Она налила в бумажный стаканчик воды из графина, стоящего на маленькой металлической тумбочке возле кровати, поднесла воду к губам Брайана и поддержала свободной рукой его голову. Несмотря на маленький рост, врачиха показалась ему на редкость сильной. Длинный «конский» хвост задел его щеку — прикосновение было мягким, как поцелуй. От нее исходил приятный запах лимона.

Дуновение это вызвало к жизни еще одно отрывочное воспоминание. Ему вспомнилось даже не само событие, а сон, возможно, основанный на каком-нибудь реальном событии. Он был где-то в темном месте, похожем на туннель, и двигался по направлению к источнику света в самом его конце. Свет был резким — у него слезились от боли глаза. Так бывает, если смотреть на солнце. Но свет притягивал его подобно магниту, и он не мог оторвать взгляд от этого сияния. Чем ближе он подходил, тем радостнее становилось у него на душе. Идти было все легче и легче, словно с каждым шагом ослабевало земное притяжение. Он уже не шел, а почти летел.

Но вот тоннель неожиданно наполнился резким пьянящим ароматом. В нем смешивались запахи цветущего лимона, летней травы и свежевыглаженной одежды, которая висела обычно в шкафу у матери. И еще он вспомнил какой-то голос. Голос женщины. Ему не слышно было, что она говорит, но, казалось, женщина звала его. И не вперед, к свету, а назад — от него. Сперва Брайан сопротивлялся, но теперь голос притягивал его все больше, и в конце концов он сдался…

«Да это же была она! — подумал он, отпивая из стаканчика тепловатую воду и вдыхая запах лимона. — Молодая маленькая хрупкая женщина по имени Рэйчел. Она смогла оттащить меня от края… смерти? Господи Иисусе, неужели я и правда стоял на краю?»

Что ж, теперь, продолжал он спрашивать себя, ему надо быть благодарным ей за это? Возможно. Но это все потом. Сейчас он чересчур устал. Ему хочется лишь хорошенько выспаться…

Закончив пить, Брайан, поддерживаемый заботливыми руками Рэйчел, откинул голову на подушку.

— Вот, — произнесла она, — возьмите. Это было на вас, когда вы к нам поступили. — И она положила ему на ладонь что-то холодное, металлическое. Медаль Святого Кристофера. Ее дала ему Роза, когда он уезжал во Вьетнам. Он надел ее тогда же — и забыл. — Я сняла ее и сохранила. Думала, что вам она… понадобится.

— Спасибо, — поблагодарил Брайан, сжимая медаль в руке.

Он попытался представить Розино лицо, но не смог. Единственное, что ему вспомнилось, так это снимок, который он постоянно таскал в своем портмоне. Брайан сделал его прошлой зимой на Кони-Айленде. Погода тогда стояла чудесная. Они весь день провели вместе. У «Натана» поглощали сосиски и жареные креветки; бродили по безлюдному деревянному настилу, по которому, кроме них, гулял только ветер. Им казалось, что они одни в целом свете. В конце прогулки они даже умудрились обморозить пальцы — перчатки не спасали от холода. Тогда он и сфотографировал Розу: она стояла на фоне какого-то заколоченного на зиму аттракциона — немного скованная, с развевающимися на ветру черными волосами, то и дело норовившими попасть ей в глаза, раскрасневшаяся, с улыбкой, такой неуверенной, словно она не вполне осознавала реальность своего счастья и боялась, что оно вот-вот куда-то улетит.

«Роза, дорогая! Ты что, не знаешь: со мной тебе ничего не грозит? Неужели тебе это не ясно?» — хотелось ему мысленно спросить ее.

— А сейчас засыпайте, — произнес голос Рэйчел. — Я вернусь, когда вы как следует отдохнете. Пока что я не жду никакого чуда. Вам столько пришлось пережить.

Неожиданно он почувствовал, что не хочет, чтобы она уходила.

— Пожалуйста, — прошептал Брайан, — посидите со мной, пока я не засну. Ну еще несколько минут?

Улыбнувшись, она присела на край кровати и легко коснулась пальцами его запястья. Его рука была вся забинтована, а там, где торчала игла для внутривенного вливания, еще к тому же и обмотана клейким скотчем — как раз над костяшками пальцев. Но ему было все равно приятно ощутить ее прикосновение.

— Я останусь здесь столько, сколько вы хотите, — отозвалась она.


Через неделю Брайан уже мог сидеть на койке. Подушка на коленях выполняла роль откидного столика, на который он клал свой видавший виды перекидной блокнот. Рука у него дрожала с непривычки: прошло уже столько времени с тех пор, как пальцы Брайана в последний раз держали перо. Да и сидеть все эти последние недели ему приходилось разве что на судне. Но как только он принялся писать в блокноте, слова полились сами собой.

«Сегодня первый день июня. У Бобби Чилдресса два дня назад вынули трубку из трахеи. Утром его отослали в военно-морской госпиталь на Окинаве. Часа два назад в палату принесли еще одного парня — из груди у него торчит трубка, нет одной руки. Кто-то рассказал, что он провел время с вьетнамской проституткой в Кванг Три, и перед уходом она оставила ему маленький презент… Дик Форрестер выразил наше общее мнение, заявив: «Лучше бы уж это был триппер». Вот как меняются здесь все наши оценки. Речь не идет о том, что хорошо, а что плохо, — важны только оттенки. Что такое «плохое», когда ты лежишь здесь рядом с человеком, у которого вместо ног две гниющие культи? Или с мальчишкой, у которого половина лица снесена осколком снаряда?

Когда я пишу эти строки, напротив меня ребята, собравшись на одной койке, играют в покер. Это Большой Джон, Скитер Лукас и Кой Мэйхью. Скитер сдает карты, но вместо Большого Джона карты берет кто-то другой, потому что у Большого Джона, собиравшегося перед ранением возвращаться домой, где его ждал университет и карьера футболиста, оторвало все пальцы, кроме двух на левой руке. Парень, который держит карты за Мэйхью, подтрунивает над ним, намекая на его «слепую удачу». Дело в том, что в лицо Мэйхью угодил заряд шрапнели, повредивший зрительный нерв. В результате он никогда больше не сможет видеть, но все-таки считает, что ему чрезвычайно повезло, поскольку обошлось без лоботомии.

Самое невероятное: если сложить вместе то, что у этих парней осталось, то получился бы один нормальный человек. Даже больше, чем нормальный. Ведь у него была бы та душевная щедрость… не знаю, как это можно объяснить… сам я, во всяком случае, ничего подобного не видел, даже в бою. Пожалуй, все дело здесь, как говорил старина Вилли Шекспир, в степени милосердия. Вчера я имел возможность убедиться в этом, когда один парень, у которого после ранения парализовало ноги, выбравшись из своей койки, начал кормить с ложки друга, который не мог самостоятельно есть.

Плачут они только ночью. К их плачу привыкаешь, как к ветру, шумящему в кронах деревьев. А ведь это плачут, уткнувшись лицом в подушки, взрослые мужчины. Все мы хотим вернуться домой, но многие и боятся этого. Мир-то остался таким, как был, но мы стали другими. Некоторые внешне, но все — внутренне. Поэтому нам боязно. Как там все будет? Как сможем мы вернуться обратно и по крохам сложить свою жизнь, если из крох этих больше уже ничего не сложишь?

Сейчас я думаю о Розе. Как она выглядела, что я чувствовал рядом с ней. Мне приходится напрягать свою память, заставлять работать воображение. Это меня ужасает. Ведь я же люблю ее, как прежде, но чем напряженнее мои попытки, тем все больше и больше она от меня ускользает. Думает ли она обо мне? Захочет ли она, чтобы я вернулся? Но даже если так, я не уверен, что именно она получит. Во всяком случае это уже не будет тот парень, который всегда о ней заботился, присматривал за ней еще тогда, когда она была ребенком. А сейчас? Сейчас я даже не уверен, что в состоянии позаботиться о самом себе. Иногда ночью на меня нападает страх. Я думаю о Транге, Грубере, Матинском — и плачу. Как сопливый мальчишка. И от этого пугаюсь еще больше. Разве все это не будет пугать и Розу тоже?

Послушай, Роза, если ты сидишь где-то там у себя и настроилась на мою волну, тогда, ради Бога, напиши мне. Скажи, что любишь. И будешь любить, в каком бы виде я ни предстал перед тобой. Скажи…»


— Что, письмо домой? — услышал он обращенный к нему вопрос.

Брайан поднял голову и увидел склонившуюся над ним Рэйчел. Лицо ее было странно задумчивым. Интересно, сколько времени она тут простояла?

— Можно сказать и так, — ответил он.

Положив ручку на заполненную убористым почерком страницу, он почувствовал, как мышечное напряжение постепенно спадает. Так приятно было ее видеть.

«Признайся, дружок, тебе ведь хотелось ее увидеть, а?» — спросил он себя. Да, сомнений нет, именно так. Он привык, что в этот вечерний час она рядом. В последние дни в госпитале наступило затишье — и Рэйчел могла навещать его каждый вечер. Но до сего момента он не отдавал себе отчета, как много значит для него ее приход. Как успокаивающе действует на него само присутствие этой женщины. Если честно, то ему было стыдно признаться в этом — даже себе.

— Эй, док! — окликнул Рэйчел Большой Джон, помахав обрубком правой руки. Ухмылка на его лице по ширине не уступала Миссисипи. — Хочешь, сыграем, а?

— Ишь чего захотел! — рассмеялась Рэйчел в ответ. — В прошлый раз меня обобрали как липку.

Из горла Большого Джона вырвался громоподобный смех.

— Да если б у меня на руках были козыри, сестренка, то кто-кто, а ты бы об этом знала. Уж тебя-то, известное дело, не проведешь.

Брайан прекрасно знал, что все это розыгрыш, потому что на самом деле ее здесь все уважают. Раненые видели, что она заботится о каждом из них, однако никаких вольностей доктор не потерпит. Некоторые из раненых, о чем было легко догадаться, пылали к Рэйчел тайной страстью.

Большой Джон снова вернулся к прерванной игре, и Рэйчел присела на край койки Брайана. Сегодня она распустила волосы и, казалось, они слегка потрескивают всякий раз, когда она встряхивает головой. Видно было, что они только что вымыты и в них поблескивали, при резком свете голой лампочки, висящей прямо над койкой, маленькие красные искорки. Брайан с нежностью ощутил исходивший от Рэйчел, отдающий цитрусом запах чистого тела. Он был сыт по горло тошнотворным гнилостным воздухом палаты, и, когда приходила Рэйчел, принося с собой улыбку, сияющую голубизну своих глаз и аромат свежести, он воспринимал это как маленький подарок. Подарок, который медленно разворачивают и так же медленно смакуют.

Сейчас ему хотелось, чтоб у него было хоть что-нибудь для подарка ей самой.

— Это я дневник веду, — пояснил Брайан, заметив удивление на лице Рэйчел, искоса бросавшей взгляды на его блокнот. — Начал с первого дня, как приехал. И записываю пусть понемногу, но каждый день. Можно сказать, что для меня это как палка с зарубками. Моя палочка-выручалочка, помогающая не потерять рассудок.

Рэйчел знала, что у многих парней был такой своеобразный талисман — трость с зарубками, отмечающими число дней, оставшихся до конца срока. Каждый день они отпиливали очередной кусок трости, пока от нее в конце концов не оставалась одна рукоятка. Это означало: можно отправляться домой.

Она понимающе кивнула. Ее глаза сказали Брайану, что ей объяснять ничего не надо. Как с ней легко, подумал он.

— Да, с рассудком здесь не просто. Его запасы тают слишком быстро. И нельзя упускать никакой возможности их пополнить. Кстати, Брайан, чуть не забыла. Я вам тут кое-что принесла. — Сунув руку в карман своей форменной рубашки, она вытащила плитку шоколада. При виде любимого «Джирадели» у Брайана потекли слюнки. — Это мама мне присылает. Ей все еще кажется, что мне десять и я поехала в летний лагерь. Так что, добро пожаловать в «Лунные мелодии». — Она протянула ему шоколад, снова взглянув на его блокнот. — Что вы намерены с ним делать? — спросила она.

— Еще не знаю. Может, сохраню как память. Если у меня когда-нибудь будет сын, я хотел бы, чтобы он это прочел.

— Любите детей? — Рэйчел как-то сразу погрустнела.

— Конечно. У меня дома шесть младших братьев. Как же иначе. Я всегда считал, что у меня их будет по крайней мере дюжина.

— Только дюжина?

— Ну, для начала.

Она засмеялась вместе с ним, но Брайану показалось, что смех ее звучит весьма натянуто.

— А вы бы хотели это прочесть?

Она поняла: ему тоже хочется сделать для нее что-то приятное.

— Можно? — Рэйчел встряхнула головой, и на ее красивом лице появилось выражение нетерпеливого ожидания.

До чего все-таки странно, подумал он, что он не чувствует никакой неловкости, предлагая ей прочесть свои самые сокровенные мысли. Но если говорить серьезно, то что тут удивительного? Ведь тело Брайана знакомо ей лучше, чем его матери. В каком-то смысле можно даже сказать, что она помогла ему второй раз родиться. Возрождая его к жизни, Рэйчел дотрагивалась до каждой части его тела, вычищая раны, кормила с ложечки. Что же тут удивительного, что она стала так ему близка.