Белокурые волосы, голубые глаза — ангельский вид в свете стенных канделябров, если бы не выражение лица, злобное и угрожающее.

К моему удивлению, он ответил на вопрос:

— У него слишком много, я, кажется, уже говорил вам… слишком много всего: денег, земель, уважения, почитания. Будь я на его месте, меня бы тоже все обожали и говорили обо мне с придыханием… Но я не на его месте, а на своем, и уже хотя бы потому, что он богат, а я беден, что он граф, а я никто, он должен мне помогать. Что и делал до недавнего времени. Однако теперь изволит говорить, что я обязан думать о себе сам, и это чертовски несправедливо!

Роджер стукнул кулаком по столу так, что стекло зазвенело.

— Но я… — крикнул он, — я удивлю их всех. Они еще увидят!

Не без труда поднявшись с кресла, опершись руками о стол, он бросил на меня взгляд, который ему самому, наверное, казался зазывным, и, понизив голос, проговорил:

— Лев покинул свое убежище. Вы уверены, Гейл, что не хотите продолжить игры со мной?

— Вполне уверена, — ответила я, испытывая, к своему изумлению, не отвращение, а только жалость к этому человеку.

После чего повернулась и быстро вышла из библиотеки, не забыв захватить с собой роман Джейн Остин, который и читала остаток ночи, время от времени отвлекаясь, чтобы подумать о Ральфе, о Роджере, обо всем, происходящем в Сэйвил-Касле.

Все больше я приходила к одной мысли: если кто-то из живущих сейчас в замке и причастен к тому, что случилось, это может быть только Роджер.

Ну ведь вполне ясно: ему дьявольски нужны деньги, и если убрать с пути моего Никки, они станут гораздо ближе и достижимее. Конечно, существует еще одно препятствие, более серьезное: будущий ребенок Гарриет, если родится мальчик. Но этого пока не произошло, а когда произойдет, то кто сказал, что Роджер, решившийся на убийство восьмилетнего ребенка, не попытается сделать то же самое и с младенцем?..

Всю ночь я так и не сомкнула глаз и утром не могла без отвращения смотреть на свое осунувшееся лицо и круги под глазами. Противное коричневое платье, висящее на мне мешком, дополняло картину, наглядно иллюстрируя, что получается, если несколько дней почти не притрагиваешься к пище и мучаешься от душевных страданий.

Милая старушка Макинтош, которую я вспоминала все эти дни, упала бы в обморок, увидев, как я похудела. А ее достойный супруг немедленно побежал бы на кухню, чтобы позаботиться о моей упитанности. Вспомнив о них обоих, я не могла не почувствовать ностальгию по нашему совместному житью, по доброму согласию и ничем непоколебимой любви и приязни друг к другу.


Новый день родился солнечным и теплым, но Ральфа по-прежнему не было. Дети играли неподалеку от замка под бдительным оком парней из сыскной полиции, которых мы с Джинни попросту называли охранниками и к которым присоединились, взяв на себя те же функции.

К вечеру я снова уединилась в спальне дочитывать роман с длинным названием, сожалея, что сам он не такой уж длинный. Закончив его, я погрузилась в беспокойный сон.

Никто не знал — а если и знал, то не хотел делиться со мной, — где же Ральф и отчего так задерживается. Прошел и этот день.

На следующий день за ленчем Джон Мелвилл сообщил мне, что сумел наконец отыскать дом с приличной конюшней — вполне, как ему кажется, подходящее место для занятий верховой ездой. Находится недалеко от Лондона, на юге Харфордшира.

Еще месяц назад я была бы в восторге от этой новости, а сейчас ощутила пустоту в душе, но, конечно, не показала вида и с деланным воодушевлением спросила о цене и сроке аренды.

— Договор не меньше чем на год с последующим продлением, — ответил он. — Годовой взнос тысяча фунтов.

— О, для меня это очень дорого! — воскликнула я с облегчением.

— Понимаю, Гейл. Мой знакомый, занимавшийся поисками жилья для вас, сказал, что можно рассчитывать на снижение цены. По крайней мере сотни на две.

— Харфордшир? — переспросила Джинни, слышавшая наш разговор. — Это где-то недалеко от замка графа Сесила Солсбери?

— Ну, не слишком близко, — ответил Джон, а я не без язвительности заметила, что, поскольку не надеюсь обмениваться визитами с его сиятельством графом, удаленность от его владений не имеет для меня особого значения.

Давши таким образом отпор снобистским, как мне показалось, поползновениям Джинни, я снова повернулась к Джону:

— Не знаю, как благодарить вас за то, что при своей занятости здесь, в Сэйвил-Касле, вы нашли время позаботиться и обо мне.

Он дружески улыбнулся:

— Для меня одно удовольствие, Гейл, быть вам хоть чем-то полезным. Вы пытаетесь самостоятельно плыть в океане жизни, и я считаю своим долгом помочь вам.

Он произнес эти слова так торжественно, словно поздравлял меня с выигрышем главного приза на бегах, а у меня не хватило духу сказать, как труден для меня этот бег по жизни, как я устала за последние годы.

Я поблагодарила еще раз и положила себе кусок ростбифа, но не могла есть и отодвинула тарелку.

— Вы заметно похудели, Гейл, — сказала Джинни, печально покачивая головой. — Нужно получше питаться, несмотря на все неприятности… Ничего нового от Ральфа? — обратилась она к Джону.

— К сожалению, нет, — ответил тот.

Внезапно я почувствовала, что если останусь еще хоть на миг в этой комнате, то не смогу сдержать крик отчаяния. А потому нужно бежать отсюда — из комнаты, из замка, от всех этих людей.

Я извинилась, покинула столовую и уже в коридоре решила пойти в конюшню, взять какую-нибудь лошадь — лучше ту, арабскую, по имени Нарсалла, на которой уже ездила во время прогулки к злополучному мосту, — и поехать куда глаза глядят, куда она сама повезет меня.

Пришлось уговаривать старого конюха Джона Гроува — он никак не хотел отпускать меня одну, но я настаивала, даже солгала, что Ральф перед отъездом разрешил мне в любое время кататься на лошади по имени Нарсалла. После чего ее оседлали, и я, снова отказавшись от чьего бы то ни было сопровождения, выехала из конюшни.

Свернув влево от подъездной аллеи, я направила лошадь вдоль берега озера, через Олений парк, в соседствующий с ним лес. Миль через пять выехала на дорогу, идущую через пшеничные поля, и продолжила путь по берегу реки, мимо фермы Дженкинса, того самого, который сломал ногу и которому помог Ральф… И еще дальше… Везде были земли Сэйвила, его строения, его работники и арендаторы — наверное, сотни людей, так или иначе зависящих от него. Не считая членов его семьи, его рода, которых он, хочет не хочет, вынужден опекать, даже оплачивать их долги и расходы.

«Как можно не любить, не ценить такого человека?» — думала я. Как смеет это ничтожество Роджер ненавидеть его? И почему покойная жена Ральфа Джеральдина не желала жить в поместье, разделяя с ним все заботы о доме, людях, хозяйстве?..

О, разумеется, он далеко не святой, у него есть недостатки. Пожалуй, слишком самолюбив, как всякий уверенный в себе человек. И в этой уверенности есть что-то от гордыни, от признания своей исключительности, своей полной независимости от других… Хотя какая же это независимость, если он быстро понял необходимость призвать на помощь специальных людей из Лондона? И сам поехал за ними…

Но почему его так долго нет? Уж не случилось ли еще одно несчастье? Боже, не допусти этого!

Я постаралась вернуться мыслями к новости, сказанной мне Джоном Мелвиллом за завтраком.

Если дом, который подыскали для меня, в приличном состоянии и если удастся уломать хозяина сбавить цену хотя бы до семисот фунтов, то я соглашусь… Должна буду согласиться. И это значит, что вскоре я уложу свой нехитрый багаж, возьму Никки — и прощай навсегда Сэйвил-Касл со всеми его обитателями, которых я никогда больше не увижу. Никогда!

Сейчас Никки еще слишком мал для того, чтобы понимать происходящее между мной и Сэйвилом. Но пройдет немного времени, и он сможет разобраться в этом без посторонней помощи, а я не хочу, не вправе этого допустить! Для меня Никки и его спокойствие на первом месте, моя главная забота…

Снова пришли на память строки Шекспира о бесплодности, тщетности любви земного существа к далекой, яркой звезде… Кажется, из пьесы «Все хорошо, что хорошо кончается».

«О Ральф! — мысленно восклицала я. — Возвращайся скорее! Пожалуйста, возвращайся и сделай так, чтобы мои мысли до конца жизни были заполнены воспоминаниями о тебе!..»


Ральф встретил меня на другой стороне озера, неподалеку от бревенчатого домика, построенного его дедом для различных игр: каких — я с трудом могла себе представить.

Он сидел на том самом огромном черном жеребце, и я как завороженная подъезжала к нему, не в силах отвести глаз от высокой, статной фигуры, золотистых волос.

Мы остановились посреди дороги.

— Ты вернулся…

Кроме этой нелепой фразы, я не нашла что сказать.

— Да, только что, — ответил он с легкой улыбкой. — В конюшне сказали, ты взяла Нарсаллу и уехала, уверив их, что я именно так распорядился.

Я знала, что поступила не правильно, а при данных обстоятельствах просто неосторожно, и потому, защищаясь, ответила с некоторым вызовом:

— Господи, но ведь я с лошадьми почти полжизни! Уверяю, что неплохо умею с ними обращаться, иначе все мои ученики давно бы разбежались.

— Конечно, умеешь, — примирительно сказал Ральф. — Но меня беспокоит не поведение лошадей.

— Понимаю, — сказала я, похлопывая Нарсаллу по красиво изогнутой шее. — Ты, как всегда, прав.

Не считая нужным отвечать на мой ироничный тон, за которым я старалась скрыть непомерную радость от его возвращения, Ральф сказал:

— Я еще не заходил в дом, сразу поехал тебя искать, чтобы серьезно поговорить.

Я вгляделась в его янтарные глаза — они были непроницаемы.

— Если речь снова пойдет о Никки и о его рождении, — устало произнесла я, — то нет никакого смысла начинать. Я ничего больше не скажу.

— У меня у самого есть что рассказать тебе. А потому предлагаю зайти в дом и поговорить спокойно.

— Что-нибудь открылось насчет того, кто пытается причинить вред Никки? — с надеждой спросила я.

— Не совсем, но думаю, я уже близок к разрешению и этой загадки.

— Дай-то Бог, — проговорила я, поворачивая лошадь в сторону дома.

Мы спешились у калитки, привязали лошадей к изгороди, зашли в сад и сели на одну из скамеек. Я сложила руки на коленях и взглянула в лицо дорогого мне человека. Оно было хмурым и серьезным.

— Итак? — сказала я. — Что удалось узнать? Он ответил не сразу, и я почувствовала, что ничего хорошего, успокаивающего он не скажет.

— Два дня назад, — услышала я его негромкий голос, — сразу после того, как нанял людей для охраны, я прямо из Лондона поехал в Девейн-Холл.

Я вдруг поняла, что совсем не хочу, чтобы он продолжал свой рассказ.

— Зачем тебе это понадобилось? — спросила я, опустив глаза, уже не глядя ему в лицо, а видя только руки, в которых он держал кожаные перчатки. На безымянном пальце правой руки блестело под лучами солнца золотое кольцо с печаткой.

— Я отправился туда, — ответил Ральф так же тихо и твердо, — не в качестве душеприказчика умершего кузена. а с единственной целью — повидать твою тетю Маргарет.

У меня перехватило дыхание. С нарастающим отчаянием и гневом я выговорила:

— Как… как ты посмел?

Он не стал отвечать на вопрос, а сказал:

— Она ничего не открыла. Проявила преданность тебе.

— Чувство, которое, видимо, не слишком знакомо графу Сэйвилу, — сказала я с горечью.

Опять он проигнорировал мой выпад и продолжил:

— Тогда я понял, что должен увидеть леди Сандерс.

После этих слов я вскочила со скамьи и крикнула:

— Но ты не осмелился сделать это?

Он остался сидеть, глядя на меня спокойным, оценивающим взглядом.

— Увы, осмелился. И убедился, что это неприятная старая карга.

Я пропустила мимо ушей его оценку моей свекрови и все так же возбужденно проговорила:

— Она ненавидит меня! Всегда ненавидела…

Голос Ральфа звучал почти ласково, когда он снова заговорил:

— Она почти сразу начала рассказывать, как ты окрутила ее сына. Поведала, что Никки появился на свет через шесть месяцев после вашей женитьбы и что он, разумеется, не сын Томми и не ее внук, а ты уговорила своего мужа усыновить его и признать своим.

Я отвернулась от Ральфа и стояла молча, погруженная в свои мысли, ничего не замечая вокруг.

Что я могла ответить? Леди Сандерс нарисовала, в общем, верную картину. Все факты правдивы. Оценка же их у каждого может быть своя. Какова она у Ральфа, я не знала…

То, что он сказал после некоторого молчания, взбудоражило меня еще больше.

— А затем я спросил у леди Сандерс, как называлась деревня, в которой вы с Томми жили сразу после женитьбы? И она назвала ее.

Теперь меня охватил настоящий страх.