Это снискало ему вполне справедливую репутацию умного человека. У него в кабинете было собрано немало мемуаров, свидетельствовавших о славе и благосостоянии государства. Здесь он обдумывал планы войн и походов, следил по картам за движениями армий и составлял обширные комментарии по поводу Учреждений и Законов. Эти труды и полные значительности замыслы вполне согласовывались с мужественным видом г-на де Морамбера, лицо которого было отмечено печатью важности и размышления. Несмотря на свое прихрамывание, г-н де Морамбер казался человеком привлекательным, с полным и правильным овалом лица и внушающей уважение манерой держаться. Одевался он всегда со скромностью и изяществом. Дом его был поставлен весьма хорошо, на военную ногу. Состояние г-на де Морамбера не было значительным и в то же самое время не являлось ничтожным. Он получил его по женской линии, от матери, дочери ростовщика Нодэна, которому г-н де Морамбер, без сомнения, обязан своими способностями к ведению финансовых дел. Будучи старшим в семье и получив самую значительную часть материнского наследства, он решил не довольствоваться этим, а увеличить свою долю приданым достойной дамы, которая согласилась бы разделить с ним постель и блестящую будущность, по его мнению, ему предназначенную. Все это и было выполнено по отношению к Жюстине Филомене де Воберси и притом на условиях, удовлетворяющих все желания. Чтобы достигнуть этой цели, г-н де Морамбер не щадил, впрочем, усилий и завершил дело своей женитьбы в счастливом соответствии и вкусов сердца и расчетов ума.

Первым условием, которому удовлетворяла девица де Воберси, было то, что она приносила в дом довольно значительное приданое. Г-да де Воберси, у которых она была единственной дочерью, сочли нужным внушить ей, что она должна рассматриваться мужем не как некоторая ноша его жизни, но как ее опора. По счастливому обстоятельству, которое делало ее приятной партией, девица де Воберси не внесла в брак досадного впечатления физической неприглядности. Не отличаясь красотой, она все же могла нравиться тому, кто не требует от женщины ослепительной внешности. Это была высокая девушка, здоровая на вид, хорошо сложенная, с недурным личиком. Отличаясь некоторой суховатостью и негибкостью в манере держать себя, в походке она была полна чувства такта и достоинства. У нее были прекрасные глаза и достаточно хороший цвет лица, черты которого, впрочем, казались несколько резкими. Она говорила слегка хрипловатым голосом, но выражалась весьма изящно, несколько самоуверенным тоном, в котором чувствовался, впрочем, правильно воспитанный ум, широта и вместительность которого обнаруживались по малейшему поводу. Девица де Воберси получила хорошее образование, которое, не придавая ее беседе характера педантичности, вносило в нее разнообразие. Она много читала и обладала запасом знаний по истории, географии и даже математике, не свойственных девицам ее возраста и положения. К этому необходимо добавить ее поверхностные познания в области естественных наук и дилетантизм в искусствах. Все это обещало в ней нескучную подругу жизни, способную управлять как домашним хозяйством так и принимать гостей. Г-н де Морамбер рассчитывал хорошо воспитать в ней эти качества. Не будучи влюбленным без памяти в девицу де Воберси, он все же видел в ней нечто привлекательное. Мысль иметь ее рядом в своей постели не возносила его на седьмое небо, но он считал себя способным оказать честь ее супружеским притязаниям и даже получить от этого вполне достойное удовольствие, к которому присоединятся и другие, уже иного свойства — вроде тесного и искреннего взаимопонимания.

На этот счет г-н де Морамбер придерживался весьма обычной точки зрения и рассматривал супружество как продолжительную связь, в которой чувства должны проявлять себя в интимном обоюдно согласованном общении, но не ставить им никаких ограничительных рамок. Брачный договор преследует обоюдные интересы, что и является, в общем, основой супружеской жизни. Он заслуживает того, чтобы самым точным образом выполнялись все его условия, даже и те из них, которые чаще всего нарушаются. Поэтому г-н де Морамбер твердо решил не быть ветреным мужем. Он полагал вполне разумным не следовать нравам своей эпохи и был очень рад убедиться, что девица де Воберси разделяет эти взгляды, в которых он ей заранее открылся. В этом они пришли между собой к полному соглашению. Г-н де Морамбер никогда ему не изменял. Такое постоянство, впрочем, ему нельзя было поставить в особое достоинство. Мало обращая внимания на женщин, он охотно отказался от них всех ради собственной жены. Этим он обеспечивал себе мудрое и прочное положение и совершенно спокойное счастье.

Супруги не обманулись в своих расчетах. Переехав после свадьбы в приобретенный ими дом на улице Гаранн, в квартале Сен-Жермен, они повели жизнь, во всем соответствующую их обоюдному соглашению, то есть очень разумную и умеренную. Расходы сообразно средствам, хорошо обставленный дом, весьма тонкий, но не изысканный стол, наряды, соответствующие положению, ничего слишком, все в меру. Вокруг себя они подобрали общество по своему вкусу. Г-жа де Морамбер соединила в своем салоне почтенных мужчин и достойных уважения дам, не уступая ни пристрастиям сегодняшнего дня, ни капризам моды. Два раза в неделю в доме де Морамберов бывали обеды, которые посещались весьма охотно. На них присутствовало лучшее общество двора и городская знать. Г-н де Морамбер привлекал к себе репутацией человека, который пишет серьезный труд по поводу необходимых для государства реформ, а г-жа де Морамбер — тем, что снискала себе славу умной и тонкой женщины. В ее обществе бывали весьма охотно, прощая ей некоторую резкость манер и относительную несдержанность суждений. С годами эти свойства ее характера весьма укрепились, но уже существовала привычка к ним приспособляться. Все больше и больше находила г-жа де Морамбер поводов проявлять склонность к некоторому деспотизму мнений. Одарив г-на де Морамбера двумя сыновьями, она внушала им теперь свои принципы и воспитывала их по своей методе.

Только один год отделял старшего мальчика от младшего, ибо г-н де Морамбер все, за что он принимался, делал быстро и хорошо, полагая, что человек должен производить себе подобных только находясь в расцвете физических сил. Именно поэтому и Луи и Жак отличались крепким здоровьем. Маленькая разница в летах позволяла нанять им общих учителей: были употреблены все усилия, чтобы найти самых лучших. Юные де Морамберы делали честь своим наставникам. На мальчиков можно было возлагать большие надежды. Не оставалось ничего желать большего от их сообразительности и поведения. А кроме того, у них на глазах всегда были примеры, достойные подражания. Казалось, все идет прекрасно, но можно ли питать точную уверенность в том, что откосится к области будущего? Всегда есть некоторые неясности, ибо совершенно справедливо было бы предположить, что сердца наши прячут тайное зло и темную порочность, о которой никто ничего не знает, пока она в один прекрасный день совершенно неожиданно не проявит себя.

Так думал иногда г-н де Морамбер, вспоминая о своем младшем брате, г-не де Шомюзи. В силу своих привычек и поведения этот Шомюзи доставлял много забот и волнений семье, хотя и не совершал ничего такого, что можно было бы счесть за стыд и бесчестье, ибо что же ужасного в том, что молодой человек слишком любит женщин. А так именно и обстояло дело с г-ном де Шомюзи. Подобные наклонности, которых не мог ввести в рамки даже возраст, г-н де Шомюзи обнаруживал еще в ранней юности с невероятной пылкостью и жаром. Правда, казалось, сама природа создала его именно для этой цели — до того он был хорош и лицом, и телом. Созданный исключительно для любви, г-н де Шомюзи интересовался своей внешностью больше всего на свете. К этому влекла его необычайная сила темперамента, не терпевшая никаких препон. Надо, впрочем, сказать в оправдание г-на де Шомюзи, что дамы охотно шли навстречу его желаниям. Ему редко приходилось сталкиваться со строптивыми, тем более что повышенный аппетит оставлял его равнодушным к качеству тех чувственных яств, которыми он пытался утолить свой голод. Будуар и чердак казались ему одинаково подходящими для любовных утех. С той же терпимостью относился он к одежде и к физическим данным. Женщины расценивались им, так сказать, как некоторая часть «милых дам», после которых Шли все остальные. За ним знавали странное безразличие: он мог отметить исключительной почтительностью простых судомоек, и в то же время отпустить грязные двусмысленности по поводу самых утонченных чувств.

Г-н де Шомюзи испытал все оттенки страсти и все многообразие наслаждений. Трактирная кровать и диван будуара поочередно предлагали ему свои радости. Став довольно скоро дородным, он сохранил тем не менее всю живость тела, присоединив к ней живость ума, весьма тонкого, хотя и с уклоном в гривуазность, ума, способного иногда на шалости, граничащие с гениальностью. Поэтому и был он весьма ценим как собеседник и привлекал к себе сердца, главным образом, в обществе актрис, оперных хористок и нимф для веселого времяпрепровождения. Кто бы из них отказал этому чувственному, веселому толстяку, который ничего не просил у них, кроме чести обладать ими на мгновенье, и не обязывал к длительной близости? Г-н де Шомюзи жил в вечном непостоянстве, но чувствовал себя так хорошо, что одно напоминание о женитьбе заставляло его разражаться взрывом хохота. Мысль о верности одной женщине была ему непонятна и даже внушала отвращение. В самом деле, есть ли смысл продолжать совместную жизнь, когда один уже исчерпал другого, а желание лишено взаимной прелести и очарования? Говорить на эту тему г-н де Шомюзи не уставал никогда, ибо он умел оправдывать свою распущенность и извлекать из нее философскую мораль. Он вел иногда большие споры со своим братом и его женой, которые возражали ему твердо и с достоинством, с тем гневом во взгляде, который, быть может, прятал одну из тайных и глухих мыслей, какими добродетель встречает порок. Утолив голод страсти, г-н де Шомюзи становился прекрасным человеком и даже весьма милым собеседником в обществе. Он обнаруживал в своем разговоре истинный пыл, здравый смысл и умел, когда это было надо, удерживаться от всех чувственных и грязных намеков, не прикрываясь маской притворства. Он довольствовался тем, что с некоторым удивлением и презрением наблюдал из своего угла за людьми, которые занимались всем чем угодно, кроме любви, и не отдавали своего времени утехам плоти. Ему казалось удивительным, что можно питать интерес к чему-либо другому, кроме тех мгновений, когда твои губы касаются губ красавицы, когда сжимаешь в своих руках приятное, благоухающее тело, сорвав с него все, что скрывает от взора его наготу. Он не переставал удивляться манере женщин находить в себе соответствие тому влечению, которое мы к ним питаем, и их умению своим изяществом заставить нас применяться к тем оттенкам чувства, которые мы можем в них обрести. В манерах, к которым женщины прибегают в подобных обстоятельствах, есть достойное удивления разнообразие, не говоря уже о том, что существует такое богатство форм, движений, оттенков кожи и запахов, что г-н де Шомюзи никогда не мог понять, почему они не становятся предметами изучения и неустанного, всепоглощающего интереса жизни.

Люди, которые лишают себя всего этого по причине религиозных убеждений или в силу принципов морали, казались ему совершенно лишенными разума или, во всяком случае, достойными сожаления.

Подобное сожаление испытывал он по отношению к своему брату де Морамберу, которого, несмотря на все его достоинства, не мог не считать чем-то вроде сумасшедшего. Что знал он о любви, этот глупый Морамбер? Несколько походных встреч, какое-нибудь насилие во взятом городе — чтобы после всего этого прийти к суровым прелестям своей супруги и совершенно ими удовлетвориться? Конечно, г-н де Шомюзи отдавал должное г-же де Морамбер и тому уважению, которого она заслуживала, но он сомневался, чтобы у нее лично имелось то, что удовлетворяет все желания и все фантазии любви. Он с трудом мог поверить, что есть в ней нечто привлекательное, если такой честный человек, как г-н де Морамбер, не захотел мечтать о лучшем. Напрасно г-н де Шомюзи прилагал мысленно к своей невестке все безумства страсти, он; не мог убедить себя в том, что ему будет приятно разделить их с нею. Все мечты об этом оставляли его холодным и ничего не изменяли в его сложившемся мнении. Истинное место г-жи де Морамбер не в постели со скомканными простынями и измятыми подушками, а скорее в салоне, где в вечернем платье и высокой прическе, сидя в креслах, она ведет разговор с умными собеседниками. И он охотно обрекал ее этой роли, после всех галантных представлений, которым предавался иногда из любопытства ко всему, что касается любви.

Г-жа де Морамбер была бы весьма удивлена, если бы ей рассказали, о чем задумывается подле нее г-н де Шомюзи в те минуты, когда в ее присутствии его охватывала глубокая задумчивость, в которой она хотела бы видеть смущение грешника от соседства с честной женщиной. Разве достоинство ее особы не могло внушать г-ну де Шомюзи сожаления о распутной жизни, которую он ведет, и о свойственных ему привычках к кутежам? У самых закоренелых грешников есть минуты погружения в себя и раскаяния, которыми и надо пользоваться для того, чтобы вернуть этих людей к добродетели. Г-жа де Морамбер пыталась иногда делать это, упрекая г-на де Шомюзи за состояние, в котором он упорно пребывал и скандальная слава которого увеличивалась в зависимости от его возраста, уже не молодого и не свойственного юношеским безумствам. Правда, до настоящего времени г-н де Шомюзи осчастливлен удивительной крепостью здоровья, но, если слишком натягивать тетиву и чрезмерно сгибать лук, он может сломаться. Пусть же г-н де Шомюзи будет предупрежден об этих опасностях, — так лучше для него, — но пусть он также знает, что от этого они не перестанут существовать и могут проявить себя со всею жестокостью и неожиданностью тогда, когда с ними уже поздно будет бороться. Существуют примеры внезапных несчастий, вызываемых излишеством наслаждения именно при подобных же обстоятельствах, и тогда распутник падает носом в свою тарелку или внезапно корчится под мстительным ударом апоплексии. В самом деле, разве не пришло время перебеситься? Разве г-н де Шомюзи не достиг возраста воспоминаний, который непосредственно должен следовать за годами опыта? Неужели он не хочет прибегнуть к этому последнему средству? Пусть он не пренебрегает им, иначе будет хуже!