– Пуль, а почему тут нигде цены не указаны? – удивлялась я.

– Потому что если хочешь какую-то вещь, неважно, сколько она стоит, – рассудительным тоном выдала она тогда совершенно безрассудную реплику.

– Ну да, неважно! А если у тебя нет таких денег?

– Тогда тебе в этом магазине и делать нечего.

– Ты спроси, спроси, сколько она стоит, – подбивала я.

– Ничего я не буду спрашивать! Сейчас померяю и куплю. – Нечего сказать – блузка сидела на ней великолепно, будто для нее была создана. – Беру! – сказала Пулька и решительно направилась к кассе.

Я была права – эта тряпка стоила один мой гонорар – то есть два месяца упорного труда как минимум (учитывая доплату за дополнительный тираж).

– Маш, мне пяти тысяч не хватает, – смущенно пролепетала она мне на ухо, – у тебя нет?

Я ей тогда добавила пять тысяч, но сделала для себя немаловажный вывод – пожалуй, никому из нашего содружества нечего делать в этом магазине.

...Господи! Я вообще забыла накраситься! Икки, как обычно, одета скромно, но со вкусом, аккуратно причесана. Интересно, что у меня на голове? Я даже в зеркало забыла посмотреться! Адочка с Афродитой по обыкновению в вязаных нарядах одинакового цвета – две снегурочки. Апельсиновую челку «терьерши» стягивал голубой бант, туловище облегало, как мне показалось, очень тесное шерстяное платьице, отделанное кружевами (или собака за это время успела потолстеть?) и ботики на шнуровке. Сестрица была в перекошенном каком-то самодельном хитоне, вязаных брюках; на столе лежала неизменная сумка-сарделька того же небесного цвета, что и весь ансамбль.

Вообще, кузина моя негласно и незаметно влилась в наше содружество, успешно заменив после Иккиного развода Женьку Овечкина, и, кажется, была очень рада тому, что у нее наконец-то не только отыскалась сестра, но и появились подруги. За столом я не увидела Анжелы. Это на нее совсем не похоже – она всю жизнь приходит раньше положенного времени, а потом весь вечер пилит нас за то, что мы безответственные и непунктуальные.

– Здравствуй, сестрица! Сестрица! Моя дорогая сестрица! Ты почему мой шарф не надела? Он тебе не нравится? Не нравится? Да?

– Что ты, Адочка, очень нравится, просто я торопилась. Видишь, опоздала на двадцать минут.

– Машка, а что у тебя на голове?

– Такое впечатление, что ты только что с кровати встала! – засмеялась Пулька и, достав из сумочки зеркало, протянула его мне. Лучше бы я не видела того, что я в нем увидела! Хвост набекрень, вся голова в петухах, бледная физиономия с сонными глазами. Чтобы хоть как-то исправить ситуацию, я вытащила серебристую мишуру и обмотала ею голову:

– А у меня Новый год!

– Сними! Не позорься! – посоветовала Пулька, но я и не подумала этого делать – с мишурой на голове в моей душе появилось хоть какое-то ощущение праздника.

– Нет, правда, Мань, откуда ты вылезла? – не удержалась Икки.

– Ниоткуда я не вылезала. Если бы не бабушкин звонок, я вообще могла не прийти. С утра пошла в парикмахерскую, решила подстричься...

– У тебя что, месячные?

– Не надо это афишировать! – вспылила я. – Но стричься передумала и пришла домой. И тут ко мне заявился секретарь Мисс Бесконечности с женой и ровно два часа нес полнейшую околесицу. Потом села писать 4-й том «Записок» и совершенно потеряла счет времени. Вот и все.

– Это тот самый, из партии «Золотого песка»? – поинтересовалась Пулька.

– Вот именно. Амур Александрович Рожков. Про вас спрашивал, говорил, что я черню репутацию самого уважаемого члена их партии. Бабушка совсем сдвинулась – послезавтра просит нас всех приехать на ее выборы в лидеры «Вылетающих голубков». Хочет Тригубова, деспота, сместить! И это в 89 лет! Мне бы ее энергию и целеустремленность!

– А что, поедем, поддержим старушку! – предложила Икки.

– Как нечего делать! – легко согласилась Пулька.

– И я с вами, – отозвалась Адочка, ее долго уговаривать не надо.

– А что Анжелки-то нет? – спросила я.

– Сами не знаем. Звоним на сотовый – недоступна. Да придет сейчас, куда она денется!

– Слушайте, а у меня в аптеке черт знает что творится! Я вообще не представляю, что делать!

– Что-то случилось? – осведомилась я.

– Я стою перед выбором, кого оставить: твоего протеже – полоумного Иннокентия или свою помощницу Свету.

– Это ту самую, у которой одна длинная бровь от виска к виску? Ну, полная такая? Да? – уточнила Пулька, расстегивая верхнюю пуговицу дорогущей блузки.

– Мы будем чего-нибудь заказывать? – невпопад спросила я – очень есть хотелось.

– Да подожди ты! Анжелка придет – закажем, а то опять весь вечер гундеть будет! – отмахнулась Икки и продолжила историю об Иннокентии – бывшем бабушкином ученике, страдающем вялотекущей шизофренией, которого я сдуру пристроила в проктологическую аптеку клеильщиком коробочек для свечей, сочинив для него историю, что устраивается он конструктором упаковок для микроторпед по точному и мгновенному поражению целей противника на сверхсекретное предприятие. Не скажи я ему этого, Икки с помощницами до сих пор сами клеили бы тару для суппозиториев – вряд ли они нашли кого-нибудь на такую тупую и низкооплачиваемую работу. – Бровь у Светы не одна, а две. Просто сросшиеся на переносице, – заступилась Икки за свою сотрудницу. – И надо же было ей влюбиться в этого болвана – Кешку! Нет, вы представляете, что он сегодня отмочил? Приволок с собой такую же чокнутую тетку, как он сам, – тоже, кажется, бывшую ученицу твоей бабушки, и оповестил весь коллектив, что Светку он бросает и женится на этой дуре – Кате Кучкиной. Светка полдня в туалете просидела – ревет белугой, я стою за дверью, ее успокаиваю, а Иннокентий твой орет, черт картавый, так, что даже в торговом зале слышно: «Катька тепегь мне жена! И габотать тут будет! Могодой семье нужны сгедства!» Эта Кучкина так и просидела рядом с ним до закрытия аптеки, но вместо того, чтобы коробочки клеить, целый день какие-то треугольники Кешке на руках химическим карандашом рисовала – послюнявит, послюнявит и давай малевать. А взгляд у нее такой... Такой пустой, отсутствующий... Страшно даже! Света из туалета вышла вся в слезах и говорит: «Если он тут останется, я, Икки Робленовна, уж простите, уволюсь по собственному желанию». Я ей: брось, мол, из-за такого осла хорошую работу терять! Недостоин, мол, он тебя, найдешь себе нормального! Она ни в какую. Говорит: «Или он, или я!» Я не знаю, что делать! Если Иннокентия уволю, кто коробочки клеить будет? Ведь никто не пойдет на такую работу, а сами мы не можем – у нас сейчас столько рецептуры, еле успеваем! Увольнять Светку тоже нехорошо как-то – несправедливо, да и привыкла я к ней! И надо было ей в идиота влюбиться! Вроде нормальная девчонка. Голова кругом идет!

– Н-да, у всех любовь рушится, все разводятся да расстаются, – глубокомысленно проговорила я и в этот момент увидела, как не торопясь, твердо ступая по полу своими упрямыми ступнями 42 размера, к нам приближается Огурцова, а за ее мощными ногами прячется Кузя.

– Анжелка! На сорок минут опоздала! Где ж твоя хваленая пунктуальность? – подколола ее Пулька.

– Вот, – Огурцова указала на Кузьму, – сегодня мне разрешили с собственным ребенком увидеться! Сектанты поганые! Логово адвентистов! Мать их... – Судя по всему, Анжелка хотела крепко выругаться, но, взглянув на трехлетнего сына, замолкла на мгновение, плотно сжав губы. – Мать-то их, Степаниды-то с Кузенькой – я, – выкрутилась она. – Кузя, что надо тетям сказать?

– Бабачка! – в восторге закричало неудавшееся дарование и кинулось к Афродите.

– Не трогай Фродю! Не трогай! Это моя собака! Моя! И нечего к ней лезть! Заведи свою и лезь к ней! А к моей нечего! – ревностно заверещала Адочка и изо всех сил прижала к себе «йоркширскую терьершу», что та даже взвизгнула.

– Злая тетка! – заметил Кузя и забрался на стул.

– Есть хочу! Давайте чего-нибудь закажем! И выпить тоже!

– Огурцова, куда тебе пить! Ты за ребенка в ответе!

– Мне его велено завтра к четырнадцати нуль-нуль домой вернуть. После детского утренника, то бишь «елки». Сучки пог... – Анжелу так и распирало выругаться, но она понимала, что это совершенно недопустимо – Кузьму только месяц назад отучили сквернословить, и если «поганые адвентисты» снова услышат из уст ребенка нецензурную брань, то не видать ей собственного сына, как своих ушей. – Ада, я спросить хотела, Фродя у тебя сучка или кобелек? – снова нашлась Огурцова, а мы с Икки покатывались со смеху.

– Будто ты не знаешь! Не знаешь как будто, что Афродита у меня девочка! Девица она, девица!

– Кузя, сядь и не ерзай на стуле! – И Анжелка по привычке замахнулась, чтоб отвесить Кузьме подзатыльник, но мгновенно отвела руку и, сделав вид, что поправляет прическу, ласково проговорила: – Котенок, сейчас ужин принесут, нужно сидеть ровно-ровно, не то подавишься.

– Я не котенок! – воспротивилось несостоявшееся дарование. – Бауска называет меня зайкой от больсых усей.

– Это какие это у тебя большие уши?! Дура старая! Сектантка мерзопакостная! Мало того, вообще ребенком не занимается – никаких талантов у него не отыскивает, так еще комплекс неполноценности в нем развивает! – Огурцова в конце концов не сдержалась и высказала все, что было на сердце.

– Никакой я не зайка и не котенок!

– А кто же ты? Ну кто? Кто? – прицепилась к нереализованному дарованию Адочка.

– Я – Кузя Поликуткн.

– Ха, Поликуткн, – засмеялись мы, а кузина моя, которая не любит детей, вдруг разрешила Кузе погладить Фродю:

– Только осторожнее, а то она кусается. Кусается она!

В этот момент к нам подошел молодой человек в оранжевом фартуке и спросил, что мы будем заказывать.

– Так, – обстоятельно начала Анжелка, – мне капустки квашеной с солененькими огурчиками, водочки графинчик, картошку... Вот! Пюре с бифштексом, – и, сглотнув слюну, продолжила: – Ему тоже пюре, только с котлетой, и лимонад какой-нибудь. А потом видно будет.

Вслед за Огурцовой мы тоже сделали заказ, после чего Пулька подозрительно спросила:

– А чего это тебя на квашеную капусту с солеными огурчиками потянуло?

– Жизнь пресная.

– Н-да? Ну смотри, – и Пулька перевела тему: – У меня, Икки, на работе похуже, чем у тебя, – пожаловалась она. – Это вообще ад кромешный. Если я раньше туда как на праздник ходила, теперь хожу, как на каторгу. Заведующий нашим отделением Абрам Львович Розенштольц, с которым у меня были прекрасные, дружеские отношения, все-таки эмигрировал в конце декабря, а после праздников на его место назначили круглую дуру – Людмилу Васильевну Черепову. Вы бы ее видели! Это умора! У нее голова маленькая такая – младенческая. И как там только мозги помещаются?! И растет... – сказала Пульхерия так, будто страшную историю в полнолуние рассказывала, – вот прямо ощущение такое, что минуту назад и котелка-то у нее не было – только что вырос прямо из плеч, без шеи! Сама как буйвол – центнера два весит, и лысая-прелысая – младенческий такой пушок на башке. И все ее побаиваются. Мне кажется, мои коллеги от ее внешности в ужас приходят. В гинекологии она вообще ничего не смыслит, только по палатам шастает да высматривает, у кого из пациентов на спинке кровати верхняя одежда висит и что в холодильниках лежит. Весь медперсонал загоняла: каждое утро чистоту рук проверяет да манжеты с воротничками на форме. А беременность не может определить на третьем месяце! Я навела справки, оказалось, перевели ее к нам из обычной районной женской консультации по блату. Я все усилия приложу, чтобы ее скинуть с этой должности! – Пулька была рассержена не на шутку, и мы-то знали – если она задумала кого скинуть с должности за незнание дела, обязательно сделает это. Так, в прошлом году она добилась, чтобы Динку, которая, проявив своеволие, неудачно прооперировала девяностолетнюю старушку, уволили по статье.

– Все как-то складывается нехорошо, – сетовала Икки. – Я хотела своим сотрудникам новую форму заказать, чтоб все в одинаковой ходили. Разве наша аптека хуже «Лекаря Атлетова»?! – Икки припомнила ненавистную аптеку, что располагается напротив «Моторкиной и Сº» и где она проработала несколько месяцев и много претерпела от коллег, которые были одеты в форменную одежду из синтетического материала.

– Так что тебе мешает? – удивилась я.

– Как что?! Я не знаю теперь, сколько комплектов заказывать! Я вообще не знаю, кто у меня будет работать! Иннокентий с Катей Кучкиной или Света!

– А ты уже решила, где будешь форму шить?

– Не-а. Я даже не знаю, как она будет выглядеть. Может, брючки с куртками?.. – призадумалась она, а я вдруг, совершенно не подумав, ляпнула:

– Слушай, а закажи Адочке. Она ведь модельер! – Я замолчала, почувствовав, что сказала что-то не то, и в свое оправдание добавила неуверенно: – В душе... – но было уже поздно – моя кузина в неистовом восторге подпрыгнула на стуле и воскликнула:

– Я уже придумала! Придумала! Придумала! Нужно сделать летний и зимний варианты! Зимой иногда отопление отключают, в щели дует! Холодно! Холодно! Надо всем связать полосатые гольфы и такие же полосатые треугольные колпачки с помпонами! Обязательно с помпонами и чтоб уши были закрыты, а то продует. Продует! Потом брючки широкие связать шоколадного цвета и кофточки тоже шоколадные с полосатыми рукавами! Да! С полосатыми! А летний... – Фантазия сестрицы забила ключом; я ощутила на себе укоризненный взгляд заведующей проктологической аптекой – взгляд этот был говорящим. А говорил он следующее: «Корытникова! И что у тебя за манера оказывать медвежьи услуги! То Иннокентия подсунула, от которого теперь не избавиться, теперь модельера в душе, который воспылал одеть весь персонал аптеки в шерстяные (!) брюки шоколадного цвета и полосатые колпаки с помпонами!»