– Разве? – лениво спросил он, приблизившись, чтобы вручить ей бокал.

– Да, – отозвалась Сидони удручающе неубедительно. Она ожидала большей реакции на свои слова. Вызывающе вздернув подбородок, взяла бокал с бренди.

Единственными звуками были потрескивание огня и стук дождя по стеклу. Погода напомнила ей ночь приезда, когда она предложила себя хозяину Крейвена. А вместо этого нашла… Что? Она не была уверена, что знает ответ.

С той же неспешностью Джозеф выбрал стул по другую сторону мраморного камина и сел, разметав алый шелк. Когда полы халата разошлись, Сидони заметила, что под ним свободные серые брюки, и облегченно выдохнула.

– Что ж, хорошо, – сказал он все тем же подозрительно мягким голосом.

Это было что-то слишком уж легко. Она сделала глоток, чтобы подкрепить свою слабеющую смелость, – бренди обожгло горло.

– Значит, ты оставишь меня одну?

Улыбка тронула его губы, когда он поднял свой бокал в безмолвном тосте. Сидони старалась не смотреть, как двигается его кадык, когда он пьет. Она резко вдохнула, но все равно грудь как будто сдавило. Отчего-то вдруг стало нечем дышать.

– Конечно же, нет. Ты была бы разочарована, если бы я так сделал. – Смех добавил такой теплоты его словам, что ей отчаянно захотелось протянуть к нему руки.

Прекрати, Сидони!

– Я бы пережила, – сухо отозвалась она. – Ты же сказал, что согласен.

– Нет, я просто подтвердил, что услышал тебя.

– Из тебя вышел бы прекрасный политик, – съязвила Сидони.

– Полно, tesoro. Ты же знаешь, что я не оставлю тебя сегодня. Этим утром я проснулся в твоих объятиях и от этой привилегии ни за что не откажусь.

На один предательский миг она вспомнила, как надежно и покойно чувствовала себя, лежа рядом с ним в постели. Решительно расправив плечи, Сидони смерила его недовольным взглядом. Она надеялась, Джозеф не увидит за этой маской решимости ее чувствительного, восприимчивого сердца.

Новый, открытый Меррик оставлял ее тонуть в трясине смятения. Она готова была держать пари, что он совсем не так невозмутим, как притворяется. Когда она встретилась с его серебристым взглядом, то увидела, что дистанция вернулась, и поймала себя на том, что готова царапаться и кусаться, пока он вновь не будет с ней.

Что, разумеется, абсурдно. Он никогда не был с ней ни в одном смысле, который имеет значение.


Это была уже третья ночь той недели, на которую согласилась Сидони. Нетерпение сжимало грудь Джозефа. Непрошеный визит Кэма напомнил ему, что у него есть только короткий отрезок времени, прежде чем внешний мир нарушит их уединение. Пусть слишком самонадеянно, но он воображал, что к этому моменту уже овладеет ею. Нетрудно было прочесть выражения, мелькающие на ее красивом лице. Замешательство. Раздражение. Решимость, не сулящая ничего хорошего его нечестивым планам.

Не такой реакции он ждал.

Он желал, чтобы она таяла в его объятиях.

– Ты полагаешь, что уже заполучил меня? – резко проговорила Сидони.

– Клянусь честью, – отозвался Джозеф, хотя и желал совсем иного. Это проклятое благородство работало против его намерений. – Пока ты не скажешь «да», тебе ничего не грозит.

Помолчав немного, она заговорила:

– Я не скажу «да». – Голос ее звучал уверенно, но он заметил, как рука стиснула голубые юбки.

Огонь, пылающий у него за спиной, был невыносимо жарким. Или, быть может, виной всему жар его неистовой похоти? Джозеф ссутулился на стуле, и полы халата разошлись на груди.

– Джентльмен бы… – Сидони осеклась, и взгляд ее обжег треугольник его обнажившейся кожи. Она смотрела так, словно увидела свою первую еду после месяца голода. Смотрела на него, словно он был чистой лужицей воды в Сахаре. Она как будто прикасалась к нему, хотя все так же чинно сидела на своем стуле.

«Ах, Сидони, перестань мучить себя. Перестань мучить меня. Какой прок от добродетели, если она не заглушает страсть?»

Сидони заморгала, возвращаясь в реальный мир. И он увидел, каких усилий ей стоило оторвать взгляд от его груди. Она подняла глаза к его лицу, но Джозеф понимал, что на самом деле она не видит его. Сердце стучало как барабан, а рука так стиснула бокал, что тот едва не треснул. Если б он догадался, что его нагота будет иметь такое воспламеняющее действие, то бегал бы голышом все эти три дня, несмотря на то что сейчас ноябрь и стоит адский холод.

Он резко подался вперед, чтобы поправить ее бокал, который опасно наклонился. Сидони, похоже, не замечала ничего, кроме чувственной энергии, потрескивающей между ними.

Она вспыхнула и выпрямилась на обитом золотистой парчой стуле. Нехорошо было радоваться ее замешательству, но его затянуло в такой бурный водоворот чувств, что он не собирался страдать в одиночку. Глаза ее сверкали, щеки пылали. Она облизнула губы, отчего они стали блестящими и ах какими манящими.

Голос ее прозвучал сипло:

– Сэр, я…

Ад и все дьяволы! Он встал и подошел, чтобы забрать у нее бокал, пока она не пролила бренди на свое красивое платье. Пальцы дрожали, когда Сидони разжала их.

– Шш. – Он поставил бокал на каминную полку. Не обращая внимания на ее чопорную позу, стал распускать ей волосы.

Она попыталась оттолкнуть его руки.

– Меррик! Прекрати.

– Успокойся, bella. – Он встал перед ней, пресекая возможную попытку бежать.

– Не успокоюсь, – огрызнулась Сидони, безуспешно пытаясь не дать ему распустить ее волосы по плечам. Они вились, потрескивали и улавливали свет огня, переливаясь золотым, коричневым и красным – роскошными цветами осени.

– «Сэр»… «Меррик»… – мягко пожурил он, неохотно поднял глаза от ложбинки груди и взял Сидони за руку, ощутив еле уловимый трепет неуверенности, подтачивающий ее гнев. – Ты же знаешь мое имя.

В ее голосе звучала настороженность.

– Что ты задумал?

Он мягко потянул ее вверх, побуждая встать. Как он и ожидал, она стала упираться.

– Готовлюсь поцеловать тебя перед сном, bella.

Она испепелила его взглядом, не сумев, однако, скрыть чувственного голода, от которого глаза ее получили цвет ночного неба.

– Пожалуйста, уйди из комнаты.

– Сурово, мисс Форсайт, сурово. Выгонять меня в неотапливаемую комнату в такой холод, который и у мраморной статуи яйца отморозит.

Она покраснела от его сквернословия.

– Миссис Бивен разожжет тебе камин.

– Не только сурово, но и жестоко. Надо быть совсем уж бессердечным, чтобы потревожить ее сон.

– У тебя же нет сердца.

Он едва сдержался, чтобы не признаться, что если оно и было, то уже перешло во владения Сидони. Завтра он, с благословения Люцифера, вернется к своему циничному, эгоистичному, отшельническому «я». Джозеф решительнее потянул ее за руку, и она поднялась, дрожа.

– Такие прелестные губки говорят такие нехорошие вещи.

И, не дав ей ответить, поцеловал ее.

Сидони застыла в его объятиях, прекрасная, изящная, неподатливая. Да вот только за эти дни он научился читать ее отклики. Она вкусила восторга, и он сделал ее открытой своим ласкам.

– Сдавайся, Сидони, – проворковал он у ее губ.

Она все еще оставалась безмолвной и холодной под его поцелуями. Он погладил волосы, шею, плечи, руки, намеренно избегая груди. Наконец у нее вырвался тихий вздох. Она содрогнулась всем телом, и расслабилась. Джозеф приготовился к новому сопротивлению, но ее руки обвили его шею, и она со вздохом обмякла в его объятиях.

Душа его торжествовала. Не давая возможности возразить, Джозеф подхватил ее на руки и отнес на кровать. Осторожно положил на шелковое покрывало и опустился на нее, пленив ее ноги своими.

Сидони нетерпеливо дергала его халат, и он стащил его, не переставая целовать ее губы, щеки, нос, грудь, шею. Она издала стон, когда ее ладони коснулись его обнаженной кожи. Провела по спине вверх и вниз, вверх и вниз. Нестерпимое желание погрузиться в ее глубины сводило Джозефа с ума. Он нетерпеливо отстранился и рванул платье. С удивительной легкостью оно разорвалось до талии. Полукорсет и тоненькая шемизетка почти ничего не скрывали.

Джозеф стал легонько покусывать губы Сидони, чтобы отвлечь ее, и потому, что никак не мог насытиться ее вкусом. Нетерпение подстегивало его. Он не задержался, чтобы посмаковать, насладиться в полной мере, хотя удовольствие разливалось по нему от каждого прикосновения, каждого прерывистого стона.

Джозеф проложил дорожку поцелуев вниз по шее, между тем как пальцы спустились ниже. И все же он помедлил, прежде чем коснуться груди. Каждое мгновение этой интерлюдии было наполнено важностью. Он не мог описать чувство, даже если бы захотел. Она обхватила его руками за ягодицы, вонзившись пальцами в плоть сквозь тонкие брюки. Он закрыл глаза, моля небеса о выдержке, о том, чтобы мастерство не изменило ему, а позволило доставить ей наслаждение и у него хватило сил пережить следующий час.

Когда наконец его ладонь накрыла грудь, она застонала. Он нежно покатал сосок. Сидони выгнула спину, прижалась к его возбужденной плоти – перед глазами у него поплыли красные круги. Она простонала его имя, и звук этот был чудеснее любой музыки.

Джозеф пленил второй сосок губами, и в тот же миг чувства его потонули в сладости Сидони. Она всхлипнула и прогнулась. Ладонь его пробралась к мягким завиткам на лобке. Сердце победоносно застучало. Огненная тьма застила глаза. А потом эта пелена взорвалась светом – его пальцы скользнули между ног. Она застонала от наслаждения в теплую кожу его плеча.

Один палец осторожно вошел внутрь. Она оказалась скользкой и горячей, но еще не готовой, несмотря на прерывистое дыхание и то, как руки сжали его, когда он вторгся в ее тело. Он добавил второй палец, двигаясь вперед и назад. Поцеловал ее снова, вкусив отчаяния, и погладил большим пальцем сладкий бугорок.

Сидони дернулась и вскрикнула. Святые угодники! Сколько же в ней чувственности. Она уже приближается к пику, а он ведь только-только начал. Джозеф поцеловал ее крепче, между тем как палец его описывал круги и дразнил. Она напряглась, и жар омыл его пальцы, а плоть конвульсивно сжалась.

Он никогда не забудет это зрелище: Сидони, впервые пересекающая порог наслаждения. Если не считать двух алых пятен на скулах, она была бледна. Губы покраснели и распухли от поцелуев. Пышная грудь дрожала, соски заострились. Когда-нибудь в старости он улыбнется, вспомнив, как, держа Сидони в объятиях, показал ей дорогу к блаженству.

Ему хотелось прочесть ей стихи. Хотелось сказать, что значит этот момент. Хотелось…

Но он всего лишь человек, и то, что у него вырвалось, прозвучало как бессмысленная лесть распутника, хотя сказал он это от чистого сердца:

– Ты так прекрасна.

Его слова рассеяли чары интимности. Ужас прогнал восторг с ее лица, а тело выпрямилось и одеревенело.

– Пусти меня, – с надрывом проговорила она, толкнув его плечи.

– Сидони…

Но она уже не слышала его. Попытки оттолкнуть его стали неистовыми.

– Пусти меня! Сейчас же!

Он услышал зарождение истерики и немедленно отодвинулся в сторону, хотя она продолжала колотить его по плечам.

– Это не… – Он смолк, не зная, что сказать.

Это не важно? Но беда в том, что это было важно. Важнее, чем все остальное в его презренной жизни.

Она неуклюже отползла, подтянула колени и прижалась к изголовью, словно ждала, что он прыгнет на нее. Потом дрожащими руками стянула на груди разорванное платье.

– Ты воспользовался мной. – В голосе ее звучала ненависть. Даже в первую ночь не говорила она с ним с такой злостью.

– Сидони. Прошу тебя… – Дар красноречия покинул его.

Скатившись с кровати в надежде, что физическая дистанция успокоит ее, Джозеф протянул к ней руку. Она отдернулась, как будто избегая удара.

– Какая же я дура… – сказала Сидони надломленно, а потом проделала огромную дыру у него в сердце, когда вытерла глаза дрожащими руками.

Дьявол и преисподняя! Она плачет. Он почувствовал себя самой подлой тварью, которая когда-либо попирала эту землю.

– Нет, ты не дура, – отозвался Джозеф, хоть сердце его и сжалось от мучительного стыда.

В попытке успокоить он осмелился дотронуться до ее руки. И это тоже было ошибкой.

Она отшатнулась и сползла с кровати. Тяжело дыша, словно пробежала милю, встала посреди комнаты. Сидони выглядела юной, испуганной и душераздирающе ранимой. Совсем не та сирена, которая всего минуту назад познала райское блаженство. Зеркала отражали женщину с глазами огромными и темными, как синяки. Женщину, которая держалась гордо, даже несмотря на то что рот кривился от унижения.

– Bella, – Джозеф шагнул ближе, хоть здравый смысл и говорил ему, что она воспримет любое приближение как угрозу.

– Не заговаривай мне зубы.

– Я не хотел тебя расстроить. – Он превратился в неуклюжего, лепечущего дурня, не имеющего представления, какой вред нанес.

Ну почему она не может быть покладистой? Впрочем, в этом случае она не была бы Сидони Форсайт, а он быстро пришел к выводу, что Сидони Форсайт – единственная женщина, которая нужна ему.