Сильвия вспомнила, как много лет назад они с Джеральдом купили старый дом в Диле — привести его в порядок стоило огромных денег. Между тем он находился в гораздо лучшем состоянии, чем этот. Боже, сколько времени она убила, присматривая за работой штукатуров, плотников, маляров. Фактически у нее не было ни одного свободного уик-энда, так она была занята.

— Я рассчитываю на твою помощь, — заявил он твердо.

— Мою? — удивилась Сильвия. — Но что я во всем этом, по-твоему, понимаю?

— Да ты только что прекрасно показала, как ничего не понимаешь. И… — он поднял руку ладонью вверх, как бы отсекая всякую возможность возражать ему, — у тебя глаз на все красивое. Этот дом — женского рода. Я это чувствую, а ты? И поэтому здесь нужно женское прикосновение.

— О, Никос… — Сильвия заглянула в его черные глаза и убедилась, что он совершенно серьезен. Это ей польстило, но вместе с тем испугало. — Ты самый несносный человек, которого я знаю.

— Значит, ты не говоришь «нет»?

— Прямо не знаю…

— Ну, обдумай все. Пожалуйста…

Он взял ее подбородок в свои квадратные загрубевшие ладони, пахнущие типографской краской после работы с чертежами. Сильвия ощутила на своих скулах частички штукатурки, прилипшие к его пальцам, когда он нагнулся, чтобы поцеловать ее.

Его теплые губы крепко прильнули к ее губам.

«Боже, — подумала она в ужасе, — что это со мной? Я сошла с ума! Тридцать лет назад он уже целовал меня. Именно так, как сейчас. И вот все начинается снова? Не может быть! Мы всего лишь старые друзья, ничего больше. И никаких глупостей…»

Но то был голос рассудка — сердце Сильвии оказалось не в силах совладать со сладостным всепокоряющим чувством, нахлынувшим на нее. На душе сразу сделалось тепло. Так тепло, что ей показалось: она притягивает к себе лучи июньского солнца, проникающие через открытое окно. Так притягивало солнце увеличительное стекло, с помощью которого она в детстве выжигала свое имя на деревяшках.

Уже много-много лет она не испытывала ничего подобного!

«Господи, с чего это я взяла, что слишком стара для любви?» — удивилась она.

А Никос? Выходит, подумала Сильвия, он ждал все это время, пока, по его мнению, она не созреет для ответного чувства?

Она слегка отклонилась назад, чтобы прочитать ответ в глазах Никоса. Сомнений, однако, не было: его глаза ясно говорили: «Да!» Он действительно ждал все эти годы. Оба они теперь уже не те безрассудные глупцы, которые, презрев всякий стыд, с жадностью бросались в объятия друг другу. Как давно это было! Им потребовались долгие годы, чтобы научиться уважать и по-настоящему ценить друг друга. Ценить, как принято между двумя людьми, двумя добрыми друзьями.

И вот сейчас этим поцелуем он напомнил ей, что она по-прежнему женщина, а он — мужчина. Его глаза сказали ей красноречивее любых слов: «Я здесь, рядом, если я тебе нужен, если ты готова…»

«Еще нет, — ответили ему беззвучно ее глаза. — Но, может быть, скоро буду. Да, думаю, совсем скоро».

Неожиданно Сильвии стало зябко. Косые лучи солнца переместились с того места, где они стояли на коленях, к противоположной стене, так что они оказались теперь в тени.

Откуда-то из этой тени опять вынырнула огромная кошка и, замерев, остановилась в дверях, глядя на них оттуда горящими глазами: белая шерсть дыбом, хвост угрожающе подрагивает. Сильвия даже вскрикнула от испуга.

— Не бойся, — успокоил ее Никос. — Она просто голодна, вот и все. Ждет, не найдется ли у нас для нее еды.

— У нее такой вид, будто она нас собирается съесть!

Кошка, словно услышав слова Сильвии, тут же исчезла, растворившись в глубокой тени.

Никос поднялся и протянул Сильвии руку:

— Вставай, дорогая. Я отвезу тебя домой, где никакие дикие кошки тебя уже не съедят. Мы простимся с тобой до следующего понедельника, когда я вернусь из Бостона. Там у меня дела. Надеюсь, тогда мы поужинаем вместе?

— Да, конечно. Во всяком случае, — и Сильвия, подобрав с пола чертежи, свернула их в трубочку, — я смогу за это время разобраться с ними.

Никос широко улыбнулся, демонстрируя белизну зубов, ярко выделяющихся на смуглом лице. Сильвия почувствовала, как снова дрогнуло в груди ее сердце, ощутила в животе теплую тяжесть, словно там был ребенок.

Крепко держа Никоса под руку, Сильвия напряженно думала, спускаясь по ступеням лестницы:

«Боже милостивый, куда я иду и что меня ждет?..»

19

Попивая свой кофе, Макс Гриффин смотрел на Темзу, блестящую в лучах утреннего солнца, подобно старинному черненному серебру. Обычно здесь, в Лондоне, дождь в это время года лил не переставая. Сейчас, сидя в «Савое», он наслаждался и английским завтраком, и этим великолепным видом. Только вот почему на душе у него было так мерзко? Будто он вчера вечером крепко выпил, а на самом деле он пропустил лишь рюмочку кларета.

Виновата тут Роза. Кто же еще? Вчера они полдня провели в самолете бок о бок. Потом Лондон. Ужинать решили пойти в «Челси». Ресторан забит, с трудом достали столик где-то в дальнем углу. Сидели так тесно, что нельзя было повернуться. Весь вечер Макс вдыхал аромат ее духов, чувствовал ее теплое дыхание, когда она смеялась, и видел яркий огонек в ее глазах.

Как хотелось ему взять ее руки в свои. Ведь она была так близко; ее бедро прижато к его; ее рука нечаянно касалась его лица, как только она начинала жестикулировать. И однако все было так же, как если бы они были дома, в офисе. Честно говоря, следовало бы оставить ее там и ехать одному. Чисто деловая поездка? Черт побери, кого он хочет обмануть.

Менять что-либо сейчас уже поздно. Надо стараться брать максимум из того, что есть. В Лондоне они будут всего три дня. Даже меньше, если чопорный британский адвокат согласится принять внесудебное разрешение спора, с которым Макс приехал в Лондон. Предложение клиента было, на взгляд Макса, невероятно щедрым, и он был уверен, что переговоры продлятся совсем недолго.

Макс перевел взгляд на зеленый газон, усеянный цветочными клумбами и прорезанный аккуратными дорожками, вымощенными каменными плитами. Виктория-парк. За ним можно было увидеть набережную, до отказа забитую движущимися машинами, — утренний час пик. По тротуарам энергичной походкой шли клерки и секретарши, и со стороны казалось, что они даже не особенно спешат — длинные зонты в чехлах двигались в такт их шагам, словно маятники часов, отмеряющих время.

Благослови, Господь, этих британцев, подумал Макс Гриффин. Солнце сияет. Небо ясное, как совесть новорожденного, а у всех без исключения зонты. Многие в шляпах, и еще на руке тщательно сложенные дождевики.

«Перестраховываются, — пронеслось в голове у Макса. — А разве все мы так не поступаем?»

Он постоянно видел перед своими глазами… дверь. Ту, что соединяет его люкс с соседним номером. Пастельно-голубые тона, отделка под бронзу и — ни замка, ни ключа. Только массивная медная задвижка, которую легко может открыть любой. Всю прошлую ночь Макс простоял перед этой задвижкой с потными руками и колотящимся сердцем, не решаясь постучать. Как хотелось ему заговорить с Розой — пусть даже через закрытую дверь. А еще больше — обнять ее и сказать, что он чувствовал все это время. Сказать, как он мучается, что умирает от страсти. Сказать, что давно ее любит.

Интересно, какова была бы ее реакция, если бы он осмелился на подобное признание? Сначала она была бы изумлена. Потом, может быть, почувствовала бы жалость. Бедняга Макс! Конечно, он ей нравится и все такое. Она вполне может приласкать его — так любящий хозяин готов приласкать свою собаку, когда чувствует, что той плохо.

Может, пожалуй, даже пригласить его разделить с ней ложе. Из благодарности, не из любви. Господи, неужели он так низко пал, что согласен на такую близость?.. Да это уже в тысячу раз хуже, чем вообще никогда с ней не спать!

— Готовы сделать заказ, сэр? — прервал его раздумья чей-то бодрый голос.

Макс вздрогнул от неожиданности: перед ним стоял официант в ослепительно белом форменном пиджаке с черной бабочкой, выделявшейся на этом белоснежном фоне; через руку было перекинуто туго накрахмаленное льняное полотенце; бесстрастное лицо, гладко зализанные волосы, блеском напоминающие мех выдры.

— Пока нет, — ответил Макс. — Я жду одного человека. Он должен появиться с минуты на минуту.

Макс оглянулся вокруг. Сидящие за столиками безукоризненно одеты — настоящие лондонцы из Сити. Солнечные лучи из высоких окон освещают их сосредоточенные лица, хранящие полную серьезность в процессе поглощения яиц и копченостей. В дальнем конце зала две бесформенные женщины средних лет — судя по отсутствию косметики, твидовым костюмам и практичной обуви, представительницы титулованной аристократии — попивают чай и отщипывают кусочки бриошей. Прямо сцена из какого-нибудь спектакля! Ни единого изъяна. Чтобы их все-таки обнаружить, ему пришлось повертеть головой. Вот у колонны приткнулся столик на колесиках с горой грязной посуды, стаканами из-под сока со следами мякоти, серебряными ведерками с растаявшим льдом. Над корзиной с бриошами у него на столе вдруг зажужжала… муха. А на ковре в глаза бросилось пятно от пролитого кофе.

Обернувшись ко входу, он увидел, как мимо огороженного белой решеткой музыкального бара в центре зала, где по вечерам негромко играет пианино, в его сторону движется молодая темноволосая женщина. Высокая, с длинными ногами, одним своим видом вызывающая желание, она шла свободной походкой женщины, которая не осознает собственной красоты. Ничего искусственного, заранее рассчитанного. Зачарованный Макс ощутил, как внутри что-то обожгло его, будто он одним глотком выпил всю чашку горячего кофе.

«Господи, — поразился он, — шесть лет, а я все еще реагирую на нее, как какой-нибудь мальчишка при появлении своей девочки!»

Вот она идет к его столику — теплая оливковая кожа так и светится, черные волосы разметались по плечам… совсем как у девушки с картины Караваджо. Наверное, чтобы как-то смягчить впечатление от своей экзотической внешности, женщина была одета как нельзя более скромно: прямая твидовая юбка, белая шелковая с открытым воротом блузка, единственное украшение — нитка жемчуга. Макс вспомнил, что подарил ей эту драгоценность, протаскав ее в своем портфеле целый день, когда она получила право на адвокатскую практику после заключительного экзамена. Странно, подумалось ему, почему она носит только одну серьгу? Прямо как пират какой-то. Все эти годы рубиновая «слеза» у нее в правом ухе. Она говорит, что это ее талисман.

Завидев Макса, женщина широко улыбнулась.

— Привет! — помахала она ему рукой с расстояния примерно двадцати метров.

Макс отметил, что многие головы обернулись в ее сторону. Куда только подевалась традиционная британская чопорность! Что ж, у британцев, похоже, губа не дура.

Наконец Роза подошла и села за столик. Щеки ее раскраснелись, она тяжело дышала, как будто ей пришлось долго бежать вниз по лестнице, пренебрегая лифтом, который в этом старинном отеле тащился, словно дряхлый дворецкий, еле передвигающий ноги.

От нее пахнет утренней свежестью сада, подумал Макс.

— Простите, что опоздала. Проспала. Почему-то спала как убитая. Наверно, еще не акклиматизировалась после перелета через океан. Зря вы не постучали мне перед тем, как спуститься в ресторан.

«Господи, знала бы она, как близок я был вчера вечером к тому, чтобы не только постучать к ней в дверь, но и!..» — пронеслось у Макса в голове.

— Я решил, что вам необходим отдых, — ответил он. — И потом времени у нас хоть отбавляй. Встреча с Ратбоуном назначена на одиннадцать. Видимо, его клиент испытывает потребность выспаться в еще большей степени, чем одна знакомая мне адвокатесса из Нью-Йорка.

Роза снова улыбнулась.

— Спасибо. Но в свое оправдание замечу: я не спала полночи, приводя в порядок свои бумаги. Боже, сколько же требуется разных документов — и все ради какого-то одного идиотского замечания! А что, кофе еще горячий? Очень хочется кофе. Давно ждете?

— Да нет, только пришел. Сижу и наслаждаюсь видом из окна, — Макс жестом подозвал официанта и сказал: — Забудьте про кофе. Я сейчас закажу чай. Быть здесь, в Лондоне, в первый раз и не попробовать чай — преступление. Да еще в «Савое»! Нет, нет, иначе вам не поставят отметку в паспорте, учтите…

— Это они, значит, мстят нам за «Бостонское чаепитие», да? — рассмеялась Роза, но в глазах у нее стояла та же тень печали, которую он замечал и раньше.

На него опять накатила волна прежней беспомощности. Шесть лет. Целых шесть лет. Начнет ли она когда-нибудь доверять ему и делиться с ним тем, что так ее печалит?