остановившись возле рабочего стола с обтянутой кожей верхней доской, она повертела в пальцах серебряный нож для разрезания бумаг, подаренный Джеральду дочерью на прошлый день рождения, о чем свидетельствовала выгравированная на нем надпись. Нож был прекрасной старинной работы, тяжелый, основательный — как раз то, что надо. Рэйчел понимала отца как никто. Какая они прекрасная пара, подумалось Сильвии, и как трогательно преданы друг другу.

При этой мысли она почувствовала внезапную боль, будто острый серебряный нож вонзился ей в грудь. Эта боль всегда будет только ее. Джеральд никогда ничего не узнает о том страшном выборе, который она сделала, никогда не разделит ее ношу. Сколько ночей лежала она без сна, мучаясь своей тайной, проливая молчаливые слезы по своей темноволосой дочке, которую она никогда не сможет сжать в объятиях, о которой никогда не узнает!

Но, с другой стороны, возьми она ту девочку, ей бы никогда не узнать Рэйчел! Это тоже было бы ужасно. Невозможно даже представить себе свою жизнь без нее. Нет-нет, это исключено!

И все же иногда Сильвия чувствовала, что в ее любви к Рэйчел чего-то не хватает. Как будто разбился сосуд — и его уже не склеить. Боже, до чего она завидовала Джеральду, его незнанию. У него была Рэйчел, вся целиком, его Рэйчел. Безраздельно его!

Приглядываясь в эти дни к дочери, Сильвия то и дело отмечала сходство с Энджи Сантини, ее настоящей матерью. Сходство, мелькавшее в чертах лица Рэйчел.

Интересно, упрямство Рэйчел, оно тоже от Энджи? Это ее стремление во что бы то ни стало учиться на медицинском. То есть посвятить свою жизнь тому, что в ней безобразно, — болезнь, боль, смерть, наконец.

«Сколько сил я потратила на то, чтобы сделать ее своей настоящей дочерью, утонченной и женственной. Но она всегда оставалась самой собой, не похожей ни на меня, ни на Джеральда. Такая вроде бы маленькая и хрупкая… а до чего упрямая, до чего независимая!» — подумала Сильвия.

Она вспомнила давнее время, когда Рэйчел была еще совсем крохой. Сколько же ей исполнилось? Года два, не больше. Совершенно обворожительный ребенок с небесно-голубыми глазками и облачком мягких янтарно-золотистых кудряшек. Сильвия украдкой заглянула в детскую узнать, проснулась ли Рэйчел. Каково же было ее удивление, когда она увидела, что та сумела перелезть через бортик кровати, добраться до столика, где лежало чистое белье, и взять свежие ползунки. В тот момент девочка как раз занималась тем, что пыталась натянуть их на мокрые ползунки и прорезиненные трусики, которые ей никак не удавалось стянуть с лодыжек.

Сильвия бросилась ей на выручку, но Рэйчел своими малюсенькими ручонками весьма решительно оттолкнула ее, заявив на удивление ясным и даже взрослым голосом: «Нет, мама, я сама».

С того раза эти слова стали постоянным рефреном. Вот пятилетняя Рэйчел сидит на своем первом двухколесном велосипеде и требует, чтобы Джеральд убрал руки с руля… Вот она впервые идет в детский сад в Дальтоне и настаивает, чтобы мама оставила ее на пороге, а дальше — «я сама». Воспоминания, воспоминания… Словно старые фото в семейном альбоме.

«А не завидую ли я ей?» — спросила себя Сильвия. Казалось, Рэйчел всегда твердо знала, чего она хочет от жизни и как этого добиться. А какой бы могла стать ее, Сильвии, собственная жизнь, не выйди она замуж за Джеральда. Боже сохрани, меньше всего она сожалела о своем замужестве. Ни разу за все эти годы! Джеральда она просто обожала. Ее жизнь с ним была чудесной. Скольких драконов она должна была бы задушить своими руками, не будь рядом с ней этого охранявшего ее безопасность человека? Какое мужество ей потребовалось бы! А сколько других ее талантов остались бы невостребованными?

Да, выдавались порой такие минуты — не часто, но все-таки выдавались, — когда она мечтала о том, чтобы быть независимой. Сидеть в каком-нибудь офисе, за таким вот столом, как этот, а кругом телефоны, ее рвут на части: всех интересует ее мнение по тому или иному вопросу, все хотят услышать ее совет. Ее собственный, а не просто жены Джеральда Розенталя. Женщины, которая сама всего добилась, которая подписывает чеки собственным именем.

И тут Сильвия в отчаянии сникает:

«Да кто я такая, чтобы хотеть большего, чем имею? У меня есть все, что только душе угодно. Больше, чем я заслужила. Самый лучший в мире муж — вот кто такой Джеральд. Он окружил меня роскошью, о какой только можно мечтать. А какая у меня дочь! Пусть упрямая, но зато по-настоящему любящая…»