И тут вместе с шибанувшим ему в нос горячим запахом мочи пришло чувство стыда.

«Господи, да что со мной делается? Даже, твою мать, годовалые дети, и то могут себя контролировать. А я стою здесь, в собственной луже, и плачу у нее на плече», — думал Брайан.

Он попытался было отстраниться, но те же самые сильные руки еще крепче обвились вокруг него. Он чувствовал тепло ее пропитанных солнцем волос и их мягкость — о, эта волшебная мягкость! — у себя на шее. Ноздри его снова ощутили знакомый запах лимона.

— Ты, идиот, — произнес ее задыхающийся от волнения голос. — Неужели ты можешь думать, что мне есть дело до этого? Я наблюдала за тобой… и ненавидела тебя… за твою смелость. Я не хотела, черт побери, чтобы ты вставал.

— Почему? — удивленно выдохнул Брайан.

— Я же люблю тебя, — ответила она просто. — А сейчас тебя эвакуируют.

Он почувствовал, что у него закружилась голова, как будто он слишком долго простоял на солнце. Да, она говорила что-то крайне важное, но ее слова отскакивали от его сознания и уплывали, оставляя пугающее чувство пустоты.

«Господи, как же я смогу с ней расстаться?» — думал он.

Однако слов, чтобы это выразить, у него не было.

— От меня воняет, — пробормотал он.

— Конечно. Но мне случалось нюхать и похуже, — усмехнулась Рэйчел. — Идем-ка помоемся и переоденемся в чистое.

Она немного отступила в сторону и протянула ему согнутую руку, чтобы он мог обходиться без костылей. С удивительной легкостью вела она его по коридору — эта маленькая, тоненькая, словно былинка, женщина, чья сила и нежность никогда, он знал это, не перестанут изумлять его.

И в этот момент он понял, от чего все последнее время напрасно пытался убежать.

«Я люблю ее!» — наконец-то дошло до него.

Это было одновременно и совсем просто… и, однако, совсем невозможно. Скоро его отправят домой. И там ему надо разобраться: можно ли что-то спасти в их отношениях с Розой. Он хотел этого. Хотел так страстно и так долго, что чувство превратилось в своего рода заклинание. Молитву, слова которой повторяешь до тех пор, пока не стирается смысл ее слов.

Но сейчас сердце его жаждало лишь Рэйчел. Это не было простым влечением. Так уж получилось, что он нуждался в ней так же, как в воздухе, сне и еде.

Но что мог он ей обещать? Как мог связать свою судьбу с Рэйчел, не предав Розу. Розу, которая стала частью его жизни, вошла в его плоть и кровь.

Повиснув на руке Рэйчел, по пути в палату Брайан думал: это злая ирония судьбы, что, пережив столько, теперь он должен еще больше страдать от этой любви.


Прошло две ночи, и Рэйчел пришла к нему.

Он увидел ее неясные очертания в проеме двери — и вот она уже идет к нему по решетчатой лунной дорожке между двумя рядами коек со спящими мужчинами. Мужчинами, которые сейчас видят себя, как ему очень хотелось верить, далеко-далеко отсюда.

Волосы Рэйчел свободно падали на плечи, и когда на них упал лунный свет, они вспыхнули так ярко, что при виде этой красоты сердце Брайана замерло, подскочив к самому горлу.

Холод на щеке от прикосновения ее руки… Знойный аромат цитрусовых, словно нежные объятия…

— Завтра, — прошептал он, внутренне собравшись.

— Знаю. Я пришла проститься, — ответила Рэйчел.

Она была совсем рядом: в полутьме палаты он почувствовал ее дыхание, такое же теплое и нежное, как ее запах. Ему страстно захотелось обнять ее. Всего один раз… чтобы утешить… Господи, он же знал, что если не сделает этого, то будет жалеть всю ночь — да что там ночь, он всю жизнь будет сожалеть, что не решился прижать к себе дорогое существо.

Впрочем, он понимал, что этого делать не следует. Не стоит распахивать настежь дверь, которую лучше оставить закрытой. Да, он любит Рэйчел, но ничего, кроме своей любви, не в состоянии ей предложить… в сущности даже не любви, а самого факта этой любви… абсолютно бесполезной, как если бы это была просто ложка без тарелки с едой. Так что, может быть, лучше действительно ничего не предпринимать, оставив все как есть.

Неделя на Окинаве, а там, если повезет, его комиссуют по ранению, посадят в самолет — и домой. Домой к Розе… если она все еще любит и ждет его.

Вот она встает перед его глазами — маленькая семилетняя девочка, стоящая на коленях перед алтарем в своем белом платьице и вуальке. Она причащается, эта самая крохотная в мире невеста Христа. Ее лицо так серьезно, глаза зажмурены, руки в белых перчатках намертво сцеплены. Такая маленькая, такая беззащитная. На Брайана снова накатывает то же чувство, что и тогда, в церкви. Ему хочется защитить его маленькую бедную Розу, так страстно желающую, чтобы ее любили.

И тут внутренний ехидный голос издевательски произнес:

«Опомнись! Она давным-давно тебя позабыла. Ни одного письма. Ясно, что она успела найти себе кого-то, кто о ней теперь заботится…»

Голос Рэйчел прервал ход его мыслей:

— Думаю, тебя скоро отошлют домой в Штаты.

— Да, если комиссуют, — кивнул он в ответ. — Мне бы не хотелось делать разворот на Окинаве, чтобы возвращаться назад. Как это там говорится в пословице насчет дьявола? Его можно обмануть всего один раз. Второго не будет…

— Ну, дьяволу здесь, по-моему, не должно особенно нравиться. Слишком уж много конкурентов. Но лучше не искушать судьбу, и я посылаю официальный рапорт госпиталя, чтобы тебя комиссовали. Ходить ты уже ходишь, но до полного выздоровления тебе еще ох как далеко. Так что для боевых действий ты пока не годишься.

— Господи Иисусе, да разве для них вообще-то кто-нибудь годится?

Рэйчел, помолчав, тихо попросила:

— Обещай мне одну вещь, Брайан.

— Все, что ты прикажешь, Док.

— Обещай, что напишешь эту свою книгу. У тебя настоящий дар. И тебе есть что сказать людям. Они должны знать. Я имею в виду тех, кто оставался дома… Знать о нашей войне.

Те, кто оставался дома. Он опять подумал о Розе. Нет, он не мог себе представить, что расскажет ей об этом. Как сумеет она — или любой другой, кто не прошел через этот ад, — понять его книгу?

Иное дело Рэйчел. Она поймет. Она знает — и ей не требуется ничего объяснять.

— Если я ее напишу, так просто для того, чтобы мне самому во всем разобраться, — ответил Брайан. — Дай Бог, чтобы я смог сделать хоть это.

Она дотронулась до его руки, тихо скользя пальцами по выступавшей из запястья кости — казалось, плоти вообще не было, только кожа да кости. Из ее пальцев струилась… печаль: должно быть, подумал он, так же печальна сейчас и ее душа… Если бы можно было открыть ту запертую дверь, что их разделяет, и увидеть, что там…

— Смотри, ешь там как следует, — сказала она. — Немного пополнеть — это тебе не повредит.

— Пицца… — мечтательно откликнулся он и засмеялся. — Я буду есть ее столько, что она у меня из ушей полезет. Господи Иисусе, да я с радостью променял бы весь рис в этой чертовой стране за один ломтик пиццы на Джей-авеню.

— А вот я мечтаю о бастурме с тмином в «Карнеги Дели»… И с большим толстенным малосольным огурцом — конечно, с укропом. Обещай мне, Брайан: как вернешься домой, обязательно сходи туда и съешь порцию бастурмы с ржаным хлебом, ладно?

— Да я туда на костылях доковыляю, если надо будет!

— Мне без тебя будет здесь грустно, Брайан. Не знаю, как бы это лучше сказать, но…

Он выпростал из-под простыни руку и, приложив палец к мягким губам Рэйчел, тихо произнес:

— Не надо ничего говорить. Я знаю.

— Мне… мне без тебя будет здесь грустно, — еле слышно повторили ее губы.

Когда Брайан подался вперед и прикоснулся ртом к ее щеке, его губы ощутили соленую горечь слез.

«Я люблю тебя!..» — хотелось ему крикнуть. Но сказал он нечто совсем другое:

— Я ее напишу. Мою книгу.

Произнося эти слова, он решил, что посвятит ее Рэйчел, хотя вряд ли они еще увидятся.

— Я так рада, — ответила она просто.

В просвеченном луной мраке ему были видны очертания ее тонкого и вместе с тем энергичного лица, гордый наклон головы… Пожалуй, еще ни о чем в своей жизни он не сожалел так, как о том, что сейчас должен был сказать.

И тем не менее он все-таки произнес эти слова:

— Прощай, Рэйчел.

15

Брайан взял из рук Дэна Петри пинту «Гленливет» и, запрокинув голову, влил в себя изрядную порцию виски. Жидкость приятно обожгла горло. Последние десять дней пребывания на Окинаве показались ему самыми длинными в его жизни: вот он и пытался теперь (пытался, но отнюдь не преуспел в этом!) заглушить нескончаемость дня алкогольным дурманом.

— Отлично пошла! В жарком климате холодненькая — самое оно… — рассмеялся бывалый коротышка австралиец. — В прошлый раз, когда я так же надрался, это было, дай Бог памяти, в Мексиканском заливе. Мы с Фиделем Кастро удили рыбу и накачивались черным ромом. Да, силен этот бородач, сукин сын, по части выпивки. Со мной мог тягаться на равных. Но ты, я смотрю, тоже парень не промах. Беда только, что от твоей беды это ни хрена не спасает.

Брайан в упор посмотрел на сидевшего напротив невысокого человека с копной соломенных волос. Развалившийся на оранжевом пластиковом стуле Петри чем-то напоминал ему тренера студенческой спортивной команды в захудалом городишке. На корреспонденте ЮПИ была синяя свалявшаяся махровая роба; правая рука на перевязи; на голове лихо заломленная морская фуражка, из-под которой выбиваются соломенные пряди. За те полчаса, что они беседовали в холле отеля «Ту Ист», Брайан успел заметить, что за пустой бравадой Петри скрывается железная хватка. Его живые голубые глазки казались накрепко ввинченными; собеседник явно обладал подлинным даром внимательно ловить каждое слово, делая при этом вид, будто совсем не прислушивается к разговору.

— Сегодня мне сообщили, — поделился Брайан, — что меня комиссуют. Вот что значит оказаться без одной почки и трех ярдов кишок. Да еще медаль за отвагу дают.

Дэн отхлебнул из горлышка и вытер губы тыльной стороной ладони.

— Да, война чертовски расширяет кругозор, но зато сужает… анатомию. А ты, парень, я гляжу, что-то невесел. Не рад, что ли? Да не медали этой чертовой, а возвращению домой! Ты в какой дивизии, говоришь, служил, парень?

— В сто двадцать первой пехотной, — ответил Брайан, вытирая горлышко бутылки рукавом рубахи, прежде чем возвратить виски Дэну. — Мы стояли на полпути между Да Нангом и деревней под названием Тьен Сунг. Артбаза «Альфа».

— А, знаю, — кивнул австралиец. — Как не знать… Я ж там был. Адское месиво. Похоже, ты вовремя оттуда выбрался.

Брайан почувствовал, как его тело напряглось. Горло сдавили спазмы.

— Был там, говоришь? — глухо откликнулся он.

Петри кивнул на свою перевязь: правая рука у него была неподвижна, так что бутылку — уже почти пустую — ему приходилось держать левой.

— Еще бы. Там-то судьба и преподнесла мне этот подарочек. Кусок шрапнели был размером с дверной молоток, — улыбнувшись, сказал он. — Локоть разломило надвое. Так что сейчас у меня целых два локтевых сустава вместо положенного одного. Ну ничего, все заживет, — он замолчал, уставившись на Брайана. — Господи, парень, а вот как будет с тобой? Что-то мне твой вид не слишком нравится — как у похоронных дел мастера на собственных похоронах…

Брайан и в самом деле чувствовал себя не в своей тарелке: его мутило, как бывает во время морской болезни. Холл, где они сидели, безобразное помещение без окон с пластиковыми стульями и колченогими столиками, за которыми хмурые больные их госпиталя в халатах или больничных пижамах резались в карты, вдруг поплыл у него перед глазами.

Брайан тут же схватился за сиденье обеими руками, чтобы не грохнуться на пол. Должно быть, он все же накачался больше, чем следовало. Но не настолько, чтобы не ощутить, как в животе растет холодный ком страха.

— Что там произошло? — спросил он в тревоге, ощутив во рту горький вязкий привкус.

— Я был в Да Нанге, писал об одной шишке из СЕАТО — он как раз приехал с инспекцией. Там-то нам и рассказали о том, что произошло. Когда нас туда привезли, костер уже, как говорится, догорал… Чарли перебросил роту из вашей дивизии в горы. К этому времени Вьетконг фактически контролировал всю долину.

В горле у Брайана так пересохло, что он не мог глотать.

— Там… как раз расположен госпиталь. Католический. В Тьен Сунге. «Корпус Кристи». Я там лежал перед тем, как меня перевели сюда. Случайно не знаете, их эвакуировали?

— Честно говоря, не слыхал про них ничего. Но сомневаюсь, чтобы их вывезли. Ты счастливчик, что вовремя слинял. В долине полно раненых вьетконговцев — скорее всего их разместили по госпиталям.