Он протянул ей дневник, ожидая, что она положит его в карман и прочтет как-нибудь на досуге. Но Рэйчел начала читать тут же. Начала — и уже не отрывалась и даже не двигалась, только шелестели переворачиваемые страницы.

Наконец она перевернула последнюю страницу. Была уже половина десятого, и от шоколада во рту Брайана осталось одно только приятное воспоминание. Игра в покер закончилась, раненые стали возвращаться к своим койкам неуверенной походкой старых алкоголиков. Лили совершала вечерний обход, проверяя вставленные в дыхательное горло трубки, поправляя повязки и раздавая лекарства. По всей палате заскрипели пружины: это раненые укладывались поудобнее, чтобы можно было заснуть.

Когда Рэйчел подняла глаза, Брайан увидел, что в них стоят слезы.

— Это здорово, — произнесла она глухим от волнения голосом. — Вы заставили меня почувствовать то, чего, черт побери, я совсем не хотела.

— Я знаю, что вы имеете в виду, — ответил он. — Да, такие вещи лучше не знать. Но я хочу написать книгу, когда вернусь домой. Я и начал этот дневник, чтобы ничего не упустить. Правда, не знаю, смогу ли я ее написать. Ведь это значило бы прожить все заново.

— Понимаю, — кивнула Рэйчел. — Но тем более надо ее написать. Как же иначе остановить это безумие?

Брайан задумался, теребя ручку, словно пытался разрешить мучительную проблему. Он чувствовал себя перед Рэйчел совершенно беззащитным. «Надо не поддаваться сразу, — приказал он себе. — Сразу я просто не выдержу».

— Предположим, я ее напишу, — сказал Брайан. — Но кто захочет прочесть мою книгу? Публика требует распять лейтенанта Келли за сожженную деревню Ми Лай. Люди не в состоянии понять, как подобное вообще могло произойти! Спросите любого прохожего на улице, что, на его взгляд, самое страшное из того, что может с ним случиться. В девяти случаях из десяти ответ будет один: смерть! Но разве этого он больше всего опасается? По-моему, больше всего мы боимся… самих себя. Боимся того, что способны совершить, если к этому нас вынудят обстоятельства. Такие парни, как этот Келли, заставляют нас всех задуматься: а не сидит ли где-то в глубине каждого человека нечто, что может заставить его спалить целую деревню.

Прежде чем ответить, Рэйчел долго молчала, устремив на него пристальный взгляд.

— Конечно вы правы, — наконец произнесла она. — Но если не заставлять нас смотреть правде в лицо, как же тогда мы сумеем предотвратить новую бойню? — Подавшись вперед, Рэйчел взяла его ладонь в свои руки. До этого она часто прикасалась к его телу, но всякий раз ее прикосновения были отстраненно-холодными, и за ними не стояло ничего, кроме отношения врача к пациенту. Но сейчас это было другое — словно мощный электрический ток пронзил все существо Брайана. — Пишите книгу. Обязательно пишите. Собственно говоря, она уже написана. И не беспокойтесь, будут ли у нее читатели. Пишите и ни о чем не думайте.

Брайану показалось, что его несет сильный поток — так его захватила ее страстность, непреклонность ее воли.

Он медленно кивнул головой:

— Может быть, я и напишу ее, — сказал он, с трудом переводя дыхание. — Да, может быть.


Прошло две недели. Брайану до смерти нужно было подняться и пойти в туалет. «Неужели, — сверлил голову страх, — люди и вправду могут сойти с ума от неподвижности?»

Вцепившись в металлические поручни, он с трудом приподнялся и сел. Во всем теле ощущалась такая слабость, что от затраченных усилий боль буквально сотрясала его. Черт побрал бы эту вонючую палату! Чтобы он и дальше лежал здесь, как беспомощный младенец?! Ничего, решил он, на этот раз встану и отолью, как положено мужчине. Даже если на его зашитых кишках разойдутся все швы, он все равно встанет с кровати.

— Костыли! — процедил он сквозь стиснутые зубы.

— Ваш врач не рекомендует. Пока еще слишком рано.

Рэйчел возвышалась над ним, скрестив на груди руки в зеленых хирургических перчатках. На ногах сандалии, коса растрепана, щеки пылают, глаза горят тревогой и гневом.

«Господи! Я что, действительно совсем плох? Да есть же у меня ноги, черт побери! Пусть я и провалялся на спине целый месяц и, понятное дело, немного ослаб».

Преодолевая боль, Брайан выпростал ноги из-под одеяла. При виде их он пришел в полное отчаяние: они свешивались с матраца, как два висящих на бельевой веревке старых сморщенных чулка. Кожа бледная, как у мертвеца. На ее фоне особенно заметны бесчисленные шрамы, зигзагами исполосовавшие все туловище.

«Господи Иисусе, да на этих спичках мне и пачки пастилы не удержать!» — мелькнуло в мозгу.

Но постараться-то он должен или нет?

— К черту все эти медицинские рекомендации, — ответил он ей. — Упаду — ничего, поднимете. Но будь я проклят, если и дальше позволю подтирать себя, как грудничка.

Не говоря ни слова, Рэйчел протянула ему костыли. Лицо застыло, как маска, губы плотно сжаты.

— Если это единственная твоя забота, то знай: я столько здесь навидалась голых задниц, что не приснилось бы и уборщице в мужской раздевалке. И можешь мне поверить, твоя задница ничуть не лучше и не хуже других.

На соседней койке зашевелился Даусон. Приподнявшись на локте, он произнес с характерным негритянским акцентом, вращая незавязанным глазом:

— Хочешь поглядеть на классную задницу, Док, загляни ко мне в подштанники.

— Спасибо, сержант, я учту. — Рэйчел пристально смотрела Брайану в глаза, словно в дуло автоматической винтовки. — Вам бы не повредило иногда пользоваться тем, что у вас между ушами, а не между ногами, ребята, — заключила она.

Даусон заржал, но Брайан по-прежнему был непоколебим.

— Мне все равно рано или поздно вставать, так почему бы не сделать это сейчас? — пробурчал он.

Он с трудом встал на ноги — и сразу пожалел об этом. Дрожащие ноги мгновенно подогнулись. Путь до уборной казался таким же длинным, как до Гонконга.

Описав полуокружности костылями, он сделал два неуверенных шага и остановился.

Тело Брайана горело огнем: языки пламени жгли живот, добираясь до ключиц. И слабость, чертовская слабость. Он увидел в стеклянной дверце аптечного шкафа свое отражение. Оно тоже не слишком вдохновляло. «О Господи, неужели это я?» — поразился он. На него глядел скелет с ввалившимися глазами, похожий на узника, что пережил кошмар нацистских концлагерей, — он видел таких в кинохронике.

Тонкая ниточка — вот все, что держало его существо. Ниточка решимости, заставлявшая его двигаться. К тому моменту, когда он, шаркая, добрался до середины палаты, ниточка эта, казалось, сейчас оборвется. Пот струился между лопатками. Он чувствовал себя, как разваренная рыба, из которой ничего не стоит вытащить хребет. Другие раненые — Дик, Хендсон, Бухолц, Пардо следили за ним, затаив дыхание, словно он был баскетболистом, в прыжке забрасывающим мяч в корзину. Все, кроме Бостона, — правда, у него было другое имя, но так уж все его звали, потому что он был родом из Бостона. Бостон лежал, повернувшись лицом к стене, и ни на что не обращал внимания. Бедняга, обе ноги у него были ампутированы по колено. Ему уже не суждено ходить.

«Я еще счастливчик», — подумал Брайан.

Но в этот момент он меньше всего чувствовал себя счастливчиком. Ему хотелось одного — лечь. Прямо на пол. Усталость давила с такой силой, что глаза закрывались сами собой: спать!

Но он представил себе, как лежит в луже собственной мочи, и это заставляло его двигаться.

Еще четыре шаркающих шага. Деревянные перекладины костылей мучительно впивались в кожу подмышек.

Обернувшись через плечо, он увидел: Рэйчел так и не сдвинулась с места. Она все еще стояла в прежней позе и смотрела на него гневно сверкающими глазами. Теперь их разделяло расстояние метров в десять.

— Ну что ты уставился на меня своими коровьими глазищами? — сердито выкрикнула она. — Захотел показать, какой ты герой, так давай шлепай дальше. И можешь не ждать помощи!

— А я и не думаю ничего просить! — огрызнулся Брайан, и охватившая его злость дала ему силы пройти еще несколько метров.

— И учти, здесь такое правило: если ты ходячий, тебя сразу же сажают на самолет и везут на Окинаву. А там, говорят, есть и кондиционеры, и нормальные туалеты.

В ее голосе звучала непривычная жесткая нота.

— Скорей бы. Жду не дождусь, — бросил в ответ Брайан, чувствуя, как мышцы, о которых он успел позабыть, постепенно начинают работать.

Черт с ней, с этой Рэйчел, пронеслось в голове. Разве ей есть дело до того, куда его отправят? Таких, как он, через нее прошли сотни. Он для нее один из многих — не больше, чем имя и номер на бирке. Да, верно, она спасла ему жизнь, но это же их обязанность, врачей.

Прошла целая вечность, пока он протащил на костылях свой вес по темному, выложенному плиткой коридору. Сестра, стоявшая у выхода, показала ему, как пройти во двор, где находились уборные.

Шагнув за порог, он остановился, зажмурив глаза от безжалостных солнечных лучей, пробивавшихся сквозь верхушки деревьев в дальней роще. За полуприкрытыми веками плавали огненные пятна, и все же в их хаосе он разглядел раскисшую грязь дорожки, проложенной через обнесенный колючей проволокой голый двор, — туда, где в ряд выстроились четыре побеленные деревянные кабинки под рифлеными жестяными крышами. На одной из них красовались намалеванные чьей-то неумелой рукой слова: «ЕСЛИ СМОЖЕШЬ САМ ПОССАТЬ, ЗНАЧИТ, СТОИЛО СПАСАТЬ».

И тут на Брайана напал безудержный смех. Он смеялся, а по щекам струились слезы: еще немного — и он бы упал в обморок. Боже, сверлила голову мысль, а ведь это и на самом деле так! В сущности, если ты мог отлить, стоя на своих двоих, то, значит, ты человек и в состоянии распоряжаться своей судьбой. Ради этого, главного, и стоило тебя спасать, вытаскивая из лап смерти. Чтобы ты вновь стал хозяином собственной жизни. Хозяином! То есть человеком, стремящимся установить хоть какой-то порядок в том хаосе, в который теперь превратилось наше сошедшее с орбиты существование.

С каждым проведенным здесь днем, Брайан чувствовал это, уходила в безвозвратность какая-то частичка его прошлой жизни. Память о доме таяла и желтела, как желтеют старые фотографии, засунутые в дальний угол нижнего ящика стола. И не только память. Куда хуже было то, что таяли и спутывались былые привязанности. Чем дальше, тем больше он привязывался к Рэйчел и все больше отдалялся от Розы.

«Идиот, — укорял он себя, — ты просто путаешь обыкновенную благодарность с… Уж не с любовью ли?» — задавал он себе один и тот же вопрос.

Глупо. Рэйчел испытывает к нему чисто дружеские чувства. Только и всего. И он не имеет никакого права изменять их отношения.

Между тем мочевой пузырь, казалось, сейчас лопнет от напряжения, так что думать о чем-либо еще у Брайана уже не было сил.

За его спиной неожиданно послышался какой-то шум. Резко обернувшись, он едва не потерял равновесия — ему с трудом удалось удержать костыли в повиновении.

За ним выбежала Рэйчел, остановившаяся теперь в нескольких шагах, словно встревоженная мать, наблюдающая за тем, как ее чадо учится ходить, но не желающая, однако, помочь ему. Теперь, когда он наконец смог подняться с кровати и встать на ноги, она казалась куда меньше ростом и совсем юной — с этой ее школьной косой. Вот взять бы и сдернуть резинку, чтобы кудри волной упали на плечи. И тогда можно будет зарыться головой в ее шелковистые, пахнущие свежестью и лимоном волосы…

«Черт бы ее побрал, — выругался про себя Брайан, — что она так меня к себе привязала!»

— Для этого дела доктор мне не требуется, — сказал он сурово. — В прошлый раз, когда я проверял свое водопроводное хозяйство, все было в полном ажуре.

— Знаю, — отозвалась она. — Мне просто хотелось сказать… — Рэйчел запнулась, и в горле у нее что-то булькнуло. Сглотнув, она посмотрела на него неожиданно посветлевшими глазами и докончила фразу: — Ну что, я извиняюсь. За то, что позволила себе сорваться.

— А нельзя нам поговорить попозже, а? — чуть не взмолился Брайан. — Мне, правда, невмоготу…

Голос Брайана осекся: с ужасом осознав, что ему не дойти до цели, он почувствовал, как что-то внутри ослабло и по тонким хлопчатобумажным пижамным брюкам начинает безостановочно расползаться теплое, неприятно щиплющее кожу между ногами безобразное пятно.

Нет, это было уже… слишком… невыносимо!

— Господи Иисусе! — простонал Брайан.

Из его груди вырвались хриплые сдавленные рыдания.

Чьи-то руки, тонкие, но сильные, обвили его тело подобно канатам. Да-да, думал он, проваливаясь в их мягкость, пусть будет так.

Брайан прислонил голову к плечу Рэйчел и дал волю слезам.