Сидони продвинулась назад и взяла его в себя глубже, сжимая в мучительно-сладостные тиски. Было варварством наслаждаться этим так сильно, когда она не готова, да вот только горячая влага, окутывающая его, говорила о желании. Когда же она толкнулась в него в безошибочном требовании, устоять было невозможно. С длинным стоном погрузился он глубоко в нее, но, сдержав порыв двигаться, на мгновение замер. Хотелось насладиться этим совершенством. Мир, который всегда был таким недобрым, таким неприветливым, казался прекрасным, когда он предавался любви с Сидони. Он наклонился над ней, животом придавив ее зад. Она вытянулась под ним с тихим стоном, и смена положения подстегнула его.

Джозеф начал медленно, смакуя каждый миг, но скоро безумие овладело им. Плоть адски болела с тех пор, как он наклонил ее над столом целую вечность назад. Одна рука нырнула за корсаж и отыскала затвердевший сосок. Он услышал, как изменилось ее дыхание, отпустил грудь и ухватился за таз, вонзаясь глубже и выше. Сквозь шум в ушах почувствовал, как она оперлась о стол и толкнулась назад.

Дрожащая рука нашла ее под пеной нижних юбок. Сидони дернулась и хрипло вскрикнула. Его мир растворился в восторге.


Стремительно взлетев к самым звездам, Сидони постепенно возвращалась на землю, а вернувшись, обнаружила, что прижимается щекой к столешнице, край стола вдавливается ей в живот, тело Джозефа придавило ее.

Зарывшись лицом в ее волосы, он растянулся на ней, нарушив циркуляцию крови в одной руке. Она пошевелила пальцами, чтобы облегчить покалывание, и безуспешно попыталась вздохнуть. Сидони почувствовала, как он напрягся, чтобы подняться с нее.

– Не спеши, – сонно запротестовала она, хоть он и был тяжелым, а столешница чересчур твердой.

– Я, должно быть, раздавил тебя. – Его хриплый голос давал понять, что то, что произошло, потрясло и его тоже.

– Да, но мне нравится.

– Ты сумасшедшая.

Ей нравилось, когда он освещал ее мир экстазом. Но еще больше нравились эти тихие минуты, когда она упивалась близостью, какой не испытывала больше никогда и ни с кем. В такие моменты даже та незначительная дистанция, которую он сохранял, становилась неясной, почти прозрачной, поэтому она могла вообразить, что между ними существует нечто большее, чем физическая страсть.

Джозеф Меррик – необыкновенный мужчина. Другого такого нет и не будет.

Сердце Сидони дрогнуло. Счастье ее покоится на весьма непрочном фундаменте. Малейшего дуновения реальности будет достаточно, чтобы оно рассыпалось в пыль.


Воспоминание о тех воспламеняющих мгновениях, когда он брал Сидони сзади, занимали все мысли Джозефа, когда они после обеда поднимались наверх. Занимали настолько, что, едва сняв рубашку, он заметил, что у нее что-то на уме.

Внимание его заострилось на том, с какой безыскусной грацией прислонилась она к кроватному столбику. Случайно или нет, но эффект был впечатляющим: Сидони с ниспадающими темными волосами, одетая, точнее, полуодетая в красный шелк.

Теперь он вспомнил, что она весь вечер была необычно притихшей, словно что-то замышляла. Сексуальное удовлетворение притупило его разум, сделало сонливым. Правда, нельзя сказать, что в эту минуту он чувствовал себя особенно удовлетворенным. Страсть к ней терзала его, подпитываемая горькой, мучительной мыслью, что это их последняя ночь.

Их последняя ночь…

Зеркала вокруг него отражали Сидони. Хотя и одна она доставляла достаточно беспокойства, что вовсе не означало, что он спешит сказать ей «прощай». Джозеф уже знал, что ее отъезд – дьявол бы побрал все на свете! – станет для него медленной мучительной пыткой, как если бы кто-то вырезал ему печень тупым ножом.

– Что ты затеваешь? – настороженно спросил он, стоя посреди комнаты со скомканной рубашкой в руках.

– Не имею понятия, о чем ты. – Она напустила на себя невинный вид, чего еще несколько дней назад ей не пришлось бы делать.

Ему нравилась ее невинность, но еще больше нравилась эта яркость, это великолепие женщины, которой она стала. Да поможет ему бог, он бы никогда не поверил, что такая женщина существует в этом пресыщенном, подлом мире.

Наконец он интуитивно понял отцовскую ярость, когда тот услышал, что его любимую жену осмеяли, как шлюху. Джозеф всегда думал, что не способен испытать такую неумирающую любовь, какую испытывал отец к его матери. Поскольку в жизни его не было близких друзей или возлюбленных, он считал себя более поверхностным, менее постоянным человеком, чем покойный виконт.

Но эта последняя неделя заставила его задуматься: быть может, ему нужна одна-единственная женщина. Если это подходящая женщина.

Джозеф с трудом отогнал от себя тревожные размышления.

– Я же вижу, amore mio, ты что-то замышляешь.

– Ну что вы, сэр, – отозвалась она без особого пыла. Легкая улыбка играла на ее сочных губах.

Черт, не доверял он этой улыбке. Взгляд ее метнулся туда, где его интерес бросался в глаза, и улыбка сделалась шире.

– Надеюсь, твои коварные планы касаются нас двоих в этой постели? – проскрипел он.

Улыбка ее погасла, и она метнула в него странно испытующий взгляд из-под длинных ресниц. Он с удивлением сообразил, что под ее игривостью скрывается нервозность.

С чего бы, черт побери, ей нервничать?

Но не успел Джозеф спросить, как Сидони заговорила:

– Пожалуйста, разденься и ляг на кровать.

Настороженность натянула каждый его мускул. Почему просьба, которая едва ли вызовет протест с его стороны, заставляет ее так дергаться? Он сохранял нейтральный тон. Что бы там ни было, понял он, это важно. Ему нельзя терять голову.

– Давай я сначала завяжу тебе глаза.

Ее подбородок напрягся.

– Нет.

Похоже, она в конце концов взбунтовалась. Странно, что это не произошло раньше. Он гадал, почему не настаивает на своем, как настаивал всякий раз, когда она возражала против повязки. Возможно, потому, что кожу покалывало от возбуждения при мысли о том, чтобы на время позволить ей главенствовать в их последнюю ночь. А быть может, потому, что она доверялась ему так много раз, что хотя бы раз он должен ответить ей тем же. Живот скрутило, когда он представил, что занимается с ней любовью лицом к лицу, без помех, но заглушил сомнения.

Будь то любая другая женщина, не Сидони, он настоял бы на своем. Но с Сидони готов пойти на уступки. Впрочем, слишком далеко зайти он ей не позволит.

– Ну, как хочешь.

Не отводя от нее взгляда, Джозеф бросил рубашку на пол. Сидони судорожно вдохнула и как зачарованная смотрела, как он снимает бриджи.

– Бог мой, ты такой большой!

Ее нескрываемое восхищение рассмешило его.

– А ты знаешь, что сказать, tesoro.

Она покраснела, но глаз не отвела. От ее смелости по его телу начал растекаться жар.

– Ты раньше не давал мне видеть тебя.

– Глаза переоценивают, – солгал он сквозь зубы.

Отражения Сидони доказывали, что зрение – бесценный дар. Судьба не могла придумать худшего наказания, чем невозможность видеть Сидони после завтрашнего дня.

В ответ на это идиотское замечание она лишь скривила губы. А когда сложила руки, ее роскошная грудь восхитительно приподнялась над вырезом. Он заглушил стон отчаяния.

– На тебе слишком много одежды.

– Это потом. Сейчас я хочу, чтобы ты лег.

Джозеф был уже горячий, как солнце, а ведь еще даже не дотронулся до нее. Кто бы мог подумать, что распоряжающаяся женщина так его заведет?

– Ты собираешься целовать меня везде?

– Возможно. – Блеск в глазах противоречил ее чопорности.

С екающим сердцем Джозеф подошел к кровати и растянулся на простынях. Поколебавшись, Сидони последовала за ним. Чувственное любопытство оглушительно стучало у него в голове. Что за игру она затеяла?

– Спасибо.

Сидони склонилась над ним, предлагая захватывающее зрелище своей груди в этом чертовски глубоком вырезе, и прильнула к его губам. Поцелуй закончился быстро, но даже от этого короткого контакта он разбух и затвердел. Взглянув на него с одной из своих загадочных улыбок, она подняла его руку и потянулась к изголовью.

Он повернул голову, наблюдая за ней. Подозрение несколько охладило его разгоряченное желанием тело.

– Что ты делаешь, bella?

Она закусила губу. То, как эти маленькие белые зубки вонзались в сочную розовую плоть, всегда было чертовски возбуждающим.

– Не сопротивляйся мне.

– С чего бы мне сопротивляться?

Она быстро выхватила из-под подушки веревку и привязала его руку за запястье к кроватному столбику. Черт бы подрал его самодовольство! Если так пойдет и дальше, он, вполне возможно, уже больше никогда не сумеет вернуть ее к порядку. Потрясенный, он дернул за веревку и попытался сесть.

– Какого дьявола?

– Не надо.

Ее ладонь легла на его голую грудь. Сидони не слишком нажимала. Да в любом случае он был сильнее и вполне мог оттолкнуть ее. Но тепло ладони у него на коже заставило его остановиться, словно обратило в камень. Он застыл, балансируя на руке, которую она не привязала, – только самый последний болван не догадался бы теперь о ее намерениях – и посмотрел на нее с недоумением и гневом.

– Это рискованная игра, amore mio, – сдержанно сказал он.

Он потянул за веревку, ожидая, что та расслабится, но Сидони завязала как следует. Что ж, не стоило удивляться. Она многое делает умело, и он восхищается этим, если она не обращает это свое умение против него.

Краска на ее щеках сгустилась.

– Ублажи меня.

Взглянув поверх ее плеча, он увидел их бесконечные отражения. Привязанный голым, как зверь, он выглядел крайне беззащитным. Стоя над ним, Сидони казалась отстраненной, царственной, всемогущей. Ему было противно то, что он увидел.

Она переместилась к другому краю кровати.

– Дай мне руку.

– Нет. – Он потянулся, чтобы развязать веревку.

Она схватила его за руку.

– Пожалуйста!

Ее просьба не смягчила его. В душе поднялся гнев – мощная смесь с постоянным желанием.

– Ты не так долго занимаешься этим, чтобы тебе надоели обычные варианты, – язвительно сказал Джозеф и почувствовал укол раскаяния, когда глаза ее потемнели от обиды.

– Я слишком неопытна, чтобы знать, каковы эти обычные варианты, – отозвалась она, сделав ударение на последних двух словах.

Когда Сидони смотрела на него с мольбой в глазах, он не мог заставить себя развязать веревку.

– Поверь мне, tesoro, то, что ты сейчас делаешь, выходит за грань позволительного для большинства жен.

– Я – не жена. – Решимость вернулась к ней. – Я – твоя любовница.

Сердце его протестующе толкнулось в груди. Под любовницей подразумевается женщина, передаваемая от владельца к владельцу. К Сидони это не относится.

– Ты же ненавидишь зеркала, – сказал он без всякого выражения, надеясь убедить ее отказаться от задуманного.

– Повязку на глазах я ненавижу больше.


Красноречиво дергающаяся жилка на щеке Джозефа сказала Сидони, что терпение его достигло предела. Живот скрутило от волнения, но она не могла сдаться сейчас, когда уже так близка к тому, чтобы уничтожить последние преграды между ними. Их первая ночь вместе оставила ее в смятении ярких впечатлений. С тех пор Джозеф завязывал ей глаза.

Это ее последний шанс увидеть выражение его лица, когда тела их сольются воедино. Ей хотелось сохранить это воспоминание. Хотелось, чтобы Джозеф смотрел ей в глаза, когда будет любить ее, чтобы она не осталась какой-то безликой женщиной с завязанными глазами, которой он доставлял удовольствие, пусть для него она будет Сидони, Сидони, Сидони. И это узнавание превратит в прах ту небольшую, но отчетливую дистанцию, которую он сохранял между ними даже сейчас.

Наверное, это дикость, но она намеревалась вырезать свое имя у него в душе кровавыми буквами, которые оставят шрамы более глубокие, чем раны у него на лице. Она намеревалась стать незабываемой.

По крайней мере, таков был ее план.

– Черт бы тебя побрал, Сидони!

Она ждала, что он скажет что-то еще, но он молчал, только смотрел на нее так, словно ненавидит. Впрочем, сейчас, возможно, так оно и было. Даже сидя голым, напряженным, с одной рукой, привязанной к кроватному столбику, он выглядел таким устрашающим, что она бы струсила, не будь так решительно настроена.

– Не отказывай мне, Джозеф, – мягко попросила она, кладя руку на его колотящееся сердце.

Затравленный взгляд говорил ей, что он чувствует себя атакованным. Джозеф поднес свободную руку к лицу, прежде чем до него дошло, как этот жест выдает его. Боже правый, она уже видела этот жест. Как же глупа она была, не поняв его значения. Целый мир боли живет в душе этого мужчины. Да, она всегда знала это, но в иные моменты, вот как этот, его страдания приводили ее в такое неистовство, что хотелось завыть.

Он подергал веревку.

– Вы нарушили наше соглашение, сударыня.