Даниэла Стил - Счастье

– Папа, я могу тебе чем-нибудь помочь? – тихо спросил Бенджамин. Его тронуло грустное выражение отцовских глаз. Но Оливер только покачал головой, похлопал старшего сына по плечу и пошел наверх, в свою комнату. Всю ночь он пролежал, думая о ней, и к утру чувствовал себя совершенно разбитым.

Это было несправедливо, что такое испытание снова выпало на его долю. Было несправедливо, что он ее терял. Олли хотел бы возненавидеть Шарлотту, да не мог. Он ее слишком сильно любил. Парадоксальность ситуации с новой силой поразила его под утро, когда после бессонной ночи он выбрасывал проспекты курорта Бора-Бора. Его специальностью стало влюбляться в женщин, которым вжизни недостаточно было просто замужества'. Оливер не мог себе представить, что способен снова еще кого-нибудь полюбить. Думая о ней, он глядел в окно, не в состоянии сдержать слезы. Ему безумно хотелось быть с Шарлоттой, но он понимал, что из этого ничего не получится. Надо было отпустить ее и порвать узы, несмотря на боль.

Весь день Олли подавлял в себе желание позвонить ей. Газеты смаковали сенсацию не только в этот, но и в течение последующих нескольких дней, а Чарли все не звонила и не звонила. Лишь ближе ко Дню благодарения Оливер наконец перестал вздрагивать, слыша ее имя. Он не мог дождаться ее отъезда в Нью-Йорк, чтобы не испытывать больше соблазна проехать мимо ее дома или притормозить у студии с целью повидать ее. Она уедет и будет вести другую жизнь, отдалится от него. Иного не дано.

Накануне Дня благодарения прилетела Сара, чтобы забрать Мел и Сэма в Сан-Франциско погостить у друзей. Она даже согласилась взять с собой Агги и Алекса, а Бенджамин собирался в Скво-Вэлли, покататься на лыжах по первому снегу. Сара несколькими неделями раньше закончила свою книгу и, на взгляд Оливера, выглядела неплохо. Странно, но он поцеловал ее в щеку уже как чужую. Она больше не возбуждала его, и даже запах духов у нее был какой-то незнакомый. По ночам его мысли занимала только Чарли. Сердце у Олли по-прежнему болело каждый раз, когда он о ней вспоминал или видел в газетах ее имя.

– Олли, когда вы женитесь? – спросила Сара перед отъездом. На коленях у нее сидел Алекс. Дело происходило на кухне.

Оливер опешил:

– Я думал, дети тебе скажут.

Голос у него был тихий и напряженный.

– Что скажут? – удивилась Сара. В этот момент малыш преспокойно обслюнявил ее чистую блузку. Агги не было, она вышла собирать детей в дорогу.

– Шарлотте предложили роль в пьесе на Бродвее. Она должна скоро туда отбыть. Знаешь... Мы решили, что для нее это будет лучший вариант, чем замужество.

Олли изобразил улыбку, но Сару трудно было обмануть. Она слишком хорошо его знала, понимала, как ему больно, и очень сочувствовала. Ее история с Жан-Пьером была другой, но любая потеря болезненна.

– Мне кажется, это моя специальность – влюбляться в такого рода дам, умных и целеустремленных.

– Ты, Олли, обязательно найдешь подходящую пару. Ты этого заслуживаешь.

Сара на самом деле так считала.

– Не уверен, найду ли я для нее время, если даже отыщу такую, – улыбнулся Оливер, чтобы скрыть огорчение, и взглянул на Алекса. – Этот парень не дает нам расслабиться.

Зашел Бенджамин, взял малыша и понес его в арендованный Сарой «понтиак-универсал». Он вообще-то не хотел расставаться с сыном, но Оливер убедил, что отдых ему будет очень полезен. Сам Олли был рад, что Сара забирает детей, поскольку еще не оправился от разрыва с Шарлоттой и пребывал отнюдь не в праздничном настроении.

Вскоре Сара с младшими ребятами отправилась в путь, чуть позже и за Бенджамином заехали его друзья. Олли остался дома один, пытаясь разобрать кучу счетов и корреспонденции. Наступила непривычная тишина. Оливер откинулся в кресле и вздохнул, еще не зная, хорошо ли это. Затем он снова поймал себя на мыслях о Чарли и даже о Саре. Он задавался вопросом, могло бы у него сложиться с ними иначе или нет, но в глубине души понимал, что не могло бы. Может, если бы с самого начала он повел себя по-другому, Сара и не сбежала... Но предположение сразу же показалось ему дурацким. Она в любом случае поступила бы так, как поступила. Ей на роду написано быть свободной, жить одной и писать романы, точно так же, как Чарли – играть на Бродвее, Меган – радоваться жизни в ее модерновой квартире с террасой, а Дафне – иметь любовника, который так никогда и не бросит свою жену. Его только злило, что Чарли столько рассуждала о браке, детях и важности для нее «реальной жизни», а потом в конце концов выбрала то же самое, что остальные, – самостоятельность, пьесу, Нью-Йорк. И дала обещание регулярно прилетать – несбыточное даже при самых добрых побуждениях.

Наступил вечер, когда Олли встал от письменного стола и пошел приготовить себе сандвич. И тут он в окно увидел Чарли, которая в нерешительности стояла у своей машины неподалеку от его дома. Да, сомнений быть не могло – это была она: в футболке, джинсах, со знакомыми косичками, делавшими ее похожей скорее на одну из подружек Мелиссы, чем на женщину, которая разбила его сердце и расторгла их помолвку. Она долго так стояла, глядя сквозь окно на Оливера, а он не знал, открыть дверь или нет. Он подумал, что с ее стороны жестоко приходить ради того, чтобы сказать «гуд бай». Но в конце концов, не в силах совладать с собой, подошел к двери и медленно открыл. Шарлотта вошла. Она, похоже, очень волновалась.

– Я не знала, дома ли ты... Я уже собиралась оставить тебе записку...

Олли увидел, что она держит ее в руке, но не хотел читать.

– Наверное, надо было сначала позвонить...

– Гораздо проще было бы отправить по почте.

Ему нечего было больше ей сказать. Он уже все сказал. И слишком часто плакал.

Шарлотта заглянула ему за спину, на кухню, словно в надежде увидеть детей, но там было пусто и тихо.

– Как остальные?

Она ловила его взгляд.

– О'кей, – кивнул Олли, ему так и не было понятно, зачем она приехала.

– Я по ним скучаю, – призналась Чарли с грустным и виноватым видом. Она пришла не для того, чтобы объясняться. Она понимала, что это было бы слишком больно.

– Они по тебе тоже.

– Как малыш?

– Великолепно, – улыбнулся Олли. – Бенджамин с ним прекрасно справляется.

– А где они все?

– Уехали на праздники.

Он хотел было пригласить ее зайти, но подумал, что ничего, кроме лишней боли, это не принесет. Однако затем пожал плечами, отступил назад и, показав рукой в направлении комнат, все-таки спросил:

– Не зайдешь на минутку?

Шарлотта кивнула и прошла за Оливером на кухню, думая, как же он хорош собой, и чувствуя, как сильна по-прежнему ее любовь. Там она огляделась и сунула в карман свою записку.

– Когда ты отправляешься в Нью-Иорк?

Чарли, похоже, колебалась, словно не знала, что ему сказать. Она понимала, как сильно его ранила, и исправить это уже было нельзя. Но нужно было объяснить и с чего-то начать...

– Это долгая история.

– Ты, должно быть, сильно волнуешься?

Олли старался придать своему голосу оттенок равнодушия, но безуспешно. В нем звучали гнев, печаль, обида и любовь, которая бы все равно не угасла, как бы Оливер ни силился ее убить.

– За последнее время много всего произошло, – пыталась объяснить Шарлотта. Минувшие несколько недель были для нее адом, но она этого не сказала. По его глазам она видела, что опоздала и приехала зря.

– Хочешь чашку кофе? – предложил Олли. С одной стороны, ему хотелось, чтобы Чарли ушла и оставила его снова наедине с печалью, но, с другой стороны, хотелось, чтобы она осталась. Навсегда.

Она посмотрела на него долгим взглядом, взглядом женщины, которая заплатила дорогую цену за свой поступок. А потом очень тихо произнесла:

– Олли, я на Бродвей не еду.

– Не едешь?!

Оливера словно поразило громом. Что она имеет в виду? Она же сказала тогда. А потом в теленовостях и в газетах сообщали. Что изменилось? Когда и почему?

– Нет, не еду. Я остаюсь и буду сниматься здесь в сериале.

– Они не согласились расторгнуть контракт?

– Согласились, но...

Олли, ошарашенный, ждал конца истории.

– ...я решила, что уезжать будет нехорошо.

– Для твоей карьеры?

– Для нас. Хотя я думаю, что уже опоздала. Но мое прежнее решение было неправильным, и я это наконец поняла. Я постоянно говорила, как много для меня значат брак и семья, а потом захотела все бросить и убежать, не обращая внимания на то, как всем от этого больно: и тебе, и мне, и детям. Это была ошибка. Отвергать любимого человека – такую цену я не смогла бы заплатить даже за роль на Бродвее. Поэтому я отказалась. И даже если окажется, что я потеряла вас безвозвратно, об отказе жалеть не буду, зная, что поступила правильно. – Шарлотта горько улыбнулась. – Как только я изменила планы, мне сразу стало легче.

Оливер в недоумении смотрел на нее, потом усмехнулся:

– Они, наверное, пришли в ярость.

– О да, – подтвердила Чарли с улыбкой. – Я думаю, теперь на Бродвее можно поставить крест. Но телекомпания меня любит. – И добавила: – Я боялась, Олли, тебе звонить.

– Почему?

– Потому что я тебя так обидела. То собираюсь тебя бросить и улететь в Нью-Йорк, то прихожу и говорю, что все о'кей. Я не имела права так с тобой поступать. Вот это и написано в записке. Я решила, что надо тебе сообщить, пока ты не прочтешь где-нибудь сам, и посчитала, что если ты захочешь отозваться, то отзовешься. Но вообще-то надежд у меня почти не было.

Она говорила это таким тоном, будто ничего уже от него не ждала и намеревалась горевать о своем поступке до конца жизни.

Олли пытался уяснить себе все сказанное, и вдруг Чарли, словно желая разрядить атмосферу, оглядела кухню и, не увидев клетку со свинкой, спросила:

– Кстати, а как поживает мой тезка?

Олли усмехнулся, чувствуя, что многопудовый груз свалился с его плеч:

– На время отсутствия Сэма сослан в гараж, шуму от этой маленькой твари слишком много. У меня и так со сном нелады, чтобы еще слушать, как он забавляется.

– Я тоже все это время мучилась бессонницей. Неплохо я все понапутала, а, Олли? – спросила она тихим, грустным голосом.

' Оливер кивнул:

– Возможно. – И слегка ей улыбнулся. – Может быть... а может, и нет. В жизни важен окончательный поступок. Все мы делаем ошибки.

Они продолжали неловко стоять на кухне, их глаза выражали боль, опасение, напряжение – ведь решалась их судьба. Так много можно было потерять... и так много выиграть. Все зависело теперь от него.

– Я по тебе скучала, Олли. И буду скучать долго-долго, если ты меня не простишь.

Она настолько его любила, что пришла просить прощения.

– Каждый день я хотела тебе позвонить... или приехать... чтобы сказать, что сожалею... что была круглая дура... что ошиблась, считая пьесу на Бродвее важнее тебя. Я поступила мерзко, хоть потом и одумалась.

– Ты поступила честно, – поправил ее Олли. – Именно этого тебе всегда хотелось. И ты, Чарли, имела на это право.

– Ты для меня был важнее. Я просто до конца этого не понимала, пока не потеряла тебя. Но потом было уже поздно.

Глядя в его глаза, Шарлотта подумала было, что приехала напрасно, но Оливер с тем же странным выражением лица медленно приблизился к ней.

– Кто тебе это сказал? – прошептал он и привлек ее к себе. – Кто тебе сказал, что было поздно? И кто говорит, что ты ошибалась, а я был прав? Я себе тысячу раз говорил, что мог бы переехать с тобой обратно в Нью-Йорк, что мы могли бы поселиться в моем доме в Перчесе. Какое я имел право становиться на твоем пути?

– Ты имел полное право... Тебе надо думать и о твоих детях. А я думала только о себе.

– А теперь?

Олли говорил с трудом. Он все так же сильно ее любил, и снова стоять с ней рядом было для него мукой.

– Я тебя, Олли, так сильно люблю.

Чарли словно легонько выдохнула эти слова, и тогда он медленно поцеловал ее. Только это он и хотел услышать, только это его интересовало, только ради этого он жил с тех пор, как расстался с ней.

– Я тебя тоже люблю... Ты не представляешь, как я по тебе тосковал. Думал, что с ума сойду...

– И я думала.

Она вдруг улыбнулась, а Олли подхватил ее и понес по дому.

– Куда ты меня тащишь? – смеялась Шарлотта. Она снова была счастлива. Любимый обнимал ее, он не сердился на нее и был также удручен разрывом. Слава Богу, что она отказалась от Бродвея. – Что ты делаешь?

Он торжественно шагал по лестнице в направлении своей спальни.

– Несу тебя в свою кровать, там тебе место, пока не научишься себя вести... чертова знаменитость... Больше ты мне такой фокус не выкинешь!

Олли, бранясь, пронес ее в дверь. Шарлотта смеялась – его глаза снова были такими теплыми и счастливыми.