– Все они. – Я не могла поверить, что она все еще отпускает намеки на счет парня с концерта. – И все же, что значит «слишком»?

– Это. – Она указала на дальний конец моего шкафа, куда я повесила пару бальных платьев.

– МЧП? Я не думаю. По крайней мере не на улицу.

– М… что?

– Маленькое черное платье.

В уме я добавила эту аббревиатуру к своему тайнику сокращений, рядом с БЛТ4, которое я узнала в тот день за обедом. Указательный палец Риты продолжал скользить по вешалкам.

– Тоже самое касается блесток. Кожа – возможно, но на этом все.

– Значит, практически половина моей одежды никуда не годиться?

– Прости, но да. Тут тебе не Европа, где люди разодеты в пух и прах. Ты должна производить впечатление, будто бы только что вылезла из канавы, но быть сексуальнее, чем все остальные, кто вылез оттуда же.

– Так, ну и что мне тогда одеть? – Меня уже бросало в пот. Тот кто сказал, что собираться на вечеринку это уже половина всего удовольствия, явно не делал этого в Принстоне.

– Давай глянем… покажи–ка мне твои джинсы.

Я бросила три пары джинсов на кровать, с лейблами, названия которых она даже не знала.

– Те, что в середине слишком обычные, ты можешь одевать их на занятия. Так что либо темно–серые, либо облегающие. Я бы одела облегающие. Так сексуальнее.

– Неужели здесь действительно все постоянно носят джинсы, даже на вечеринки?

– В основном. – Рита достала из шкафа черную майку и босоножки на высоких каблуках. – Бесподобно! Только если ты не хочешь использовать все свои сорок процентов на свои ножки. Хотя, будь у меня такие ноги, я бы не стала их скрывать.

На сей раз я полностью потерялась, а Рита начала смеяться.

– Убийственное правило: не открывай больше сорока процентов кожи. Джинсы идут с декольте. К мини–юбке требуются кофточки по крайней мере с рукавом.

Искусство одеваться начинало казаться мне сродни оригинальности. Я и сейчас все еще ощущала это, собираясь отправиться в Кливлендскую башню, разложив на кровати те же три пары джинсов.

Безбашенная, думала я про себя, глядя в зеркало и решая, станет ли черная подводка для глаз перебором. Безбашенная Болгарская Бомба.

Часы на кровати показывали восемь сорок утра.

Я надела облегающие джинсы и несколько секунд спустя вышла за дверь.

ИДТИ К МАГИСТЕРСКОМУ КОЛЛЕДЖУ так рано, это как будто плыть против течения бурной реки: все остальные спешили в противоположном направлении, стремясь добраться до аудиторий вовремя. Я решила пройти не по полю для гольфа, а по Колледж Роуд, чтобы проветрить свою голову перед встречей с ним. Это не сработало. Длинная дорога лишь заставила меня нервничать. Я говорила себе, что возможно он не покажется, возможно его желание провести этот день со мной рассеялось вместе с утренним туманом. Но он был там вовремя. Так же, как и во время исполнения двух сонат Шопена.

Легкой походкой он подошел ко мне за считанные секунды. Я никогда не видела такой походки, как у него – он владел каждым движением, будто контролировал не только свое тело, но и каждый сантиметр земли, которая его окружала.

– Доброе утро, странное создание.

– Доброе утро, пленник.

– Я? – Он наклонился к моему уху, – Я собираюсь пленить тебя, что делает пленницей тебя.

– А что это дает тебе?

– Это вызывает у меня желание прямо сейчас начать твое пребывание в моем плену.

Я попыталась отвести взгляд от его лица. Сосредоточиться. Придумать способ сообщить ему, что я не могу остаться. Что я уже опаздываю на занятия.

– Пойдем. – Он потянулся за моей рукой, но я одернула ее обратно.

– Куда?

– Увидишь.

– Почему ты не можешь сказать мне?

Он достал из кармана пульт для управления сигнализацией, и открытый кабриолет просигналил со стоянки для автомашин у Кливлендской башни.

Теперь я понимала, да. Неудивительно, что он вел себя как хозяин мира, как и те студенты, о которых предупреждала меня Доннелли, которые никогда не подавали никому еды. Возможно накануне он обедал в Проктер Холле, возможно даже я, не подозревая этого, убирала за ним разнос. А теперь я должна все бросить и исчезнуть на день просто потому, что так сказал парень с крутой машиной.

– Прости, но я должна уйти.

– Так быстро?

– Я не могу пропускать занятия. Я уже тебе сказала.

– Не можешь или не хочешь?

– И то, и другое.

– Понятно. – Ни грамма нерешительности. – Это милые игры, но я в них не играю. Не надо ломать со мной комедию. Мы оба знаем, что занятия подождут.

– А ты не подождешь?

– Я не хочу ждать. Я не прекращал думать о тебе все утро.

Все утро? Я не прекращала думать о тебе всю неделю!

– Ты вообще здесь учишься? – Я так предполагала, но большинство моих предположений о нем оказывались ошибочными.

– А что если нет?

– Тогда я понимаю, почему это для тебя не важно.

– Забудь про причину. Пойдем со мной. – Он снова посмотрел на мои губы, не скрывая этого, как и прежде. – Если придется, я дождусь выходных. Но я предпочел бы продолжить наше общение сейчас. Не обязательно весь день, я могу вернуть тебя раньше.

Его голос смягчился. Или возможно его слова о том, что он предпочел бы продолжить наше общение сейчас, заставили меня передумать. Они звучали как обещание. Обещание, о котором я мечтала с тех пор, как увидела его в Александр Холле.

Он взял меня за руку и направился к машине. Это оказался Порше, черный и блестящий.

– Я не знала, что мой плен будет таким… высококлассным.

Он пожал плечами.

– Это просто колеса.

В Болгарии лишь немногие избранные ездят по улицам столицы на дорогих машинах. У моих родителей были такие друзья, и даже у моих друзей выпадала возможность одолжить у своих отцов такую машину, чтобы куда-то съездить. Большинство из этих друзей любило играть на том, что поражало других, «обычных» людей, в частности дорогущие машины были для них просто «колесами». Но в отличие от тех, кто водил такие машины в моем окружении, он действительно имел в виду то, что говорил.

– Куда мы едем?

– Завтракать. – Он открыл для меня дверцу. – Это слишком далеко для того, чтобы идти. Уж поверь мне.

Поверить ему? На каком основании? Но я проигнорировала свой страх и села в машину. Только накануне вечером я провела несколько часов за фортепиано, мечтая об этом моменте, и теперь была близка к тому, чтобы испортить его. Что случится, если я пропущу несколько занятий? Он, вероятно, поступает так же. Или он пропускает работу, что в любом случае гораздо важнее.

Щелкнули автоматические замки. Я попыталась думать о чем-то еще, вести себя так, будто бы я не уезжала с парнем, которого едва знала. Ох уж эта Рита и все ее разговоры о преследовании! Это же Принстон, и все знают, что здесь безопаснее, чем в полицейском участке. Кроме того, если я хотела защищенности и безопасности то, что я делала в чужой стране совершенно одна?

Мы проехали несколько улиц, на которых старые извилистые деревья создавали туннель над нашими головами. Он ехал так же легко, как и ходил, каждое его движение было рассчитано для того, чтобы достичь того эффекта, к которому он стремился. Я посмотрела на его руки на руле – ногти были обкусаны, являя собой поразительный изъян в противовес его прекрасной внешности – и я поняла, что у него тоже, вероятно, бывали плохие дни. Стресс. Напряжение. Вещи, которые его беспокоили или стояли на его пути.

Не успела я заметить, как дома сменились лесами. Зеленые пятна сопровождали нас по обе стороны дороги.

– Куда ты меня везешь?

Он улыбнулся – медленно, наслаждаясь произведенным эффектом. На пару мгновений, пока мое сердце панически билось в моей груди, я подумала о том, что же могло произойти дальше. О вещах, которые этот парень мог сделать со мной. О вещах, которые я видела лишь в кино.

Он нажал на тормоза и завернул на лужайку. Я посмотрела в боковое зеркало – дорога была абсолютно пуста.

Был ли шанс, что боль будет меньше, если она причинена кем-то столь красивым?

Ключ повернулся, заглушив двигатель.

Потом совершенно все стихло.

ТРАВА МЕЧТАТЕЛЬНО КАЧАЛАСЬ на утреннем ветру. Высокая. Густая. Когда он вел меня через нее, она почти достигала моей талии.

Я все еще была смущена, после того, что произошло в машине. Он держал дверцу открытой, пребывая в недоумении, почему я отказывалась выходить.

– Нет? – Он посмотрел на деревья позади него, потом снова на меня. – Что ты думаешь, я сделаю с тобой?

Будто мои предположения имели значение. Мы были наедине, непонятно где.

– Если ты и правда считаешь меня серийный убийцей, то снаружи ты будешь в большей безопасности, чем в машине.

Я не находила в этом ничего смешного.

– Зачем ты привез меня сюда?

Он подошел к багажнику машины, открыл его и вернулся с пледом и корзинкой для пикника.

– Завтрак. Теперь ты мне веришь?

Я выскользнула из машины.

– Прости. У меня слишком живое воображение.

– Живое – это хорошо, но не отталкивай меня так. – Он закрыл дверцу и с той же самоуверенной улыбкой преградил мне путь, вынудив меня прислониться к машине. – Я не готовлю для женщины, чтобы затащить ее в лес и там пытать ее. Во всяком случае, не против ее воли. Мне нужно, чтобы ты расслабилась для меня. Просто расслабься. Ты можешь это сделать? – Его голос возымел надо мной совершенно другой эффект. – Я не собираюсь ничего делать с тобой, если ты этого не хочешь.

Было в нем что-то гипнотическое, что заставляло любую мысль о попытке сопротивления казаться абсурдной. Даже просто слушая его разговоры о вещах, которые он мог со мной сделать, я начинала желать их, независимо от того, какими бы ужасными они не были. И это пугало меня больше любого сценария, который я воображала в машине.

Таинственным местом нашего назначения оказалась лужайка в окружении деревьев – место настолько уединенное, что лес был бы сумасшедшим, если бы не скрывал там свои секреты. Старая ива, словно хранитель, дремала посередине лужайки, ее крона свисала до земли, давно поддавшись гравитации.

Он разделил ветви и постелил плед под их рассеянной тенью, ожидая, что я сяду первой.

– Это мое убежище. Я никому его не показывал.

– Никогда?

– Никогда. Я прихожу сюда, когда хочу побыть один.

– Почему сейчас ты сделал исключение?

Его глаза нашли каждое место, где солнце касалось моей кожи.

– Возможно, это удачное исключение.

Последнее слово он произнес прямо мне в губы, раскрывая их, пробуя их глубоким, жадным, сладким поцелуем, который мог уничтожить любой инстинкт самосохранения.

– Что не так? – спросил он все еще касаясь своими губами моих.

– Ничего, просто… у меня на секунду закружилась голова.

– С тобой я слишком увлекаюсь. Мне стоило бы быть осторожнее.

Я не хотела, чтобы он был осторожнее.

– Возможно это потому, что я мало спала.

– Или потому, что ты ничего не ела.

Он достал миску и тарелку из одного набора фарфоровой посуды, сорвал полиэтиленовую пленку и положил их на плед. Миска была полна ежевики, а на тарелке лежали четыре, свернутых в трубочки блинчика.

– Это должно помочь. – Он поднес один из блинчиков к моему рту.

Я откусила кусочек, стараясь не зацепить его пальцы. Он кормил меня как ребенка, забавляясь этим, но я искоса на него поглядывала, отмечая: сапоги – черные и угловатые, из идеально начищенной толстой кожи; темные джинсы, свободно сидящие на бедрах, несмотря на ремень; мышцы его живота были практически видны под мягкой белой тканью, которая их облегала; и футболка – одна из самых поразительных, которые я только видела на парнях. Она идеально ему подходила, так плотно облегала, что невозможно было не представить трение хлопка о его кожу, когда он двигался, а V–образный вырез – низкий и широкий – обнажал почти всю его грудь, до самых ребер.

– И это тоже. – Он указал на миску с ежевикой.

– Я съем, но при одном условии.

– Давай.

– Скажи мне кто ты. Я ничего о тебе не знаю.

Он откинулся на локтях.

– Что ты хочешь знать?

– Где ты живешь, чем занимаешься, что тебе нравится…

Он переключил взгляд на иву, прищурив глаза от улыбки (или от яркого солнца).

– Если ты будешь это знать, что-то поменяется?

– Возможно нет, но это приведет к ослаблению моего живого воображения.

Некоторое время он молчал, а затем потянулся к моей руке.

– Пойдем.

Я последовала за ним в поле. Сделав несколько шагов, он повернулся и подарил мне цветок. Я не заметила его, возможно потому что цветок скрывала зеленая тень травы, окружавшая его. Нежные лепестки были насыщенно красными и дрожали от малейшего прикосновения ветра.