– А сейчас правильно?

Лицо его омрачилось.

– Знаю, что я не подходящий муж ни для кого, Сидони.

– Ни один мужчина не может быть подходящим мужем, – угрюмо отозвалась она, бросая вызов тому, что, она надеялась, было всего лишь блефом. – Пожалуй, мне все же следует вернуться в Барстоу-холл.

Прежде чем Джозеф заговорил, она поняла, что он не смягчится. Конечно же, нет. Слишком хорошо понимает он позор незаконнорожденности.

– Ты свободна.

Свободна вернуться к своей скучной, однообразной жизни в Барстоу-холле. Свободна отказаться от единственного шанса на запретное удовольствие. Свободна больше никогда не увидеть Джозефа Меррика. От этой мысли все внутри у нее похолодело.

Она свободна, но будет проклинать свою свободу.

– Я не хочу уезжать от тебя. – Сидони не отрывала взгляда от его лица, отчаянно ища какого-нибудь намека на уступку.

На мгновение ей показалось, что она может одержать верх. Джозеф сделал конвульсивное движение навстречу ей и поднял руку, чтобы дотронуться до нее.

Но резко остановился. Кожа у него на скулах натянулась и побелела.

– Я не хочу, чтобы ты уезжала, bella.

– Брак – это такой… – Голос ее сошел на нет.

Джозеф наблюдал за ней с пронзительным светом в глазах, словно догадывался о ее беспокойных мыслях.

– Серьезный шаг.

Мысль о браке душила Сидони, словно она попала в западню. Еще худшую западню, чем когда предложила себя вместо Роберты. То было на одну ночь, самое большее на неделю. Брак же – целая жизнь рабства. Умом она понимала, что Джозеф – не Уильям, но это сейчас не имело значения. Давнишний страх перед мужской тиранией, рожденный еще в детстве, оставался. Она никогда не отдаст себя во власть мужчине, как отдает себя жена мужу. Как отдала себя Роберта Уильяму. Как мама отдала себя отцу.

– Возможно, такой необходимости не возникнет.

– Возможно. – Его красивый голос понизился – верный признак того, что он борется за самообладание. – Но надо учесть все возможные последствия.

– Я ожидала страстного любовника, а не дотошного адвоката.

– Прости, что разочаровал, tesoro. – К ее сожалению, он резко развернулся и направился к двери. – Карета остается в твоем распоряжении.

– Я не хочу, чтобы ты был хорошим, – глухо пробормотала Сидони, охваченная отчаянием и досадой.

Он, хмурясь, оглянулся.

– Я – не хороший. Я – негодяй и скотина. Разве сестра тебе не говорила?

Она проглотила острое сострадание.

– Моя сестра ошибалась.

Печаль окрасила его улыбку.

– Нет, bella, она не ошибалась.

И он оставил ее одну в полутемной библиотеке.

Как же скудна, оказывается, награда за добродетель.


Джозеф взглянул на узкую койку в гардеробной и поневоле подумал о пуховом матрасе, на котором мог сейчас лежать.

Мягкий, теплый, просторный. Наполненный чарами Сидони Форсайт. И несмотря на все это, он не жалел, что выдвинул ультиматум.

Вздохнув, он тяжело опустился на кровать, чтоб стащить сапоги. По крайней мере, миссис Бивен разожгла огонь, так что в комнате было не так адски холодно, как всегда. Холод исходил главным образом от его тоскующего сердца.

Он поймал себя на том, что таращится в пространство с одним сапогом в руке, а второй все еще не снят. Как возликовал он, обнаружив Сидони внизу! На короткий миг все в его жизни как будто встало на свои места. Видеть Сидони вновь, когда он больше никогда не надеялся ее увидеть, показалось благословением.

Тогда как на самом деле это было проклятьем.

Чем скорее уйдет она из его жизни, а это неизбежно случится, тем скорее он ее забудет.

Нет смысла говорить, что он никогда ее не забудет. Никто не в состоянии оставить такой глубокий след в его сердце за каких-то четыре дня. Может, сейчас ему так и кажется, но здравый смысл одержит верх. Когда-нибудь.

Он поставил сапог и стащил второй. Каждое мгновение казалось бессмысленным. Придет следующее, за ним еще одно. И так до конца жизни, без единого проблеска в ней света, любви и смеха.

Чувствуя себя стариком, Джозеф поднялся и стащил рубашку. Налил воды в таз и смыл с себя пыль и пот. Вода была теплой, но казалась холодной. Все казалось холодным. Вся его жизнь – бесконечная зима.

«Ах, Сидони, если бы ты знала, какую боль причиняешь!»

Он повернулся, чтобы взять полотенце. Что-то, быть может, какое-то движение воздуха, заставило его вскинуть глаза. Сидони со струящимися по плечам волосами застыла в дверях.

Джозеф подвил стон. Что еще потребуется, чтобы он сломался? Полуночные встречи с единственным предметом желаний испытывают его решимость сверх всякой меры. Особенно когда на предмете его желаний лишь его тонкая белая рубашка, доходящая до середины бедра.

Полотенце выпало у него из рук – вода ручейками побежала по голому торсу.

– В чем дело, tesoro? Что-то случилось?

Лицо ее было бледным и застывшим, а напряжение заметным даже с расстояния в несколько шагов. Когда она не ответила, он обеспокоенно шагнул вперед.

– У тебя что-то болит?

Она покачала головой. Огромные глаза сосредоточились на нем, как будто она тонула, а он предлагал ей единственную возможность выбраться на берег.

– Сидони? – спросил он, уже всерьез забеспокоившись. – Что стряслось?

– Не надо, – просипела она и натужно сглотнула. Глядя на ее шею, Джозеф поневоле вспомнил, какой восхитительной и душистой была эта кожа. Она дала ему больше, чем должна была. Проклятье! Она дала ему слишком, слишком мало.

– Не надо – чего?

– Не надо… ничего говорить.

Что за черт? Он ничего не понимал, но не успел больше ничего спросить, ибо она кинулась к нему, только мелькнули босые ноги.

Он машинально подхватил ее. У него было мгновение, чтобы отметить ее тепло и мягкость. У сердца – восхитительный миг, чтобы насладиться прикосновением к ней. Всего лишь миг…

Дрожащими руками она обхватила его голову, притянула вниз и прижалась к нему губами.

Джозеф так старательно приучал себя к мысли, что больше никогда не поцелует ее, что этот натиск сбил его с толку. Ее запах затопил чувства, смешиваясь с запахом лимонного мыла, которым он мылся. Зубы стукались о зубы, когда она неуклюже целовала его. Не было никакой нежности. Лишь слепая, гневная решимость добиться своего.

Через несколько секунд Сидони оторвалась и вперила в него немигающий взгляд. Она готова была расплакаться. Дыхание ее вырывалось сдавленными всхлипами, словно она боролась с пронизывающей болью.

– Поцелуй же меня, черт возьми!

– Сидони…

– Поцелуй меня, – настаивала она. Ладони ее в лихорадочном ритме сжимались и разжимались на его голых руках.

– Тише, tesoro, тише. – Он прижал руки к щекам, чтобы успокоить ее. Сердце стукнулось о ребра, когда он заметил кровь у нее на нижней губе. Он, должно быть, укусил ее.

– Нет, – простонала Сидони, кидаясь вперед, чтобы снова поцеловать его все с тем же отчаянным неистовством. Грудь ее расплющилась о его торс. Бусины сосков терзали его сквозь тонкое полотно. Несмотря на все сомнения, ее неукротимый энтузиазм сделал его твердым как камень. Он покачнулся под натиском, хотя вкусил в ее поцелуе больше муки, чем наслаждения.

Нет, он не может этого сделать. Это неправильно. Он оторвался от нее и сдержал ее лихорадочные попытки привлечь его к себе.

– Сидони, что, ради всего святого, это значит?

– Я соблазняю тебя, – всхлипнула она, приподнимаясь на цыпочки, чтобы прижаться ртом к его подбородку.

Резкие мелкие покусывания вызвали цепочку взрывов у него в мозгу и заставили плоть запульсировать от острого желания. Разрази ее гром, она сводит его с ума!

– Это должно быть не так, – отозвался он хриплым голосом, запутавшись руками в рубашке на ее спине. Он говорил себе, что должен оттолкнуть ее, но есть вещи, которые неподвластны человеческой воле.

– Именно так.

Такая теплая, такая мягкая и невозможно желанная, она заскользила по его телу. Он крепко зажмурился и взмолился Богу дать ему сил. Что, во имя всего святого, с ней такое? Он боялся, что она пришла к нему против воли, но не мог понять почему. Он больше не понимал ее.

Сидони заерзала в его руках, ногой обвила его ногу под коленом и царапала плечи. Страсть овладеть ею сжигала его адским огнем, но он все еще силился не потерять головы. Руки больше не сжимали рубашку мертвой хваткой, а скользили вниз по спине.

Когда ладони встретились с атласной кожей, от потрясения у него захватило дух. Под рубашкой у нее ничего не было! Господи, помоги…

Он твердил себе, что должен остановить ее. Убедиться, что это именно то, чего она хочет. Добиться заверения, что она выйдет за него замуж, если он сделает ей ребенка. Только когда она дотрагивалась до него, решимость его таяла как снег на солнце.

Но он все еще может остановить ее. Он – не животное. Он – разумный человек, а не игрушка в ее бледных, тонких руках. Он много чего себе наговорил, а тем временем прикосновение его сделалось лаской, исследованием, соблазнением. Он обвел гладкую выпуклость ее попки, постепенно спускаясь ниже. Когда коснулся ее потайных мест, она дернулась.

– Шш, – остановил ее Джозеф.

Сидони оказалась восхитительно влажной. Он застонал и спрятал лицо у нее на плече, обнаженном под расстегнутым воротом. Тьма перед глазами полыхнула пламенем, когда он погладил ее. Жажда погрузиться в манящие глубины по неистовству соперничала с бурей, бушевавшей прошлой ночью.

– Не отпускай меня, – взмолилась она, обмякнув.

– Сомневаюсь, что смогу, – в отчаянии отозвался Джозеф, после чего оторвался лишь для того, чтобы загасить свечу, погружая комнату в освещенный одним огнем камина полумрак. Он бы предпочел полную темноту, но и такая полутьма их устроит. Джозеф понимал, что Сидони уже давно перестала пугаться его шрамов, но уязвимое сердце не вынесет, если она, подойдя так близко к капитуляции, вдруг осознает, что лежит в объятиях чудовища.

Она дышала тяжело и учащенно, когда он подхватил ее на руки и прижал к себе. Снова поцелуи. Снова пылкие ласки. Донеся ее до кровати, Джозеф повалился первым, чтобы своим весом не раздавить ее. Она растянулась на нем и поцеловала. Страсть взяла верх над осторожностью. Он открыл рот и жадно накинулся на ее губы.

Потом перекатил на спину и приподнялся над ней.

– Я разорву эту рубашку в клочья.

– Давай я сниму ее, – задыхаясь, проговорила Сидони сквозь путаницу волос. Губы ее припухли, а веки наполовину прикрывали сверкающие глаза. Она пошевелилась, и запах ее возбуждения одурманил его. Он оседлал ее ноги, рубашка задралась, обнажив темные завитки на лобке. Господь всемогущий, как же она прекрасна! Везде.

Она наблюдала за ним с чувственным голодом в глазах. До конца дней не забудет он этого ее голодного взгляда. И станет считать это для себя огромной честью, даже если Сидони будет принадлежать ему лишь единожды. Лишь этой ночью.

– Не смотри на меня так, – простонал он.

От ее улыбки сердце перевернулось у него в груди.

– Мне нравится смотреть на тебя.

Это признание поразило его как выстрел. Проклятье! Голос ее звучит так искренне. Ему следовало бы напомнить ей, что он ужасен как снаружи, так и внутри. Предостеречь, что она рискует погубить себя, отдаваясь ему так беззаветно.

Но протест его умер невысказанным, когда она распахнула рубашку, обнажая грудь. Округлые, совершенные холмики. Он поцеловал один увенчанный бусиной коралловый сосок – она выгнулась со стоном удовольствия. Такое чувственное создание. Такая сияющая душа.

Он любит ее сияющую душу.

И, к несчастью, не только.

Эта мысль вползла в его затуманенный страстью мозг как змея. А потом Сидони вздохнула, и все здравые мысли разом покинули его. Осталась только жажда обладания. Он раздвинул ей ноги и скользнул между них. Она снова вздохнула. От этих сладостных тихих вздохов он утратит самообладание раньше, чем окажется внутри нее. Джозеф исследовал атласную щелку, легонько коснувшись сердцевины. Один раз. Второй. Третий. Она издала сдавленный возглас и выгнулась навстречу его руке.

Жажда овладеть ею отбивала барабанную дробь у него в голове. Однако девственность Сидони сдерживала безрассудство. С мягкостью, от которой дрожь прокатилась по телу, он скользнул в нее пальцем. Скользкий жар окутал его, доводя накал страсти до немыслимых пределов. Она приветственно сжалась вокруг него. Он отстранился, ощущая каждый восхитительный дюйм, затем проник в нее двумя пальцами.

Ад и все дьяволы! Какая же она тугая. Ощущения будут божественными, когда он погрузится в нее, но он боялся причинить ей боль. Дыхание ее вырывалось судорожными всхлипами в ритме его ласк. Эти прерывистые вздохи были поразительно возбуждающими. Черт, сейчас все в ней было возбуждающим. Даже начни она склонять неправильные латинские глаголы, это свело бы его с ума.

Да поможет ему Бог. Джозеф знал, что должен подождать, но не мог. Убрав руку, он заглянул в ее глаза. Бездонные. Кофейные. Сверкающие неуверенностью и желанием.