В радостном ожидании, Ваш…


И потом это имя, как Туттифрутти[24].

– Концерт, Саша, – это слишком поздно для меня. А может, мы поедем вместе? Ты согласишься сопровождать меня, ну, как бы аккомпанировать мне?

– На чем? Что ли, на губной гармошке? – спросил Макс. – Или на крышках от сковородок?

Тогда она обняла его и еще раз назвала Сашей.

Пожалуйста! Будь добра. Его зовут Макс, как его отца. Роланд Макс. Роланд Эмм… И его к тому же никто не приглашал.

Флейтист милостью Божьей понятия не имеет, что на свете еще и Макс существует.


– Саша! Ты еще не в кровати? Ты уже дочитал свой комикс? Ты не можешь заснуть?

– Тут даже телевизора нет.

– Это ваш мальчик, Габриелла? Смотрите-ка, он, оказывается, умеет разговаривать по-немецки.

Все трое обернулись на Макса и демонстрируют ему свои туго накрахмаленные сорочки с бабочкой. Навозный жук, лысый коршун и акулья морда. Такими старыми, как они выглядят, им никогда не быть.

– Саша, – говорит дама, – скажи: добрый вечер.

– Спокойной ночи, – дерзит Макс.

– А он за словом в карман не полезет, – говорит акулья морда. – Тебя зовут Саша? Ах, какая у тебя обворожительная мама! И тебе, конечно, хочется послушать, как она играет?

– А разве в номере не слышно? – спрашивает дама и краснеет. У нее на лбу взмокла пудра, на носу ее давно уже нет.

– Ничего там не слышно, – говорит Макс.

– Как он может спать при таком шквале аплодисментов, – высказывает предположение лысый коршун.

– Он хочет слышать вас, Габриелла, – фистулит акулья морда. – Он просто не выдержал и не смог остаться в постели. Ничего удивительного!

– Я в этом не уверена, – говорит дама и улыбается так жалобно, что вызывает у всех сочувствие. – Саша, ты знаешь, во время концерта нельзя никому мешать. Это неприлично.

– Да пусть остается, Габриелла, – пыхтит навозный жук Туттифрутти. – Мальчонка приоделся, он для вас оделся по-вечернему Пойдем, юный друг, найдем для тебя подходящее местечко. В первом ряду!

– Это господин Бенедетти, Саша, он сделал этот вечер возможным. Мне кажется, ты еще даже не подал ему руки.

Когда и после этого никакого движения, акулья морда ободряющим тоном говорит:

– Бенедетти как Буонарроти. Ну, как Микеланджело – его-то ты наверняка знаешь.

– Прошу вас, – говорит Габи.

Когда они прибыли в отель, на такси, никакой Бенедетти их в дверях не встречал. Он позвонил только тогда, когда они уже поднялись в номер. Он ждет ее на бокал шампанского в фойе. Ты пойдешь со мной, Саша? – этого она не сказала. Я скоро вернусь, Макс, – только и всего, – почитай пока комикс.

Он даже мизинца не подаст этому господину. А тот уже заграбастал его руку целиком в свою и потянул за собой из артистической уборной. Без всякого успеха. Там, где Макс стоит, там он и будет стоять.

– Саша, – раздается над ним громкое сопение. – Значит, тебя зовут Александр.

Вовсе это так не значит.

– Вообще-то его зовут Макс, – шепчет дама.

– Макс? – спрашивает Бенедетти, гладит его по голове и оставляет там лежать свою лапу. – Это прекрасно. Хотя Саша было бы не менее прекрасно. У меня тоже есть Саша. Его, собственно, зовут Александр. Он уже взрослый, инженер-машиностроитель. А ты кем хочешь стать?

– Только не инженером-машиностроителем, – говорит Макс.

– А на каком инструменте играешь ты?

– Он начал учиться на виолончели, – быстро говорит дама. – Макс, ты будешь сейчас послушным мальчиком и пойдешь с господином Бенедетти в зал. Или снова в наш номер. Пожалуйста! Антракт закончился.

Навозный жук берет его покрепче за локоть. Без полицейской хватки, пожалуйста, если Максу тоже можно попросить. Он и сам может пойти. И он идет, да так быстро, что Бенедетти за ним не поспевает. А вот и зал. Люди уже все снова собрались, сидят рядом друг с другом, как в школе. Все такие чинные, и все до одного древние-предревние. Мужчинам лет по сто, а женщинам и того больше. Еще и усмехаются, ведьмы из воскресной школы, головы у всех как у мертвецов. Он стоит не двигаясь, Бенедетти опять схватил его за локоть.

– Сын нашей артистки, дамы и господа. Саша, многообещающий виолончелист.

И тут кто-то начал аплодировать. А за ним еще один, и вот они уже все хлопают в ладоши так, что бренчат их костяшки.

Пожалуйста!

Макс чувствует, что лицо его становится пунцово-красным. Он вырывается у Бенедетти, когда тот хочет силком усадить его на стул в первом ряду, бежит и садится в заднем ряду с самого краю.

Перед ним еще три пустых ряда. Ближайшее стариковское царство удалено от него на расстояние светового года. Затылки у всех седые.

Или лысые. За исключением парочки пестрых, крашеных, конечно, это и слепому ясно. И у Габи тоже есть такой оттенок, рыжеватый, а кое-где с фиолетовым отливом, как на луже с бензиновым пятном. Гм, даже не все места проданы, Бенедетти, итальянец хреновый, со своей любительской публикой.


А что это он делает теперь? Стоит перед подиумом и строит дурацкие гримасы, как Санта-Клаус, прикладывает палец к губам и начинает бубнить:

– Добро пожаловать на второе отделение нашего вечера, дорогие друзья Габриеллы. Габриелла Ашман и Антонио Вивальди – мы насладимся этой восхитительной парой. Соната ре-минор, сочинение № 38, результат наших маленьких антикварных раскопок специально для вас. Лауро Нёцли будет аккомпанировать нашей солистке. Мы начинаем: molto vivace[25].

– Molto interessante, ты, задница, – говорит Макс вслух, они ведь все равно все хлопают. Дама на подиуме стоит, склонив голову. Руки повисли вдоль тела, вместе со скрипкой, смычок в длинных пальцах. Они дрожат, Макс видит это, он все видит. Акулья морда появилась откуда-то сзади, но пока только чтобы просеменить мелкими шажками вниз, навозный жук следует за ним в первый ряд, буквально крадется на цыпочках, словно боится чего-то, будто украл что. Все лысины замерли, а акулья морда снова, теперь уже бочком, взбирается на подиум, словно нечаянно заблудился, и Габи поначалу как бы не заметил. Но потом он садится к роялю, усаживается поудобнее, оглаживает фалды фрака и откидывает их, подальше от своего зада, а они, покачиваясь, повисают по бокам табурета, словно ласточкин хвост. Теперь он уже, похоже, заметил Габи – и с этого момента видит только ее и преклоняется перед нею, он весь внимание, он полон почтения. Она улыбается, тяжело вздыхает, поднимает скрипку к подбородку, прижимает ее щекой, вдавливает складку. Теперь и для Лауро Нёцли ничего другого больше не существует. Он поднимает свои скрюченные когти, растопыривает их и напрягает прямую, как доска, спину. Оба они совершают рывок. Ну, начали.

Габи стартовала на какую-то долю секунды раньше, но ее никто не осудил. Слишком уж болезненно изворачивается она вокруг своей скрипки, смычок пилит и летает по ней взад и вперед, а коршун-аккомпаниатор лупит по своим клавишам, настоящий генерал-бас, как ни крути, и только когда он искоса бросает беглый взгляд на даму, он немного лакействует и слегка трепещет перед ней, вжимает голову в плечи, словно ожидает удара. Лауро Нёцли – ноль, ничто, всего лишь покорный слуга вырвавшейся на волю скрипки. Но неожиданно он снова выпрямляется, словно такая гармония причинила ему боль. И на протяжении трех последующих тактов он вновь хозяин положения и властелин мира, скалит свои фальшивые зубы. Ищет ими добычи в воздухе, словно хочет укусить Габи. А она вытягивает шею, как только может, но вынуждена все еще зажимать подбородком скрипку. Она всем телом устремляется вверх, расправляет грудь, выпячивает живот – видно, как она мучается. Только пальцы остаются подвижными, ими она направляет смычок то вверх, то вниз. И вдруг совсем поперек скрипки, словно хочет тут же перекрыть дорогу громкому звуку, вырвавшемуся у нее из-под смычка, но уже следующий оказывается еще громче.

Да знает он это все наизусть. Еще нужно и смотреть на это? Он слышит все, и этого с него достаточно.

Он решает пересчитать все ненастоящие свечки на люстре. Семь электроогарков на трех люстрах. К ним в придачу пять ламп на стене, от которых свет поднимается к потолку как из кратера. Так, с этим покончено. Чтобы все сосчитать, потребовалось совсем немного времени. Макс в открытую зевает. Если сощурить глаза, то свет утрачивает свою яркость. Картины на стенах как затемненные окна, голых женщин вообще не разглядеть и их длинные, вывернутые руки и ноги. Искусство! Когда он моргает, он заставляет их подпрыгивать. Он пробует моргать в такт музыке, но тогда они не хотят танцевать, только утомляют его своим видом.

Роланд просто не мог больше слышать эти всхлипывания и плач из комнаты Габи. Они уже давно жили порознь в своих комнатах. Но Макс никогда не видел, чтобы она спала в этой комнате. Зато днем она вечно спала на кушетке, мимо которой он проходил, но ему никак не удавалось проскользнуть мимо нее бесшумно, она тут же его останавливала: «Я ждала тебя. Как дела в школе?» Макс вообще не уверен, спала ли она хоть раз по-человечески в течение этих лет. Роланд часто исчезал из дому, а три года назад ушел насовсем. Габи делала вид, будто ничего такого в этом нет. Роланд совершенствует свое образование в Штатах, это очень хорошо скажется на его дальнейшей карьере. Писем он и раньше никогда не писал. А подружку завел в первый год брака. Макс слышал, как его мать громко кричала, не нужно ей ничего изображать, а когда Роланд вернулся из Америки, то сделал это только для того, чтобы развестись. Габи сказала: может, когда-нибудь он и повзрослеет. Но только не со мной.

Зато с ней осталась скрипка, и какое-то время этому не было конца и края – показному ликованию из ее комнаты.

А тут еще Бенедетти со своей мировой премьерой, а сам не смог собрать полный зал, даже такой маленький. И к тому же из людей, которых Ник не назвал бы и ожившими мертвецами из склепов. Это уже компосты. А может, новые Этци?[26] Музейные экспонаты городской телефонной сети со своим старьем вместо нормальных мобилок. Любители музыки! И для них Габи лезет из кожи вон. Molto vivace, molto interessante. Для старушек с вязальными крючками в руках, для кукидентов, этих светских львов со вставными челюстями, она почти вылезла уже из своего платья цвета морской волны. Во время развода оно было ей еще впору. А ведь она практически ничего не ест. Только слизывает потихоньку, но как?! Стоит ей подумать, что его она уже накормила, он тут же слышит, как хлопает дверца холодильника, он всегда все слышит. А теперь, нате вам, пожалуйста, он еще и не может пойти спать. И должен к тому же зваться Александром. Это уж слишком, можно сказать, хватили через край. А соната, это ему тоже хорошо известно, будет продолжаться еще долго.

В следующее воскресенье он поедет с Ником кататься на сноубордах. Ник всегда получает от своих родителей самый крутой сноуборд, а вот то, что Макс способен вытворять на трассе, Нику даже и присниться не может. А еще говорит при этом про фристайл. Ему, видите ли, нужен мобильник на тот случай, если его накроет лавина. А сам по воскресеньям по-прежнему ходит в церковь. Хорошо бы и Габи отправить туда вместе с ним. Но нет, у нее своя литургия.

Только что прозвучало так, словно бы конец. Рано радуетесь. У Вивальди всегда так. И в запасе у него полно еще разных трюков, чтобы заставить Габи плясать под его дудку. Если спросить Макса, она страшно мучается. Но только никогда не сознается в этом.

Макс не заснет, им бы было это, конечно, на руку. Сейчас он будет выискивать своих врагов. В зале недостатка в них нет. Поклевать врагов – отличный вид любительского спорта. На безрыбье и рак рыба, сказал бы Роланд. Он был силен на пословицы и крылатые выражения. Ее скрипка и его словечки были несовместимы.

Огни с Лаго-Маджоре в окне, внизу, под молодыми пальмами со связанными листьями, – чтобы снег не повредил их, так считает Габи. Габриэль – всегда действует ему на нервы, как кошмар. Но Габриелла! – это уж слишком! А что, если связать всю эту мафию Вивальди волосами друг с другом? Только где взять то, чего нет? Украсть, сказал бы Роланд. Что может сделать маленький многообещающий Саша с теми патлами, которые эти счастливчики-альцгеймеры приклеили к своим лысинам? Обмотать их бикфордовым шнуром и поджечь. Опля! Вот тут-то они и получат сияющий ореол вокруг чела. Зажженный прямо на лысине. Вот когда начался бы настоящий концерт, с визгливыми тенорами и трубящими басами. Только смотри и наслаждайся, опля! Вот они сидят, с их мертвыми черепами. А дамы с башнями из накладных волос, эти-то вспыхнут и запылают, как солома. Тут уж и от черепов ничего не останется.

Его разбудили аплодисменты. Опять они хлопают. Правда, не так, чтобы сердце из груди выпрыгивало. И не свистят, и ногами не топают, и не орут истошными голосами, так что сцена, того гляди, обрушится, как в том концертном зале, где он однажды был и куда больше никогда не пойдет. Значит, Габи была все-таки не настолько хороша. Надеюсь, этой игры на скрипке хватит на приличное платье. О новом сноуборде Макс и не мечтает. Может, эти любители хотя бы за вход заплатили. Но если бы не бесплатный фуршет, они вообще бы не пришли. Именно этим Бенедетти их и заманил, только Габи не должна этого знать. Но его-то, Макса, на мякине не проведешь.