Н. подался вперед, я воспринимаю только «караоке», но А., по-видимому, ощущает все как конец света и строит жуткую гримасу. Ничто в ее Японии, кроме еще игры в гольф, не вызывает в ней такой безудержной ненависти, как караоке – радостно-питейная веселость, на которую так падки глупые мужики или тщеславные петухи, воображающие себя Фрэнком или Нэнси Синатра, в сопровождении биг-бэнда на компакт-диске, снабженном звуковыми эффектами, в то время как их ничтожная физиономия раздувается от важности на большом экране. В сценарии не было предусмотрено, что действие фильма, едва переместившись в Японию, должно происходить в караоке-барах, но Б. вдруг не стал проявлять щепетильность. Наивный акт взятой взаймы важности произвел на него обезоруживающее впечатление. Но что есть копия чужого голоса против какого угодно воспроизведения сексуальности с использованием оригинальных тел! Бестелесный голос, настраивающий мужчин на трудовые подвиги, есть идеальная акустическая фальшивка женской похоти, а мужская плоть как часть тела работает на иллюзию, что ее обладатели и есть настоящие мужчины.

Клетки, раскачиваясь, уходили вверх и опускались вниз, чтобы заново наполниться; было в этом что-то от соревнований. Того, кто выказывал больше выдержки на дистанции, дружки приветствовали возгласами «ура».

Атмосфера становилась все более непринужденной, мужчины все разнузданнее овладевали женщинами, а те, со своей стороны, становились все беззаботнее, в том числе и в отношении неприкрытой мужской наготы. Если они хотят дать увидеть себя – так пусть показывают. Кое-кто из молодых отправлялся на дело прямо в рубашке, и только очень хорошо воспитанные молодые люди снимали пиджаки лишь тогда, когда дело было сделано. Некая компания разражается рукоплесканиями, когда один молодой человек во второй раз объявляет себя готовым к действию. Его поднимают над нашими головами вместе с платиновой блондинкой, и он занимается своим делом с такой монотонной выдержкой, что по истечении отведенного отрезка времени несолоно хлебавши возвращается на подиум и демонстрирует там свое непобежденное оружие.

Где та женщина, которая смогла бы его одолеть?


Н. теперь часто позевывает, А. смотрит вдаль. Я воспринимаю все происходящее вокруг как приход и уход посетителей в зале ожидания. Строго говоря, налицо разделение полов. Мужчины играют в эти игры для себя и себе подобных. Они не сближаются с женщинами, которыми овладевают. Свою потенцию они взяли напрокат у группы, и речь идет о том, чтобы полностью возвратить ее назад. Мужское начало должно выполнить свою задачу. Если при этом обнаружится некая слабость, она не будет слабостью одного – иначе это было бы непростительно. Но и стыд при этом не стал бы стыдом перед женщиной, он невозможен в таком месте, здесь постоять за себя требуется только в глазах других мужчин.

Достижения мужской стороны не играют также никакой роли и для женщин. Они на службе и заняты делом, которое их никак не затрагивает. Там, где они предлагают свое лоно, нет места стыду: у них его еще меньше, чем у мужчин. Театр бесстыдства, за который они получают зарплату, обеспечивает им секретность.

То, что стыд не заботит, мужчин, похоже, весьма стимулирует их потенцию. В противном случае она осталась бы загадкой для людей с далекого Запада, любовные фантазии которых скованы заповедями соблюдения интимности. Нас воспитали, что нужно как можно меньше связывать наши ощущения, наше восприятие с телесной близостью: нечто вроде совместной ответственности за чувственные побуждения партнера.

Такое едва ли волнует мужчин и женщин в эротическом театре. Они занимаются этим, но то, что заставляет их этим заниматься, отнюдь не является их частным делом. Они ничего не хотят друг от друга. И это, кажется, снимает всякую ответственность с мужчин.

3

На следующее утро съемки продолжились. Коллегам удалось отдать предпочтение сцене в Love Hotel, где мистера Л. должен был хватить удар в объятиях его старой знакомой. И при этом от нее не требовалось обнажать себя. Достаточно было и той наготы, которая просматривалась в приюте любви сквозь чрезмерно грубое убранство, и архитектура тактичной предупредительности выглядела для любых целей достаточно безнравственно.

Но скромности и дискретности не хватало также и съемочной группе с ее аппаратурой, и фрау Й. торопила закругляться. Малобюджетный фильм не мог позволить себе занимать «замок любви» с тридцатью номерами всю первую половину дня. И хотя нам была нужна всего одна кровать с балдахином для сцены смерти, фрау Й. требовала ни одной лишней минутой не наносить ущерба пошедшему навстречу владельцу «отеля любви». Даже если этим утром в будний день тут не было наплыва клиентов, прожектора и микрофоны не приличествовали этому месту.

Старый режиссер умирал слишком мелодраматично, на взгляд Б. Над этой смертью следовало бы еще поработать. Но мистер Л. был убежден, что сцена получилась и была на уровне, как в его лучшие времена, и Б. оставил все как есть. Позже мы узнали, что какая-то молодая парочка, которую спугнули съемки, сбежала через крышу. Фрау Й. не позволила, чтобы кто-то посмеялся над этой анекдотичной историей.

К любовной сцене в садовом домике съемочная группа больше не возвращалась. Она, по мысли Б., была отснята. Ему не оставалось ничего другого, как сотворить за монтажным столиком из того малого, что продемонстрировала юная актриса, произведение искусства полутонов. Вместо цветка – тень цветка. А может, так-то оно больше по-японски?

Даже В., будущий голливудский продюсер и специалист по ситкомам, пришел к убеждению, что «Deshima» не должен становиться развлекательным зрелищем. Фильм следует отснять в философичном плане, zenny, а не zany[103]. И эффекты фильма просто не могут быть слишком special. Да и мистер Л. – как бы мало ни находился в Японии этот старый snooker[104], однако все же достаточно, чтобы отметить: тут посылали шары через борт. А язык даже не выдавал фразы «я люблю тебя»! Это чувство нужно было выражать стихами о луне. Облака годились тоже. Тут пошлый секс утрачивал свои права, зато вступала в силу эротика. Меньше как раз и означает в Японии больше. Увидев Б. в работе, мистер Л. посчитал его способным смонтировать из парочки вздохов и стонов целый мир любви.

Так оно и случилось, что ММВ получил в конечном итоге в объятия вместо обнаженного чуда всего лишь его тень. «Deshima» стал добропорядочным, возможно, несколько приглушенным и неопределенным фильмом, при этом, по убеждению дружественно настроенных критиков, которое они высказывали в неофициальной обстановке, вполне заслуживающим стать выдающимся достижением искусства. Его показывали по третьему каналу американского телевидения, а однажды даже в позднее время до полуночи. Может, он появится вновь в ретроспективе фильмов ММВ как вершина его самоотречения. И почему никто не додумался дать ему спеть! Одна-единственная песня из уст ММВ – и «Deshima» был бы спасен!

Было что-то в его концепции, что спасти его уже было нельзя, и даже думать о спасении было нечего, но и отвергнуть саму концепцию тоже не отвергли.

Однако киношникам в руки она так и не далась.


Что касается А. и меня, то мы остались вместе.

Мы тоже почти забыли этот фильм, но недавно, сидя на террасе перед нашим биотопом[105] (а садик издали похож на тот, в японском садовом домике, только все меньше по размерам и прудик наполняется настоящей водой), А. вдруг вернулась к той давней сцене.

– Исполнительница роли Йоко могла бы раздеться, да, конечно могла бы! Молодая актриса – чего она могла пожелать в жизни еще большего?

Увидели бы ее в первый раз обнаженной, и она бы состоялась… Конечно, если речь шла бы о серьезном фильме. Главное, чтоб не порно!

– А мы что, порно снимали?

А. пожала плечами.

– «Deshima» – кино серьезное!

По этому поводу А. не говорит ни «да», ни «нет», и у меня закрадывается подозрение.

– Это значит, – спрашиваю я, – мы были не то, что надо, и это для нас она не хотела раздеваться?

– Она же не знала вас.

– Ага, – произнес я, – и каким же образом она должна была познакомиться с нами? И почему ты обо всем этом тогда не сказала ни слова?

– Почему? – переспросила она. – А разве этот фильм был для тебя так важен?

На это – и она знает об этом лучше всех – мне теперь сказать больше нечего.