Джун Зингер - Съемочная площадка

КОГДА-ТО ПОСЛЕ…

В ваш дом приходит человек,

Безродный, неизвестный,

Но ваша дочь находит в нем

Ей родственную душу.

Пусть он в лохмотья обряжен,

Да и повадки странны,

В ее глазах он — дивный принц,

Что розами увенчан.

Вот пошептались, прилегли.

Старух увещевания

Легко отбрасывают прочь,

Как смятые простынки.

Пока они неспешно пьют

Мир грез из общей чаши,

Им неизбежная судьба готовит испытания.

Кошмары обретают плоть,

Прикрасилось уродство,

Достоинство лежит в пыли.

Кого карать за это?

Как им понять: кто лютый враг,

Кому себя доверить,

С кем хлеб заветный разделить

И чьи дары отвергнуть.

Порою в кладах скрыта смерть,

А мусор прячет ценность.

Все можно мигом потерять,

У лжи отмычек много.

Воскликнув: «Можно потерять!»

Он и исчез бесследно.

Коварством не согреешь рук,

Не даст тепла тот хворост.

Ей суждено весь век бродить

По искривленным залам

И знать, что навсегда умолк

Тот день поющий.

Потом привыкнет не грустить,

И утешаться малым, —

Хоть чашкой чая, например,

У тихого камина.

ШАРОН БАСШЕБА ЗИНГЕР

Одеваясь для банкета по случаю завершения работы над «Белой Лилией» в Четвертой студии звукозаписи в «Кинг Студио», я не могла не думать о сне, который видела накануне. Мне приснилось общежитие колледжа в Огайо, ободранная квартирка, бедно и скудно меблированная, где живет симпатичный парнишка, которому не исполнилось еще и двадцати. Мне также снилась красивая рыжеволосая девушка на фоне ярко-синего западного неба.

Я вздохнула и натянула атласный бледно-желтый комбинезон, босоножки с ремешками почти до колен, затем откинула голову и яростно расчесала волосы, поэтому, когда выпрямилась, они легли как надо — пышной копной. Затем перетянула бриллиантовый фермуар на нитке жемчуга так, чтобы он оказался ровно посередине шеи. Теперь я была полностью готова. Этот прием устраивался в честь того, что «Белая Лилия» — фильм, который на несколько месяцев отстал от графика, и на несколько миллионов превысил смету, который, как считали голливудские циники, уже успевшие заключить множество пари по этому поводу, никогда не будет закончен — наконец-то готов к выходу на экран.

Прием по всей вероятности должен быть очень интересным. Круглые столы, накрытые белыми с люрексом кружевными скатертями, множество живых белых цветов, в основном лилий, в фарфоровых вазах, украшенных металлическими листьями и виноградными гроздьями. В подсвечниках тоже лилии, но фарфоровые. На столах тарелки из драгоценного лаликского фарфора и хрустальные бокалы в стиле Наполеона III; вилки с ножами — имитация столового серебра Марии-Антуанетты, еще одной не очень-то умной дамы, также не сумевшей сохранить голову. Меню обещает быть чрезвычайно изысканным — устрицы в шампанском, яйца-кокотт, голуби, фаршированные золотистым изюмом, а на десерт шоколадный белый мусс, щербет и маленькие, покрытые белой глазурью пирожные в форме — ну разумеется же — лилии.

Обычно подобные банкеты бывают более скромными, однако «Белой Лилии» требовался особый толчок, и, хотя подобные студийные банкеты обычно устраивались для актеров и работников студии, этот был организован для журналистов — чтобы произвести на них впечатление богатством постановки, соблазнить их вкусной едой, шампанским и изысканностью обстановки и, обольстив их нашими звездами, заставить полюбить наше, уже приобретшее дурную славу произведение. Возможно даже, что эта дурная слава пойдет скорее на пользу картине, чем во вред. В наше время трудно что-нибудь сказать заранее. В кинопроизводстве гораздо больше риска и волнений, чем в жизни тех, кто исполняет роли.

Да, мы все будем позировать для публики, а многочисленные фотографы будут ловить широкие фальшивые улыбки — огромное количество ослепительно белых искусственных зубов и огромное количество тостов. Будет множество разговоров на самые возвышенные темы, и будет постоянная очередь в туалет, чтобы там потихоньку сделать пару-другую глотков чего-нибудь покрепче, чем шампанское. Сквозь пальцы будут смотреть и на несколько торопливых совокуплений под покрытым длинной скатертью столом или же в поспешно запертой гримерной где-нибудь неподалеку. Обычный голливудский банкет для киношников. А было ли это на самом деле?

— Мне вчера приснилось, что я опять учусь в УШО, — громко сказала я в зеркало, и тоненькая зеленоглазая женщина улыбнулась мне оттуда чуть горьковатой усмешкой. В голове промелькнули яркие, будто снятые на цветную пленку, воспоминания, словно и не было всех этих лет…

Мы вернулись в спальный корпус вчетвером: Сьюэллен, моя светловолосая сестра, которая заканчивала университет на следующей неделе, а еще через неделю выходила замуж; Клео Пулитцер из Нью-Джерси, которая так же, как и я, только что закончила второй курс и которой казалось, что она влюблена в нашего университетского популярного неорадикала; Сюзанна, моя хорошенькая соседка по комнате, мечтавшая стать кинозвездой, но вынужденная на следующее утро ехать в Нью-Йорк с человеком, которого абсолютно не любила. И еще была я — Бонита Энн Льюис, которую близкие друзья называли Баффи, и в те дни, когда каждый из нас чем-нибудь увлекался, я была увлечена только Тоддом Кингом.

Сьюэллен, Клео и я только что выпили за Сюзанну крепкого пива, в то время как она сама пила лишь имбирный эль, считая, что алкоголь портит цвет лица, и очень надеясь на преимущества своей изумительной белой и гладкой кожи. Мы шли стайкой, громко хохоча в эти весенние сумерки, и я думала, что буду очень скучать о «Звездочке Сюзанне», как называл ее Тодд. С первого моего дня в университете она стала моей подругой.

Мы миновали одну из стоянок, на которую только что въехал желто-зеленый «понтиак», и из него вылез какой-то парнишка. Звуки музыки, доносившиеся из приемника в его машине, наполнили мягкий весенний воздух. Это был голос Элвиса, однако Элвиса уже на излете своей карьеры. Совершенно неожиданно Сюзанна бросилась к машине, прямо перед нашими изумленными взорами забралась на крышу и стала раздеваться под звуки музыки. Под мини-юбкой у нее было только белое бикини, хотя стоял лишь конец мая, а майские дни в Колумбусе довольно холодные. «Неужели Сюзанна сегодня ходила загорать?» — подумала я. А может быть, она уже просто упаковала все свое белье?

Сюзанна с закрытыми глазами, как будто пребывая в каком-то странном далеком мире, была похожа на какую-то необыкновенную, прекрасную экзотическую рыжеволосую богиню в своих двух небольших лоскутках белого шелкового трикотажа. Не замечая ни нас, ни парня, владельца «понтиака», ни нескольких изумленных прохожих, остановившихся неподалеку, она танцевала, откинув назад голову. Белые изящные руки двигались в такт нежной музыке и, казалось, светились на фоне темнеющего неба. Сюзанна откликалась на призыв Элвиса о любви, тихо подпевая ему, и, даже когда другие стали хлопать в ладоши и подпевать, она все равно не обратила внимания на это.

Это все просто невероятно, думала я, невероятно и чрезвычайно странно, в этом чувствуется какое-то самолюбование. Однако я знала, что Сюзанна устроила это представление не для нас или для тех, кто гулял в тот вечер в университетском парке. Я знала, что Сюзанна танцует и поет только для себя. И еще я знала, что никогда в жизни не забуду эту сцену.

Это было очень давно, и Элвис уже умер — страшная смерть от пьянства и наркотиков, от самоуничтожения. А моя подруга Сюзанна? Сюзанна исполнила главную роль в «Белой Лилии». И мы никогда не сможем вернуться в прошлое, никто из нас…

Я спустилась вниз и с минуту стояла в некоторой растерянности в вестибюле на черно-белом мраморном полу. Я мысленно пребывала в Огайском университете, однако же жила в доме на Беверли-Хиллз, в огромном особняке с большим участком и изумрудно-зелеными газонами и со всеми атрибутами, полагающимися по голливудским меркам — бассейном, выложенным черной плиткой, сложной системой охраны и теннисным кортом, сориентированным на север — юг. И я опять, уже в который раз за последнее время, спросила себя: а что здесь делает девочка-провинциалка из Огайо?

Я позвала Ли, которую привезла из Огайо и которая была со мной в течение всех лет моего замужества и все еще пыталась держать меня в «ежовых рукавицах». Из-за тяжелого характера Ли мы не нанимали в дом другой постоянной прислуги, и нам приходилось иметь дело с приходящими работниками. Поскольку Ли не отозвалась, я пошла на кухню и застала ее сидящей за длинным деревянным столом, где она чистила столовое серебро.

— Ли, разве Бесси не сделала эту работу еще на прошлой неделе? — Ли была стара, хотя никто точно не знал, сколько ей лет, и если бы она только мне позволила, я бы освободила ее от многих обязанностей, но она бы никогда на это не согласилась. Она что-то буркнула, и я восприняла это как положительный ответ. — Так зачем же вы опять этим занимаетесь? Разве у вас мало работы? — Она не ответила. Ладно, не будем больше поднимать вопрос о чистке серебра. — Ли, я ухожу. Если хотите, можете подходить к телефону, а можно включить автоответчик. — Я знала, что Ли не очень жалует телефон.

— Автоответчик сломан.

— Опять? Ну, если хотите, я могу вызвать временного секретаря, чтобы отвечала на звонки.

— Вот еще!

Ладно, не будем поднимать вопрос и о секретаре.

— Мать Бобби Джонсона привезет Микки около пяти, — с виноватым видом сказала я. Она не одобряла, когда я оставляю Микки на попечение чужих. — А у Меган сегодня занятия в танцевальном классе, так что она придет домой не раньше шести. Мич, думаю, придет сразу после школы… — Я замолкла. Я была благодарна судьбе, что Мэтти, который ходил в детский садик только по утрам, играл на заднем дворе с соседским мальчиком. Его хорошо было видно из кухонного окна, так что мне не надо было говорить о нем Ли, которая всем своим видом показывала, что совершенно не одобряет моего отношения к материнским обязанностям. Опять не получив ответа, я добавила: — Всего доброго, — так говорят все вежливые кассиры в супермаркетах Южной Калифорнии.

Я влезла в свой белый «Севиль», припаркованный в углу мощенного кирпичом дворика, как обычно, оставив «Сильвер клауд» в гараже. Там стояли два «роллса»: мой «Сильвер клауд» и «Корниш» Тодда. Моя машина была подарком Тодда к юбилею, и мне доставляло большое удовольствие оставлять ее в гараже и не пользоваться ею, что просто бесило Тодда, — не ездить на ней. (То же самое было и с драгоценностями, которые я покупала в большом количестве, затрачивая на них огромные деньги, а затем запирала в сейфе и практически никогда не вынимала). Ну а сейчас он тоже редко пользовался своим «Корнишем», как будто обладание столь необычной машиной уже не доставляло ему прежнего удовольствия.

Вообще-то было спокойнее ездить на старом «кадиллаке». Не нужно было волноваться из-за царапин или даже вмятин, или служителей парковок, которых благородный и высокомерный «роллс» просто приводил в бешенство. Так что у богатеев Беверли-Хиллз были свои проблемы: одна из главных — надлежащий уход за роскошным автомобилем и наличие соответствующей стоянки. Именно поэтому я решила замостить весь двор кирпичом, причем старым, что придавало особый шик. Теперь там было место для тридцати автомобилей, и когда мы проводили приемы, специально для этого нанятые распорядители умело размещали машины. Да, за те годы, что я провела в Калифорнии, я усвоила все необходимые правила светской жизни. Я научилась быть первоклассной хозяйкой, я знаю, как управлять виллой на Средиземном море, где уложить волосы по самой последней моде, где лучше всего пообедать и где делать покупки. В Лотас Ленде даже некоторые супермаркеты были специализированными. И когда же я забыла, как быть превосходной женой превосходного мужа, спрашивала я себя. Что в общем было глупо, поскольку я знала это с точностью до минуты. Это просто врезалось в мое сознание. Нет, не в сознание. Точнее: в сердце… Возможно, даже проникло в кровь.