— Помнишь, как ты меня звал? «Комарик»! — рассмеялась Рэйчел.

При этих словах взгляд Мейсона скользнул по вырезу ее платья. Шея у него покраснела с боков, и он тут же отвел взгляд.

Рэйчел тотчас сделалось неловко — и за себя, и за него. Ведь она, честно, не думала с ним заигрывать. В конце концов они же почти… в общем он, считай, все равно что двоюродный брат.

Но если это и так, не могла она не признать, что брат довольно-таки симпатичный. За эти годы Мейсон здорово изменился. Был прыщавый подросток с ногами, больше всего напоминавшими велосипедные спицы, а стал прямо-таки героем-любовником образца 1963 года! Уверенным в себе, но не самоуверенным. И красивым, если, правда, вам нравятся высокие темноволосые молодые люди еврейского типа. А ей они нравились.

— А насчет обиды, — продолжала Рэйчел со смехом, — так я совсем не обижаюсь, что ты не собирался меня приглашать. Если бы не мама, я бы в жизни не пришла.

— Я рад, что у тебя такая мама. И рад, что ты ее послушалась, — слова Мейсона прозвучали вполне искренне.

Неловкость улетучилась сама собой. Мейсон непринужденно обнял Рэйчел за плечи.

— Пошли, — предложил он. — Выпьем чего-нибудь, и я представлю тебя моим старикам. А потом познакомлю с друзьями.

— Ну, твоего отца я уже видела. Он стоял возле гардероба, когда я появилась. Он тут же сообщил мне, что Птичий Глаз забраковал часть мороженного шпината, который обрызгали каким-то не тем химикатом. И еще. Акции «Голд Стар» за день подскочили на целых два пункта. У него был такой вид, как будто он, по меньшей мере, выиграл у Кассиуса Клея бой на звание чемпиона мира по боксу в тяжелом весе!

— Дорогой папочка! — произнес Мейсон и рассмеялся. — Некоронованный король мороженных овощей со времен Всемирного потопа. Мечтает, чтобы я вошел в дело, как только получу диплом.

— Могло быть что-нибудь и похуже.

— А ты когда-нибудь думала о том, чтобы покончить самоубийством, нырнув в чан с пюре из лука и горошка? А я вот думал. Каждое лето, когда работал в каникулы на своего старика. Он поставил меня на конвейер. Хотел, чтобы я, как он говорил, на собственной шкуре испытал, каково это — пройти весь путь на производстве снизу доверху. Представляешь: каждый день возвращаться домой, благоухая, как горошек в банке?

Рэйчел засмеялась. Стоя рядом с Мейсоном, она вновь почувствовала себя семилетней девочкой — вот они вдвоем спускаются на его велике у них в Скарсдейлских горах.

Мейсон между тем провел ее к группе своих друзей, сидевших за отдельным столиком. Несколько парней тут же принялись пялить на нее глаза. Рэйчел почувствовала, как вся напряглась от страха, вспомнив, с какими намерениями она сюда явилась.

— Хай! — как можно небрежнее произнесла она, приветствуя всех скопом, кивая головой, пока Мейсон одно за другим называл имена, которые она, естественно, не запомнила. Пот начинал щекотать ей подмышки — и это несмотря на два слоя дезодоранта. В голове у Рэйчел снова зазвучал голос телекомментатора: «Мы готовы к розыгрышу, ребята. Команда сгруппировалась. Матч обещает быть на славу. Сегодня мы увидим с вами нечто выдающееся. Такого это зеленое поле еще не знало. Заверяю вас: без награды сегодня вечером они не уйдут…»

Рэйчел почувствовала неудержимое желание расхохотаться. Смех пузырьками поднимался из горла. Боже, какой стыд! Она закусила губу, чтобы он не вырвался наружу: «Все что угодно, но только не сейчас!»

Разговор зашел об убийстве Кеннеди. Как и вся страна, они участвовали в игре: «Где Были Вы, Когда Услышали Об Этом?»

— Я сидел и сдавал экзамен, — сообщил рыжеволосый парень. — Тут мой «проф» вышел в коридор, вернулся и рассказал. Такой тип — всегда все узнаёт первым. Смотрю, положил голову на кафедру — и плачет, как младенец. Я прямо обалдел: неужели это правда? — На глазах рыжеволосого блестели слезы.

Брюнетка в белом платье с глубоким вырезом склонила голову, как будто молилась. Потом произнесла сдавленным голосом:

— Я ехала в такси. И услышала голос диктора по радио. Сначала я решила: «Не может быть. Это розыгрыш». Вроде того, что на нас вот-вот нападут марсиане. Мне рассказывала об этом мама — и она верила в то, что говорила. Но тут в боковом зеркале я увидала лицо водителя. На моих глазах оно сделалось зеленым. Казалось, таксиста сейчас стошнит. Потом он начал стонать, и я сказала, что хочу выйти. Мне было страшно, я боялась, что мы можем попасть в автокатастрофу…

— Я как раз был в душе и услышал крик одного из своих соседей по общежитию…

Рэйчел перестала прислушиваться. Да, нечего было сюда приходить, снова подумала она. Вся эта вечеринка не для нее. Пустая трата времени. Что касается ее плана на сегодняшний вечер, то он показался ей мелким, недостойным, эгоистичным. Решать свои личные проблемы в такое печальное для всех время… На глазах выступили слезы. Пробормотав слова извинения, Рэйчел поспешно поднялась.

Она была уже у дверей, когда почувствовала на своем плече чью-то руку. Мейсон!

— Постой! Ты куда?

— Мне что-то… нездоровится. Я лучше пойду домой, — пробормотала Рэйчел.

— Давай хоть разок потанцуем! Ты что, хочешь, чтобы мои желания не сбылись — еще до того, как я задую свечи на торте?

Оркестр заиграл шлягер Пресли «Люби меня нежно».

Мейсон потупил взор и скривил верхнюю губу в манере Элвиса. Рэйчел не смогла удержаться от смеха. И как-то так получилось, что, помимо своей воли, через минуту она уже танцевала с Мейсоном перед эстрадой, и пол был усеян золотистыми световыми бликами.

Он прижимал ее к себе, но не крепко, как обычно делали ее кавалеры. Неожиданно она почувствовала странную расслабленность и отдалась ритму музыки.

И тут Рэйчел вдруг вспомнила о своей «диафрагме», лежащей в сумочке.

Когда ей было семь, а Мейсону соответственно восемь, она один раз увидела его член. Они переодевались в свои купальники в раздевалке рядом с бассейном Голдов. Вполне невинно она спросила Мейсона, нельзя ли ей попробовать, какой он на ощупь. Тот немного поколебался и разрешил. Она быстро дотронулась — и этого прикосновения оказалось достаточно, чтобы в памяти навсегда осталось ощущение резиновой мягкости. Потом, зачарованные, они оба во все глаза глядели, как маленький розовый палец начинает расти и затвердевать, пока не превратился — размером и формой — в упаковку жвачки «Базука». Тут Мейсон покраснел, как свекла, и быстро-быстро натянул купальные трусы. С того дня он переодевался только в доме.

Рэйчел поймала себя на том, что ей хочется посмотреть, каким теперь стал его член. И тут же устыдилась своего желания. Боже! Какой ужас! С Мейсоном? Как она смеет думать о подобных вещах!..

— Хочешь чего-нибудь перекусить? — склонился над нею Мейсон, как только танец кончился. — Тут за еду все-таки мой старик отвечал, не кто-нибудь. Ее вполне хватило бы, чтобы накормить целую африканскую страну, которая погибает от голода.

Взгляд Рэйчел прошелся по бесконечным столам, заставленным блюдами с копченой семгой, устрицами и креветками во льду, охлажденными омарами и гигантскими серебряными чашами с тускло поблескивающей черной икрой. В центре зала, среди искусно разложенных арбузных долек и гроздей винограда возвышалось «копье», вырезанное из замороженной спаржи — символ компании мороженных овощей «Голд Стар».

Не в силах оторвать глаз от этого сооружения, Рэйчел снова почувствовала неудержимое желание расхохотаться. И тут же представила себе Мейсона — не только раздетого, но с гигантским спаржевым «копьем», торчащим между ногами.

Господи, да что же это такое с ней творится? Надо срочно показаться психиатру!

— Я чем-то тебя рассмешил? — с улыбкой спросил Мейсон.

— Да нет, что ты! — Рэйчел глубоко вдохнула, стараясь успокоиться. — Я бы с удовольствием чего-нибудь выпила — содовой или имбирного пива, если оно есть.

Обняв ее за плечи, Мейсон стал вместе с нею пробираться к бару. Вокруг стоял невообразимый шум, все орали, стараясь перекричать друг друга. Мейсона то и дело хлопали по спине, желая всего самого-самого. Рэйчел не слышала, что говорит бармен, но видела, что он качает головой всякий раз, как Мейсон что-нибудь называл.

— Пепси, кока, оранжад, но имбирного пива нет! — донесся до нее голос Мейсона. — Может, шампанского?

Она покачала головой.

— Знаю, ты всегда была слабаком по части выпивки, — улыбнулся Мейсон.

Это он наверняка вспомнил тот случай, когда они с ним вдвоем взяли из отцовского бара бутылку «Шато Петру» и отправились распить ее на волнорез, неподалеку от дома Голдов в Палм-Бич. Опьянели оба, но стошнило тогда только ее. Боже, она боялась, что ее прямо-таки вывернет наизнанку, столько рвоты из нее вышло. Мейсон потом постоянно над ней подшучивал.

— Заткнись! — произнесла Рэйчел, стараясь, чтобы вышло не грубо.

— Знаешь, — предложил Мейсон. — Мой старик снял тут в гостинице люкс. У меня там есть кое-что получше шампанского. Ты «травку» когда-нибудь пробовала?

Марихуана? Боже, да мама умрет, если узнает!

И тут она вспомнила свою соседку по общежитию Джуди Дененбург. Та прямо в восторге была, расписывая, какой великолепный получается секс, когда ты в кайфе.

Рэйчел почувствовала, как ее буквально бросило в жар: лицо горело, кожу стянуло, будто она перегрелась на солнце. «Он что, думает о том же самом?! Боже…» — пронеслось у нее в голове.

— Нет, — призналась она. — Но это же твой день рождения. Ты уйдешь, а как же гости?

Пожав плечами, Мейсон с ухмылкой поглядел в их сторону: похоже, собравшимся не было до него никакого дела.

— Я им здесь нужен, как хлопушка пятого июля, когда никто уже не празднует, — он коснулся ее теплой и слегка влажной от пота рукой. — Пошли!

— Погоди, — спохватилась она. — Моя сумочка. — Рэйчел увидела, что оставила ее на столе — сумочка мешала ей танцевать.

— Да потом возьмешь.

— Но это займет всего пару секунд. Встретимся возле лифтов, хорошо?

В кабине она стояла, глубоко дыша и крепко прижимая локтем сумочку.

— Послушай, что у тебя там такое? Ключ от сейфа с деньгами, что ли, — съехидничал Мейсон.

— Ну, можно сказать, что да, — улыбнулась в ответ Рэйчел.

Что ж, чему быть, того не миновать, подумала она. И Мейсон ничуть не хуже любого другого. Даже лучше. Они все-таки старые друзья. И нравятся друг другу. Правда, ирония судьбы заключается в том, что ему кажется, будто это он соблазняет ее.

Люкс был декорирован под номер в шикарной парижской гостинице. Позолоченные медальоны с геральдическими лилиями на стенах, зеркала и мебель с украшениями из золоченой бронзы… Извинившись, Мейсон внезапно исчез, но через минуту вернулся, неся в протянутых руках сверток, с которого стекала вода.

— Я спрятал его в туалетном бачке. А то, понимаешь, горничная могла найти и тогда моего старика, чего доброго, застукали бы.

— А если он вдруг придет сюда?

— Да ни в жизни. Его от гостей не оторвешь ни за что на свете. Таким уж он уродился компанейским.

Рэйчел тут же подумала о своем отце: с ним бы точно случился второй инфаркт, узнай он о том, что она собирается делать. Ей стало стыдно.

Присев на корточки перед небольшим столиком для коктейлей, Мейсон вытряс из свертка на тонкую папиросную бумагу немного сухой коричневатой трухи. Он тщательно свернул сигаретку, примяв концы.

Затем закурил — глубоко затянулся и задержал дым во рту как можно дольше. Рэйчел внимательно следила за ним. Но вот он медленно выдохнул через ноздри: дым показался ей едким и сладковатым. Держа самокрутку между большим и указательным пальцами, Мейсон протянул ее Рэйчел.

— Главное, помедленней, — проинструктировал он ласково и уточнил: — Затянись и держи подольше во рту. Пока сможешь. Так быстрее поймаешь кайф.

Несмотря на дрожание рук и участившееся дыхание, Рэйчел все же удалось поднести сигаретку к губам и вдохнуть немного сладковатого дыма.

Она тут же почувствовала внезапную резкую боль, горячей волной обжегшую легкие. Потом наступило легкое головокружение, давшее ощущение невесомости. Рэйчел сделала вторую затяжку, затем третью. И тут все вокруг начало преображаться. Ей показалось, что лицо почему-то распухло, голова стала огромной и совершенно невесомой, словно воздушный шар, болтающийся на нитке. Мейсон сделался совсем маленьким, как будто она смотрела на него в перевернутый бинокль, да еще несфокусированный, в то время как все прочие предметы в номере, наоборот, виделись поразительно четко и ясно. Цвета и весь узор на персидском ковре были теперь необычайно яркими и переливающимися, меняясь на глазах, как в волшебном калейдоскопе. А золотые полосы на обоях искривлялись, как в комнате смеха, и бросались на нее со стен.