– Доктор Майнхофер, это Хельмер. Я должна отлучиться. Моя дочь только что попала в детскую больницу.

– Да, – прозвучало холодно. Неужели больше нечего сказать в таких случаях? Только «да»? Никаких «я сожалею»! Никакого участия. – А какая ситуация в отделении?

Еще никогда голос шефа не казался ей таким бесчувственным. У него что, нет сердца? Ее ребенок, которому нет еще и четырех лет, лежит в больнице. Ей срочно нужно бежать к ней! Это понял бы даже каменный истукан. И все-таки в глубине души звучал голос в защиту доктора Майнхофера. В конце концов он выполнял свой долг. Какие бы удары судьбы ни настигали его сотрудников, он, прежде всего, стоит на страже больных – их нельзя оставлять без присмотра.

– Не знаю…

Томас кивнул: вероятно, он прочитал ее мысли или услышал слова заведующего.

– Я заменю тебя завтра, – тихо произнес он.

Ни единого намека на насмешку, никакого цинизма.

Беатриче с облегчением закрыла глаза.

– Доктор Брайтенрайтер меня заменит, – ответила она дрожащим, как будто не своим, голосом.

– Насколько мне известно, до понедельника он свободен, – холодно ответил доктор Майнхофер.

«Господи, ему доставляет удовольствие вызывать в других людях чувство вины, – подумала Беатриче. – Неужто недостаточно, что у нее от страха за ребенка сейчас остановится сердце?»

– Но если он считает это возможным, пусть заменяет. Только эти часы ему не оплатят как сверхурочные. Договаривайтесь с ним сами. Вы можете идти, доктор Хельмер. Когда можно рассчитывать на ваше появление?

Беатриче покачала головой. Она с трудом сдерживала слезы.

– Не знаю. Я не представляю, что случилось, и…

– Когда будете знать, сообщите моей секретарше, чтобы мы могли планировать нашу работу.

Беатриче швырнула трубку. Она была в ярости, которая затмила даже страх за Мишель, но вскоре снова вернулась к своим мыслям, еще более мрачным, чем прежде.

Кома. Это слово стучало молотом по голове, громко и беспощадно, как громыхают гигантские поршни в старом судовом моторе. Ее бил озноб, словно здесь, в ординаторской, вдруг разразилась полярная зима.

– Выдержишь? – Томас мягко тронул ее за руку.

Взглянув на него, она вспомнила, как часто возмущалась его черствостью, цинизмом и высокомерием. Но то, что она минуту назад услышала от шефа, затмило все эти пороки. Оказывается, Томас Брайтенрайтер способен на искреннее сочувствие и готов помочь в беде. Как она ошибалась в нем!

– Спасибо, – с трудом проговорила Беатриче. – Не знаю, что и сказать…

Он махнул рукой:

– Пустяки. Лучше поторопись. Возьми такси, а то еще врежешься на своей машине в первый попавшийся столб.

Она покачала головой:

– Все будет хорошо.

Беатриче подошла к двери. Каждый ее шаг превратился в пытку. Казалось, сила земного притяжения вдруг возросла в сотни раз. Медсестры, врачи, сиделки, встретившиеся ей в коридоре, словно застыли, окаменели, и сама она двигалась как в замедленной киносъемке, изо всех сил борясь с дикой заторможенностью, которая вдруг сковала все тело. Наконец она добралась до санпропускника.

«Раздевайся, – скомандовала себе Беатриче. – Сейчас ты должна переодеться. Почему все дается с таким трудом? Сейчас, когда каждая минута на счету?»

Стянув с себя бахилы, она бросила их в мусорное ведро. И вдруг вспомнила, что именно здесь немногим более четырех лет назад все и началось. Здесь, в этом помещении, у нее из халата выпал сапфир – один из камней Фатимы. Отсюда он впервые унес ее в загадочное путешествие в Бухару.

Беатриче вздрогнула. Она редко вспоминала о камнях Фатимы и тех двух путешествиях. У нее была тысяча других повседневных забот: успеть вовремя забрать Мишель из детского сада, что-то купить на ужин – словом, все то, о чем постоянно думает каждая работающая одинокая женщина с ребенком. Камни Фатимы вспоминались ей в минуты, когда она блаженно лежала в ванне или, усталая, отдыхала в постели. Иногда она видела их во сне, и тогда одно за другим выплывали воспоминания. Но в ординаторской такого с ней не случалось. Каждый день, собираясь в операционную, она заходила сюда, и ни разу ее не посетила подобная мысль. Почему именно сейчас это ее тревожит? Сейчас, когда надо думать только об одном – о Мишель!

Беатриче сняла операционную одежду, бросив ее в пластиковый мешок. В нижнем белье прошла через вторую дверь в раздевалку, где висели ее вещи – белая блузка и белые брюки. Мысли о первом путешествии не отпускали ее.

Тогда в Бухаре она встретила Али аль-Хусейна[1] – известнейшего в тогдашнем мире врача, и, как бы невероятно это ни звучало, он стал отцом ее Мишель. Ах, если бы он был сейчас рядом с ней – в эту страшную минуту!..

Беатриче вдруг вспомнила, что оставила ключи от машины в ординаторской. Надо бы вернуться, чтобы взять их и сообщить медсестрам, что ее будет замещать Томас. То, что он сегодня сделал для нее, она никогда не забудет. До конца своих дней.

Спустя мгновение Беатриче с удивлением обнаружила, что она уже в отделении. Она не помнила, как сюда добралась. Зайдя в ординаторскую, подошла к шкафу, где висела ее сумка.

– Доктор Хельмер? – Сестра Урсула бросила на нее обеспокоенный взгляд. – Что-нибудь случилось?

– Мне надо уйти, – ответила Беатриче и поразилась, как ровно звучит ее голос – словно она забыла что-то ничего не значащее: пропуск или кошелек с деньгами. – Мне позвонили и сообщили, что дочка в больнице. Доктор Брайтенрайтер останется вместо меня.

Сестра Урсула сочувственно посмотрела на нее. Она тоже была мать, и ее трое сыновей вечно приходили из школы со ссадинами и ушибами.

– Что-нибудь серьезное?

Беатриче покачала головой.

– Пока не знаю.

Спустя некоторое время, сидя за рулем машины, Беатриче взглянула на часы. Было 2 часа 33 минуты. Значит, с того момента, как она позвонила шефу, прошло всего пять минут, но у нее было ощущение, что минуло не меньше часа. Выходит, все произошло намного быстрее, чем ей казалось. Беатриче заметила, что она в больничной одежде. Может, вернуться и переодеться? Правила внутреннего распорядка запрещали покидать территорию больницы в таком виде.

Неважно. Пусть наказывают – ей все равно! Проще заплатить штраф.

Она включила двигатель и выехала с парковки. Пожилой человек на желтом велосипеде вдруг выскочил ей навстречу. Она еле успела затормозить.

«Пожалуй, надо было послушаться Томаса и взять такси», – подумала она, вздохнув с облегчением. Незадачливый велосипедист безмятежно крутил педали, не подозревая, что еще один миг – и его отбросило бы на капот машины.

«Возьми себя в руки, – твердила Беатриче. – Иначе не доберешься до больницы, где лежит Мишель. А она на другом конце города».

Наконец ей удалось отвлечься от тяжелых мыслей о дочке и полностью сконцентрироваться на дороге. Способность сосредоточиться она воспитала в себе в последние годы. Это явилось следствием ее хирургической деятельности. Если ты не в состоянии в половине третьего ночи после двадцатичасового рабочего дня зашить исполосованный ударами ножа желудок, тебе не работать в хирургии.

Беатриче припарковала машину на стоянке перед детской клиникой. Слава богу, обошлось без вмятин на бампере и серьезных нарушений правил уличного движения.

II

Пожилая медсестра, дежурившая при входе в детскую клинику, у которой Беатриче справилась о дочери, оказалась приветливой и довольно милой женщиной. В то время как та набирала номер телефона приемного отделения, Беатриче внимательно разглядела ее: аккуратно подобранные волосы, более чем скромный макияж, нежно-розовая губная помада, маникюр на ногтях, хорошо отглаженная блузка. Она ничем не отличалась от других медсестер, сидящих при входе в гамбургские клиники, терпеливо и приветливо отвечающих на вопросы посетителей через стеклянное окошко. Для Беатриче эта немолодая женщина была сейчас важнейшим человеком в жизни. Ей казалось, что в ее руках и жизнь Мишель, и ее собственная судьба.

– Мишель Хельмер, возраст три года девять месяцев, – приятным голосом сказала в трубку женщина. – Поступила около часа назад. Малышка у вас? Ее мать сейчас передо мной, – она сделала паузу в ожидании ответа. – Хорошо. Я передам.

У Беатриче заколотилось сердце.

«Поздно, – пронеслось у нее в голове. – Я опоздала. Все напрасно». Перед глазами поплыли картины, страшнее которых вряд ли можно придумать.

Дежурная положила трубку.

– Фрау Хельмер… – начала она.

О, этот мягкий, успокаивающий и сочувственный голос! Так говорят, когда собираются сообщить плохую новость.

«К сожалению, вынуждена сообщить вам, что ваша дочь… Врачи сделали поистине все возможное, но…» – Беатриче прокручивала в голове все мыслимые фразы, которые говорят в таких случаях, стараясь внутренне подготовить себя к страшной правде, но это было выше ее сил. Тридцать шесть лет жизни, девять месяцев беременности, почти четыре года после рождения дочки и даже фантасмагорические путешествия во времени не могли подготовить ее к такому исходу. Ноги ее не держали, она с трудом опиралась на узкую подставку перед окошком кабины и благодаря этой деревянной дощечке шириной в десять сантиметров не упала на пол прямо здесь, перед входом в клинику.

– Вашу дочь уже поместили в палату, – так же приветливо сообщила дежурная. – Сейчас она в отделении интенсивной терапии.

– Интенсивной терапии? – Голос Беатриче был едва слышен. Она почувствовала, как по телу прошла теплая волна облегчения. Интенсивная терапия. Звучит устрашающе, но все же оставляет надежду. – Как туда пройти?

– Прямо и направо вниз по коридору, – с готовностью объяснила дежурная. – Везде таблички и указатели. Вы не заблудитесь. У стеклянной двери нажмите кнопку звонка. Сестры извещены о вашем приходе.

– Спасибо.

Беатриче помчалась по коридору к стеклянной двери. Еще издали она увидела черные буквы на матовом стекле: «Интенсивная терапия». Остановилась перед входом, чтобы собраться с мыслями.

Дверь была открыта настежь – в нее могли пройти две кровати с аппаратурой по обеим сторонам – с мониторами ЭКГ и ЭЭГ, стойками для капельницы, аппаратом искусственного дыхания и другими приборами. Господи, и одной из пациенток была Мишель! Ее Мишель! Беатриче замутило. Дрожащей рукой она нажала кнопку звонка.

Казалось, прошла вечность, прежде чем за матовым стеклом замаячила фигура в голубом, которая открыла наконец дверь.

– Добрый день, – торопливо приветствовала Беатриче молодую медсестру. – Мне сказали, что моя дочь находится здесь. Ее зовут Мишель Хельмер.

Медсестра кивнула и приветливо улыбнулась.

«Все они такие – приветливые, улыбчивые, – не без горечи подумала Беатриче. – Наверное, они улыбаются и тогда, когда собираются сообщить, что ты потеряла ребенка».

– Проходите, фрау Хельмер. Я провожу вас в зал ожидания. Доктор Ноймайер, заведующий отделением, сейчас занимается вашей девочкой. Когда он закончит осмотр и будут готовы результаты лабораторных исследований, вы сможете поговорить с ним и увидеть дочку.

Беатриче вслед за медсестрой прошла по коридору до второй стеклянной двери. За ней, по-видимому, и находилась палата интенсивной терапии, в которую, как и в операционную, можно было входить только в специальной одежде. Эта мера оправданна: инфекция извне не должна проникнуть в организм тяжелых больных, для которых даже простейшие бактерии представляют смертельную опасность.

На соседней со стеклянной дверью была табличка «Зал ожидания».

– Пожалуйста, – сказала медсестра, впуская Беатриче. – Как только доктор Ноймайер закончит, он придет к вам.

В комнате с зелеными креслами и кофейным автоматом уже находились мужчина и женщина. Беатриче узнала в них своих родителей.

Мать сразу вскочила и бросилась к ней. Лицо ее распухло от слез. Она обняла дочь и громко зарыдала.

– Девочка моя! Хорошо, что ты пришла, – всхлипывала она. – Не знаю, как это могло случиться. Я ничего не понимаю.

Отец медленно приблизился и, не произнеся ни слова, сжал плечо Беатриче. По его впалой щеке скатилась единственная слеза. Он выглядел древним стариком.

Беатриче высвободилась из объятий матери и присела на край одного из кресел.

– Расскажи по порядку, что произошло. Она каталась на велосипеде и?..

– Нет, – ответила мать. Она продолжала всхлипывать, прижимая к глазам скомканный носовой платок. – Мишель играла дома. Я пошла в кухню, чтобы почистить ей яблоко, а когда вернулась, она лежала на полу. Сначала я подумала, что она уснула. Она была такая уставшая, когда отец забирал ее из сада. Видно, наигрались за день. Я пыталась ее разбудить, но не смогла, как ни старалась. Я страшно испугалась и вызвала «скорую».

Беатриче медленно потирала лоб.

– А что говорят врачи? – спросила она.

– Они ничего не могут понять. Или не хотят говорить. Мы ведь не родители, а всего лишь бабушка с дедушкой.