Там и нашла его Паркер. Запыхавшаяся, без пальто, непривычно взъерошенная.

— Малком.

— Послушай, на ужине они прекрасно обойдутся без меня. Я имею право на чертову передышку.

— Малком. — Она плюхнулась на скамейку рядом с ним. Взяла его за руку. — Я не знала. Я не знала, что Фрэнки приглашены. Я заметила их в списке только перед ужином. Прости, мне безумно жаль.

— Ты могла бы извиняться, если бы сама их пригласила. Ты их не приглашала, значит, ни в чем не виновата.

— Я тебя в это втянула. Лучше бы…

— Ничего страшного.

— Я все исправлю. Я извинюсь перед Чэннингом и Ли, и ты…

— И пусть Фрэнки радуются, что снова прогнали меня? Ну уж нет. Паркер, мне просто нужна передышка. Оставь меня ненадолго. — Она отпустила его руку, встала. — Не каждый хочет, чтобы ты со всем справлялась, все улаживала.

— Ты прав.

— Брось. Я знаю, когда перехожу границы, и сейчас как раз тот случай.

— Ты расстроен. Я понимаю.

— Черта с два. Ты не понимаешь. Как ты можешь понять? С какого боку? Тебя кто-нибудь шпынял, когда ты не могла дать сдачи?

— Нет.

— Кто-нибудь твердил тебе, что ты глупа и никчемна, пока ты сама не начинала в это верить? И что, если ты не будешь ходить по струнке, вылетишь на улицу?

— Нет. — Но она жалела ребенка, которого заставили пережить все это, и жаждала мести.

— Значит, тебе не понять. Черт, я сам не понимаю, почему изо всех сил только усугублял ситуацию, почему искал неприятностей и винил мать, которая понятия не имела о том, что происходит, так как я был слишком напуган или слишком горд, или то и другое вместе, чтобы сказать ей.

Паркер молчала. Она поняла или надеялась, что поняла: если сейчас нажать, он снова замкнется. Поэтому она молчала. Она просто слушала.

— Мама от меня натерпелась. А если я давал ей передышку, то ее травил Арти или его сука-жена. А мама все принимала, потому что хотела, чтобы у меня была крыша над головой и семья, потому что старалась помочь мне пережить потерю отца. И за это я винил ее. Просто все валил на нее. Почему она мирится с такой жизнью? А ей просто некуда было деваться, и Арти нещадно эксплуатировал ее. Ее собственный гребаный брат. И мы еще должны были благодарить его.

Больше двух лет этой жалкой жизни я просто ждал, ждал, когда подрасту и наберусь сил, чтобы надрать ему задницу, вышибить из него мозги. А сделала это она. В конце концов она сделала это вместо меня. Однажды вечером она пораньше пришла домой с работы. Совершенно без сил. Он заставлял ее работать по две смены. И увидела, как он схватил меня за горло, прижал к стене и отвешивает оплеухи. Ему нравилось лупить ладонью, потому что это унизительнее, чем кулаком, и не оставляет следов.

Кто-то из гостей вышел на одну из веранд, и морозный воздух наполнился женским смехом. Малком уставился на сверкающий огнями дом, но Паркер усомнилась, что он что-то видит или слышит.

— Я увидел, как она вошла. Белая, как простыня… Пока не заметила нас. Она пришла в ярость. Я никогда не видел, чтобы она двигалась так стремительно. Я даже не подозревал, что кто-нибудь может двигаться так стремительно. Она оторвала его от меня. Она была тоненькая, как тростинка. Арти был тяжелее фунтов на шестьдесят, но она отшвырнула его, и он пролетел чуть ли не полкомнаты. Она приказала ему встать и сказала, что если он еще когда-нибудь дотронется до меня, то не успеет оглянуться, как она оторвет его руки и скормит ему.

Мэл умолк, затряс головой.

— Вот мое прошлое, и не говори мне, что ты понимаешь.

— Спорить с тобой сейчас я не собираюсь, но, если ты думаешь, что я могу винить мальчика и его овдовевшую мать за то, что они попали в такой переплет, ты очень плохо обо мне думаешь.

— Паркер, я уже сказал, что речь не о тебе, — отрезал он ледяным тоном.

— Еще как обо мне, идиот. Я же люблю тебя.

Она развернулась и побежала прочь, но успела заметить его изумленную физиономию.

Позже Паркер видела, как Малком разговаривал с новобрачными, и еще раз заметила его в баре, когда он увлеченно обсуждал что-то с отцом жениха. Она пристально следила за Фрэнками, готовая преградить им путь, если вдруг они направятся в сторону Малкома. Пусть он думает, что это ее не касается, пусть он думает, что она не понимает, пусть он просто идиот, но она никому не позволит устроить скандал на одной из ее свадеб.

И она испытала нечто близкое к разочарованию, когда обошлось без скандала.

Мак протиснулась к ней сквозь редеющую толпу гостей.

— Вы с Мэлом поссорились?

— Почему ты так решила?

Мак похлопала по фотоаппарату.

— Я читаю лица. Я знаю тебя.

— Я бы не назвала это ссорой. Я бы сказала, что мы по-разному понимаем отношения, если бы он признавал, что у нас отношения. У нас ситуация.

— Мужчины бывают такими тупицами.

— Это точно.

— Женщины должны всем скопом переехать в Амазонию или хотя бы проводить там отпуск четыре раза в год.

— Амазония?

— Это женский мир в моей голове, куда я сваливаю, если злюсь на Картера или на всех мужчин оптом. Там по пять обувных магазинов на каждую женщину, в еде ни одной калории, а все книжки и кинофильмы заканчиваются словами «И жили они долго и счастливо».

— Мне нравится Амазония. Когда едем?

Мак обняла Паркер за плечи.

— Амазония, мой друг, всегда с тобой, она в голове каждой женщины. Просто закрой глаза, подумай: «Маноло Бланик», — и ты там. Я еще пофотографирую и вернусь к тебе.

Паркер представила себе спокойный, заселенный обувью женский мир, но тут же поняла, что не хотела бы там жить. Короткие набеги? Вот это звучит соблазнительнее.

В центр зала снова вышли новобрачные. Последний танец.

«Такие влюбленные, — думала Паркер, — так идеально чувствующие друг друга. Абсолютно готовые начать совместную жизнь в любви, уважении и партнерстве и уже ступившие на путь к своему «И жили они долго и счастливо».

Паркер видела в них все то, к чему всегда стремилась сама.

Да, она хотела состояться в профессии и оставить свой след в жизни, она хотела быть хорошим другом, хорошей сестрой, хотела что-то строить и чем-то делиться. И ко всему этому она хотела любить и быть любимой, обещать и принимать обещания. Она хотела найти того, с кем могла бы жить «долго и счастливо». На меньшее она была не согласна.

Она снова увидела Малкома, только когда вышла проводить новобрачных. Он переоделся в свое и выглядел более спокойным, почти таким, как обычно.

— Паркер, у тебя найдется минутка?

— Да, даже пара минут.

— Я опять сорвал зло на тебе, это уже входит в привычку. Мне не нравится эта привычка.

— Хорошо.

— Мне казалось, что я избавился от такой реакции на Арти. Похоже, что нет. — Мэл сунул руки в карманы. — Я не люблю вспоминать и не вспоминаю. Какой смысл? Я понимаю, ты хотела помочь.

— Но ты не хочешь никакой помощи.

— Я не хочу нуждаться в помощи. А это немного другое. Но это меня не извиняет.

— Малком, я не прошу извинений. Мне не нужны извинения, если я знаю причину.

— Я еще работаю над причиной. Поэтому… я уеду. Нам нужно немного времени, чтобы разобраться.

— Пока ты разбираешься, спроси себя вот что, спроси себя: действительно ли я хуже думаю о мальчике, скорбящем по своему отцу, из-за того, что он пытался дать сдачи, пытался сбежать от властного жестокого негодяя? Или я хуже думаю о мужчине, который назло всему сделал себя сам? Когда будешь уверен в ответе, дай мне знать. Она открыла дверь.

— Спокойной ночи, Малком.

— Паркер! Каким бы ни был ответ, я все равно хочу тебя.

— Ты знаешь, где меня найти, — сказала она, закрывая перед его носом дверь.

19

Мэлу хотелось думать, что он разобрался. Что касается женщин, он всегда держал себя в руках, а тут сорвался, причем два раза подряд… Правда, такой женщины, как Паркер, у него никогда не было.

Он понимал, что пару серьезных промахов необходимо загладить чем-нибудь ароматным или блестящим. Подарок, символизирующий покаяние, мол, «Да, я был идиотом», нужен любой девушке, даже той, которая сама может купить себе все, что понравится.

Может, цветы? Но ее дом и так всегда полон цветов. И цветы наверняка находятся в самом низу «идиотской» шкалы.

Тогда дорогую побрякушку? Ну, нет, это уж слишком.

И тут он подумал о ее слабости.

А что? Мама все равно будет пилить, пока он не обзаведется новым костюмом, так что хочешь не хочешь, а в магазин ехать придется.

Мэл ненавидел магазины, поэтому сам процесс покупки уже воспринимался как наказание.

Хуже того, раскошелиться пришлось на такую одежду, в которой он чувствовал себя ряженым.

Правда, в конце концов он стал обладателем костюма и коробки в красивой подарочной упаковке… и торжественно пообещал себе, что никогда, никогда, ни в этой, ни в какой другой жизни не повторит подобный опыт.

Он дважды посылал Паркер эсэмэски, а он никогда никому не посылал эсэмэсок. У него были слишком большие пальцы для крохотных кнопочек, и он чувствовал себя неуклюжим и глупым. Однако, хотя его стратегия подразумевала некоторую отстраненность, базовый контакт был необходим.

В понедельник Мэл решил, что отстранялся достаточно долго, и позвонил ей. Включилась голосовая почта — еще одна ненавистная ему технология, хотя и позволившая услышать ее невозмутимый голос:

— Привет, Классные Ножки. Просто хотел узнать, нет ли у тебя настроения прокатиться сегодня вечером. Мы могли бы заглянуть в пиццерию. Я соскучился по твоему лицу. — Последние слова сорвались помимо его воли. — Так что перезвони мне.

Он лег на тележку, закатился под латаный-перелатаный драндулет и принялся отдирать дырявый глушитель.

Установка нового глушителя приближалась к концу, когда зазвонил телефон. Мэл дернулся, ободрал костяшки пальцев, выругался, увидев кровь, выковырял телефон из кармана. И снова выругался, когда понял, что это всего лишь эсэмэска.


«Соблазнительное предложение, но сегодня вечером мне не вырваться. Мы заняты под завязку до самого Дня благодарения. В этот день я буду рада увидеть твое лицо и твою маму. ПБ».


ПБ? Это еще что за чушь?


— Ты отфутболила его эсэмской? Жестко. — Лорел распрямилась. — Уважаю.

— Я его не отфутболила. У нас важная консультация. — «Которая уже закончилась и, между прочим, прошла очень успешно, — мысленно добавила она. — Поэтому можно расслабиться и выпить с подругами по бокалу вина».

— Судя по тому, что ты рассказала, он просто пытался справиться с трудной ситуацией. — В огромных карих глазах Эммы засветилось сочувствие. — Некоторым для этого требуется уединение.

— Да, конечно. Поэтому я даю ему время и пространство, что он так недвусмысленно потребовал.

— Ну, он уже справился, а ты злишься, — сказала Мак.

— Вовсе нет. Ну, немножко. Я бы предпочла, чтобы он… кто угодно… сразу излил свою ярость, даже если бы меня зацепило шрапнелью. А он замкнулся. Он не желает принимать искренне предложенную поддержку, и это меня злит. Немного.

— Ладно, я вот что должна сказать. Только не перебивайте. — Мак вдохнула побольше воздуха. — Моя мать редко поднимала на меня руку, так что в жестоком обращении я ее обвинить не могу, но она унижала и оскорбляла меня. — Мак благодарно улыбнулась Эмме, погладившей ее ногу. — Я всегда могла поговорить с вами, но даже с вами я не всегда могла быть откровенной до конца. И даже сейчас, когда рядом и вы, и миссис Грейди, и Картер, мне иногда необходимо побыть одной. Может, сказывается привычка.

— Мне очень жаль, — тихо сказала Эмма.

— Я знаю и поэтому чувствую себя виноватой. Я прекрасно понимаю, с чем столкнулся Мэл. Мой отец не умер, но он меня бросил, и с тех пор его никогда не было рядом, когда я в нем нуждалась. Я осталась с человеком, не таким жестоким, как Задница Арти, но унижавшим меня.

Мак отпила воды, чтобы смочить пересохшее горло.

— Иногда, хотя я прекрасно понимаю, как это глупо, на меня накатывает. Я смотрю на Эм с ее потрясающей семьей, на Лорел, которая может послать к чертям собачьим и больше не заморачиваться, на чертовски цельную Паркер и думаю: «Вы не понимаете». Как вы можете понять, черт побери? И плюс ко всему прочему, меня одолевает чувство вины. В общем, иногда я не желаю говорить о дерьме, ну, потому что это мое дерьмо.

— Ты так ловко управляешься со словами. — Лорел отсалютовала Мак своим бокалом. — Однако мы знаем способы разговорить тебя.

— Да, и после этого мне всегда становится лучше. Вы знаете, на какие кнопки нажать, и я сама открываюсь, так как знаю, что вы меня любите и поэтому примете все мое дерьмо.