Паола Стоун - Шкатулка, полная любви

История Фаустины, шестой дочери небогатого владельца рыбного ресторанчика, и немногословный рассказ Божены, внучки известного ювелира, никогда не задумывавшейся о деньгах и всегда казавшейся окружающим взбалмошной аристократкой, нежно переплетаясь, плавали в воздухе прозрачного итальянского дня, создавая в душах собеседниц изящный узор их рождающейся душевной близости.

Божена никогда не имела близких подруг. Судьба развела ее с подругами юности, а новые знакомства или сами не проживали долго, или искусственно устранялись ею, когда пустая болтовня и незамысловатые переживания приятельниц совсем уж надоедали.

Фаустина отличалась тем, что, оценив Божену сразу и целиком, быстро нашла единственно верную тональность их возможной дружбы и ту дистанцию, которая позволяла им рассмотреть друг друга, не вторгаясь при этом в потаенные владения.

Звенели бокалы, ронялись улыбки — им было о чем поговорить. И для того, что, казалось, нельзя рассказать, находились слова и хотелось слушать друг друга без конца… Но день постепенно таял, и, когда они вышли, холмы уже посинели и из‑за них двигались им навстречу звезды. Расставаться не хотелось: они, побродив под желтыми фонарями, вернулись в мастерскую, чтобы согреться чаем.

Тут‑то Фаустина, рассматривая медальон в форме маски, лежащий у Божены на верстаке, сказала спокойно:

— Ты знаешь, вам надо на карнавал.

— Кому? — не поняла Божена.

— Вашей маленькой труппе. Разыграете «Ревнивых возлюбленных», или вот еще есть для вас прелестный сценарий — «Муж» называется.

Фаустина поднесла крошечную золотую маску почти к самым глазам Божены и затараторила на каком‑то диалекте, смешно выкрикивая окончания слов. Божена расхохоталась, все еще не понимая.

— Венецианский карнавал! Годен для встречи влюбленных всех мастей! — распевала Фаустина на манер ярмарочных зазывал. — Мечтаете о Венеции? Подарите свою мечту любимым и близким, но не любым… Вам, милочка, четыре билета на карнавал? Записываю: Иржи, Божена, Томаш и Никола. Ах, какие чудесные имена у ваших друзей!

Засмеявшись, Фаустина упала на кушетку и вопросительно взглянула на Божену из‑под чуть приоткрытых век.

Божена, уже не веря, что эта идея принадлежит не ей, стояла у окна лицом к Фаустине и, запустив длинные пальцы в копну своих волос, светилась от удовольствия.

— Поздравляю, ты поняла, — снисходительно бросила Фаустина. И, таинственно подмигнув, добавила: — Чай поможет нам выработать трезвый план.

Следующий день выдался сырым и туманным. Проснувшись в мастерской, Божена услышала мерное жужжание станка. Она встала и, обернувшись пледом, прошла в комнату Фаустины.

Постояла в дверях и посмотрела, как та работает. Затем незаметно вышла в маленькую полутемную комнату, служившую кухней, и заварила кофе.

Так, в зеленоватом коконе пледа поверх сорочки, она и вернулась к Фаустине, тихо переступая, с двумя дымящимися чашечками на подносе.

Позавтракав, они, будто вчера ничего и не было, разошлись по комнатам и погрузились в работу.

Сейчас перед Боженой лежала маска‑медальон из золота и черненого серебра — птичье лицо с человеческими глазами. Под ее покровом должен был скрыться туманный лунный камень — Адуляр, мерцающий нежным красноватым отливом, как лицо в сумраке маски. Над камнем работала Фаустина.

После вчерашнего разговора за чаем, после вчерашнего письма сестры Божене захотелось кое‑что изменить в уже готовой оправе, и она пыталась уловить что‑то в своей памяти… то ли улыбку, то ли разрез глаз… Чей же? Внезапно она поняла: Николы. Да! Теперь эта маска не будет безликой, она станет воспоминанием.

И Божена взялась за инструменты.

А накануне они говорили вот о чем.

Фаустина слушала рассказ Божены, смена настроений которого сопровождалась сменой цвета вин в бокалах, — они откупорили все бутылки сразу и меняли их, как наряды в праздничный день, — и чувствовала, что пружина, сжатая Боженой, жаждет расправиться. Не хватает малого — случайности. Что бы это могло быть?

Гуляя, Фаустина вдыхала прохладу зимнего вечера и искала ответа у этой свежести. И когда они вернулись в мастерскую и Фаустина, бродя по комнатам в ожидании чая, остановилась у верстака Божены, большеглазая птица, блеснув золотым хохолком, подмигнула ей. И в ее голове сразу же закружился хоровод карнавальных проказ и выдумок, игривых и озорных. Она положила медальон на ладонь и будто оказалась на площади Сан‑Марко, в Венеции, на карнавале.

То, что история, прервавшая спокойное течение жизни Божены и вообще переменившая многое в жизни двух сестер, достойна феерического завершения, или разрешения, или продолжения — Фаустина и сама не знала точно, что из этого может выйти, — не вызывало сомнения. Но как все это осуществить? Как собрать на карнавале четверых, трое из которых ничего не должны подозревать, и устроить авантюрное представление, путаницу в масках?..

Фаустина, искушенный завсегдатай карнавалов, раньше подрабатывала в мастерской, снабжавшей масками и актеров, и просто желающих повеселиться на празднике вседозволенности. С тех пор она тратила свое свободное время на подготовку к очередному карнавалу, вырезая деревянные маски и придумывая к ним костюмы. К тому же она в совершенстве владела языком карнавальных интриг и теперь раскручивала перед Боженой клубочки сцен и сюжетов, предлагая ей на время стать одной из карнавальных масок.

И они придумали.

Скоро Рождество. Два билета на венецианский карнавал — отличный подарок для Николы. Божена не сомневалась — с ней приедет Иржи. А еще один билет Никола получит для того, чтобы вручить его Томашу от имени Божены — в качестве рождественского сюрприза, без комментариев. Томаш приедет — Божена была в этом абсолютно уверена. Приедет уже потому, что, с двух сторон оставленный, не выносящий одиночества, он будет пытаться притянуть к себе ту из двух женщин, которая первой потянется к нему.

А если эти женщины вдруг окажутся на одно лицо — в суете карнавала так легко ошибиться! — с какой из них быть искренним, а с которой лукавить? И как принимать карнавальное оскорбление — вызвать на дуэль или лишь посмеяться?

Божена чувствовала себя паучихой, плетущей нежную, но очень липкую сеть из плоти своей судьбы.

У нее вообще было настойчивое желание многое расставить наконец по местам. Она была утомлена мудростью и сдержанностью своих недавних поступков и теперь, на расстоянии, сердилась на себя. А за что — не решилась бы признаться и себе самой.

Все они будто заплутали в своей и чужой жизни в последнее время — переиграли, перемолчали, переискусничали. Любовь к сестре, приперченная счетами с Томашем, и вдруг — боль от разрыва с мужем и недовольство Николой, молодость которой казалась ей в эти минуты уж слишком эгоистичной… Держать в себе это и дальше было нельзя.

И Божена решила поговорить с Томашем на языке карнавала, взбудоражить Иржи, вообще, насколько она его знала, склонного к подобным проделкам. И наконец подарить Николе ощущение свободы и просторности чувства, называемого любовью, а себя освободить от связи с Томашем окончательно.

А Фаустина предвкушала настоящий карнавал — полный страсти, разоблачений, бурного веселья… Карнавал, срывающий маски с обманчивой действительности, оголяющий нервы ленивой, заевшейся жизни, — чего же еще можно желать?

И вскоре в мастерской запахло свежей древесиной. Фаустина взялась вырезать две одинаковые птицеголовые маски. Кому они достанутся, Божена еще точно не знала, но в голове ее уже шевелились некоторые идеи.

Когда спектакль закончился и заслуженные аплодисменты отшумели, Никола не сразу встала со своего места. Она сидела почти у самой сцены, и ей хотелось верить, что Иржи заметил ее. Но время шло, зал уже совсем опустел, и она не могла больше оставаться здесь.

Никола чувствовала себя ужасно одинокой. Дом, из которого она вышла несколько часов назад, был ей теперь невыносим. Ей и в голову не приходило вернуться туда. Но и ее дом был пугающе пуст, она не хотела возвращаться в его тишину и заброшенность. Там все было пропитано грезами о Томаше, и это было сейчас особенно неприятно.

Покидая театр, Никола вдруг увидела чье‑то мрачное лицо, глядевшее на нее из стеклянной двери. Она обернулась — никого, и снова встретилась глазами со своим отражением.

Был холодный ветреный вечер. Город уже успел погрузиться в тишину, и было слышно, как хлопают ставни, не закрытые на ночь. Надо было на что‑то решиться, хотя бы выбрать, в какую сторону идти. Но Никола стояла у театра, спиной к уже не освещенной афише, и не двигалась с места.

Вдруг послышались оживленные голоса, они приближались, и вскоре Никола увидела выходящих из подъезда танцоров.

И, словно испугавшись чего‑то, она поспешно повернулась к ним спиной и пошла по гулкой улице, слушая, как та считает каждый ее шаг… А потом за ее спиной возник легкий шелест других, настигающих, шагов. Никола пошла чуть быстрее и, услышав свое имя, не сразу остановилась… Но потом вдруг повернулась и побежала навстречу догоняющему ее высокому парню.

Он подхватил ее на руки и, словно она вернулась из затянувшегося путешествия, смешно спросил:

— Ну, как ты?

И Никола прервала его, тихо опустив свои губы ему на лицо.

Но тут же отпрянула и отвернулась, смущенная тем, что будто проговорилась, призналась в том, что скрывала еще от себя самой. Но, проговорившись, дальше таиться глупо!..

И вдруг она увидела его очень близко, перестала думать и только глубоко вздохнула — как взмахнула крыльями.

Письмо от Божены пришло накануне Рождества.

Никола уже больше недели жила одна. Она ушла от Томаша, не объясняясь. По сути, она поступила так же, как Божена, и Томаш ни о чем еще не подозревал. Позвонив ему тогда, после спектакля в Черном театре, Никола сказала, что она на вокзале, собирается поехать к маме и вернется, видимо, после Рождества.

То, что происходило теперь между нею и Иржи, напоминало несмолкающий ни на минуту вальс, и голова Николы счастливо и беззаботно кружилась…

О Томаше она вспомнила лишь в связи с Холичеком. Забеспокоившись об этом нежном существе, успевшем привязаться к ней, она решила проникнуть в квартиру Томаша в его отсутствие и проверить, все ли в порядке.

Попросив Иржи позвонить в мастерскую и выяснив, что Томаш там, Никола ринулась в квартиру, затерянную среди каналов Пражской Венеции.

Первым ее желанием было прижать белый комочек к себе и убежать с ним к Иржи, который ждал ее внизу.

Но пропажа могла обеспокоить Томаша, он мог что‑то заподозрить и начать ее искать — а найти ее было нетрудно.

И Никола, обнаружив Холичека на его любимом месте — под кроватью Божены, высыпала на его блюдце принесенные с собой угощения, налила в поилку свежей воды и, не дожидаясь, пока он выйдет из своего убежища, собралась уже было уходить, но вдруг увидела на столике перед зеркалом большой зеленоватый конверт, подписанный рукой Божены. Она взяла его в руки. Письмо было адресовано ей и пришло сегодня утром.

«Как же быть, — думала Никола, — ведь если я заберу письмо с собой, Томаш поймет, что я заходила сюда. А вдруг кроме рождественских поздравлений там что‑нибудь срочное?»

И она решила прочитать письмо здесь, а потом аккуратно заклеить — вряд ли Томаш будет его тщательно рассматривать.

В конверте была объемная музыкальная открытка — стайка пернатых ангелочков с мерцающими голубыми колокольчиками в руках парила под нежный рождественский перезвон над неведомым городом, — а в ней невинные поздравления любящей, очаровательно заботливой Божены с надеждой на скорую встречу. Никола разочарованно стала запихивать открытку обратно, и тут из конверта выпала маленькая записка. Божена просила Николу получить на почте остальные подарки и распорядиться ими так, как она захочет. И неожиданная приписка на обороте: «Не забудь и о Томаше. Но только оставь все объяснения на потом». Слово «все» было дважды подчеркнуто.

Недоумевающая Никола положила открытку обратно, заклеила конверт и быстро побежала по лестнице вниз.

Улыбнувшись Иржи, она взяла его под руку и, сказав, что ей нужно на почту, повлекла за собой.

Но прежде чем они свернули в ближайший переулок, их успел заметить Томаш, подъехавший к дому на своем сером «пежо».

Париж, снова вспомнивший это имя благодаря вернувшейся в его жизнь Николе, ни о чем ее не спрашивал и делал вид, что не знает, где она пропадала весь последний месяц. Но чувствовал, что история с Томашем еще не совсем закончена, а в ее продолжении найдется место и для него.